И сейчас: я искал пацана, похожего на меня в начале становления, с напрочь сорванной от первой крови крышей, понимал его, как никто другой, чувствовал его боль и страх перед содеянным. Меня останавливали также. До сих пор жив этот старший, гордо носящий незаживающие шрамы, имеющий семью и детей. Почему ему это удалось? Ему тоже дали приказ привести меня живым. Раны, оставленные клыками и когтями своих, так просто не затянутся, не исчезнут — останутся грубые стежки по телу и лицу на всю жизнь, и память будет подрывать по ночам, и дыхание собьётся не раз, когда увидишь на ком-то свои «метки».
В глубине Тайги, когда над головой смыкаются хвойные кроны сосен, а ты петляешь в частоколе голых стволов, перемежающихся со смолистыми аккуратными и пушистыми елочками, лично у меня всегда наступает умиротворение. Даже зная, что в одном вздохе от кровавой стычки, я спокоен, и выверен каждый шаг и прыжок. Сейчас меня вёл запах Стаса: он здесь бесновался, обтираясь о грубые древесные тела, оставлял шерстяные клочки, метил, драл кору, даже запрыгивал на нижние опадающие ветки, нещадно выламывая их у основания. Поздний полноценный оборот, спровоцированный алкоголем, вот почему и пиво в посёлок не завозится. Я к спиртному в принципе равнодушен, как-то хватанул пару стаканов, но особых перемен не почувствовал. Может такая реакция была вкупе с принятым препаратом?
Позади отрезвило горячее дыхание судей, бегущих след в след. Род, Родион, обладал уникальным нюхом, захоти я сейчас увести их от Стаса, давая шанс — ничего бы не вышло, раскусит с одной затяжки. Поэтому задание мною просто выполнялось. Лес растворял запахи, смешивая их в роскошный полновесный коктейль: грибы, прелая хвоя, смола, горьковато-пряные травы сладкий дикий медонос — август атаковал изобилием природных даров. И в этом заповедном раю укрылся оступившийся… виновный… Мы выскочили на затенённую поляну: над головами мощные ветви образовали естественный купол, далее начиналась сумрачная чаща. Макс поднял из травы обрывок рубашки с бурыми пятнами крови, оскалился. Нашли! Здесь запах Стаса ощущался сильнее. Он невероятно устал, выплеснув столько ярости и безысходности.
— Выходи! Ты же нас давно ждёшь! — коротко рявкнул я, судьи позади подобрались, ощерясь и напрягая мускулы, разбежались по периметру поляны. Чаща ответила глухим рычанием и хрустом.
Медлить было нельзя… Жар от одних только мыслей понёсся по крови, и в каждой клетке вспыхнула боль, словно вонзилась тысяча игл, сломалась каждая кость, лопнула каждая жила. Живой ток по проводам-нервам, и вот уже леденящий вопль разрывает глотку, режет слух и рассекает воздух. Глохнут птицы, и мелкое зверьё россыпью прыскает с поляны, с минуту виснет гробовая тишина, а потом раздаётся утробное глухое приветствие темноты. И с ненавистью прожигает взгляд алых глаз… таких же… как у тебя. Стас молод и силён, его главный недостаток — глупая неопытность, но это же и его сила: нет страха перед боем, нет страха перед смертью. Он выспался и отдохнул, сыт и обескуражен вкусом во рту, мощью в мускулах, опьянён безнаказанностью и свободой.
— Соло сегодня сдохнет! — запальчиво отвечает юнец и облизывается. Да если бы! Запрокидываю голову вверх, чтобы раззадорить Стаса видом беззащитного горла. Ебал я эту жизнь…
Пара минут и заканчиваю единение с темнотой, она выпускает все свои щупальца и начинает поглощать мою волю. Взывать к Стасу бесполезно — ему нужно вернуть троекратную боль, чтобы очнулся и понял, что сотворил. Даю напасть первым, его словно срывает с места. Прыгает на меня, распалённый жаром прихода, намереваясь с одного удара разорвать горло и грудь, но промахивается, полоснув по пустоте. Я уже атакую сбоку, швыряя наземь, почти оглушив сильным бескровным ударом: велели живым. Но неуклюжее падение налицо: Стас разбил нос, и кровь течёт крупными каплями. Он взрывается злым обиженным воем и снова бросается. Почти позволяю дотянуться до себя, даже… оставить яркую царапину, и бью опять… А юнец неплохо дрессируется, чудом вывернувшись из-под удара, он погружает клыки мне в плечо и смыкает их, урча от наслаждения. Не позволяю вырвать из себя кусок мяса — своей плотью щенков принципиально не кормлю — с хрустом ломаю Стасу руку. Он забывает о крови и взрывается воем. Регенерация начинается почти сразу, но преимущество на моей стороне, и если бы задание было боевым, то убийца был бы мёртв. Но сейчас моя задача научить его соображать, что отнимать жизнь — это плохо, а умирать — больно и страшно. Судьям явно по вкусу такой урок: возбуждённые зрелищем они метят своим запахом ближайшие стволы и, взрыкивая, скребут дёрн под собой. Мы снова сталкиваемся, резко коснувшись клыками друг друга, пуская очередную порцию крови. Я делаю это в местах особо чувствительных к боли и вижу, как мрак бежит из алых глаз, его вытесняет осознание и страх. Наступаю, сшибая в траву, кусаю жестоко в бок близко к печени, чтобы по его хребту пробежал холодок. Вгрызаюсь… замираю и резко рву, уже не воет — скулит… Но опять вскакивает, припадая на правую ногу. Продышаться не даю — для меня и так слишком медленно. Демонстрирую бросок, клацая у самой шеи, когда он запоздало отдёргивается, понимая, что упал бы трупом с разорванной артерией. Я играю и учу… Но это не так жестоко, как учили меня. Стас изнежен и избалован, как весь молодняк из этого помёта. Кир на такого и внимания не обратит — омега… для сытой спокойной жизни на подавителях. Но нет… нет! Глаза вспыхивают знакомым бешенством — понадобилось чуть больше времени, чем я думал. Под одобрительный вой судей Стас снова бросается в бой, на этот раз ловко уворачиваясь от моей оплеухи, на моей спине красуется свежая рана, а юнец злорадно облизывает кровь с пальцев.
— Сегодня Соло сдохнет! — повторяет он мне назло, но как-то слишком уверенно. Оборачиваюсь поздно, на меня налетает темнота. Макс действует быстро и безжалостно. Ах, да… они из одной семьи. Род и Саня переглядываются, меня по некоторым причинам не любят многие в посёлке, понимаю — не вмешаются, расценив мою силу и сноровку. Извраты. Смотрю на зрителей через плечо, совсем не удивляясь их эрекции и ехидству. Меня самого осудили и приговорили, и сейчас приводили в исполнение решение суда. Стас даже не понял, что уже мёртв, купившись на мнимое великодушие Макса. Теперь на меня с трёх сторон наступали матёрые солдаты, никогда не признававшие во мне лидера, ненавидящие все мои отличия и особенности…
Для них я — искусственный ублюдок, чёртов нарик, мясорубка с пульсом. И сейчас они хотят повеселиться на славу. Танец смерти начинается долгим боевым кличем, который точно услышат в нашем посёлке…
Из леса выползаю на полусогнутых, сорвана дыхалка, истерзанного, хоть и восстанавливающегося, тела почти не чувствую. На мне… заживает всё, как бы ни рвали свои. Какие… они свои… Оглядываюсь назад, теперь станут пищей червей, как классик говорил устами… забыл… а… Меркуцио. Странно, но меня даже не заботило, а поверят ли мне староста и вожак: предательство непогрешимых судей, заявленное моими устами. Единственное, что хочу — отлежаться… отдохнуть… уснуть. Едва не валюсь на землю, вовремя цепляясь за ствол дерева и вижу напротив знакомый взгляд
— Что… ты тут потерял?
— Тот же вопрос на языке, — чудо не скрывает усмешку, присматривается в сумерках, хмурится, — Нормально ты прогулялся. В посёлок таким нельзя. Давай-ка, топаем в твой шалаш. Я помогу.
Подныривает под меня плечом, и остаётся только ослабнуть перед этим напором и непонятным чувством безопасности. Дан силён, и я помню, как измеряется его сила, не смог до конца разобраться, поэтому предпочёл просто принять неожиданно свалившуюся помощь.
Сколько он меня волок — не рискну предполагать. Удивляло: почему не хватились в посёлке. Ветер, похоже, дул в противоположном направлении и не донёс запах смерти. Но это дело времени: Кир заподозрит неладное, и они явятся в убежище.
Дан сгрузил меня на пол, пока закрывал дверь на засов и делал вид, что совсем не устал. Доползаю до таза, смываю засохшую кровь с лица и рук. Он садится на корты рядом.
