— Возвращайся, — хрипит негромко, устало и вымученно, небрежным жестом стряхивает с моего лица длинные пряди, и мне за долгое время своего существования не хочется отвернуться. Смысл? Он видит насквозь. Ту грань бесчеловечности, жестокости, больной справедливости, которая не всегда идёт в ногу с правилами и законами. Видит каждый шрам, каждую выболевшую рану, даже то, что, отчаянно пытаясь вернуться, не могу пробиться ближе. Животное во мне ищет свободу, оно готово вгрызться Вику в глотку и порвать его одним из первых, потому что ОН делает меня слабее, он обеззаруживает, вызывает зависимость и психическую необходимость. Он ломает.

Купол постепенно спадает, слишком быстро, чтобы всё встало на свои места. Я продолжаю смотреть в Вика, как в зеркало, видя в нет того же монстра, одной со мной породы, такого же убийцу, такого же стоящего на ногах, но инвалида с исковерканной судьбой и изломанным пониманием жизни.

— Дан, пожалуйста, — своей перемазанной кровищей рожей, такой же обезабраженной, как у меня, тянется к губам. Со стороны отвратное зрелище, готовое довести даже конченного психопата до истерики, целует среди кучи разорванных тел, при этом сам едва не урчит, что меня выбрасывает из пустой оболочки в реальность и резко скручивает приступом тошноты, то ли от всего, что могу и было, то ли от того, что во рту помимо слюны ещё чья-то кровь.

Чудовище сидит улыбается, в то время как меня плавно уносит в голодный обморок и даже показать ему «фак» нет сил. А этот улыбается!

Тяжело возвращаться в сознание. Словно вот-вот отпустит хреновый наркоз, а обезболивающим тебя накачать никто не соизволил. Гадкое чувство безысходности грызет только-только просыпающиеся нервы, треплет их, пока те не рвутся все разом к чёртовой матери, но вместо такой знакомой истерики из губ рвётся стон. Звонкий, крикливый, оцарапавший горло, что, едва не закашлявшись, с трудом проглатываю колючий ком.

Тело ватное, не слушается, с трудом поворачиваю голову на бок, чтобы было удобнее дышать, но открыть глаза не выходит, сил хватает только на процессы жизнедеятельности, а именно: дышать и качать мотором кровь.

Снова этот адский, раздирающий голос звук! Бьёт по ушам и фонит так, как будто слышу эхо.

Спина покрыта испариной. Заново знакомлюсь с этим миром, учась чувствовать. Тело горит в агонии, температура выжигает внутренности… толчком меня дёргает вперёд, давление на пояснице и снова… чёрт, что за звуки, звенящие моим голосом, не припомню, чтобы когда-то так стонал, так отчаянно, жадно, давясь всхлипами…

Ощущения концентрируются ниже пояса, теперь постепенно доходит, что чувство заполненности вызвано механическим давлением. Очнуться от того, что в тебе, хлюпая смазкой и тараня тугие стенки, двигается член — это кайф.

Испариной обливает лицо и плечи, сжимаются кулаки, чувствую ладонь Вика и то, как переплетя со своими дрогнувшими пальцами сжимаю его руку. Утыкаюсь обратно в подушку, поднимаю выше бёдра, на полпути встречая его сильный толчок, давлю вверх, насколько могу, принимая в себя всю длину, и скатываюсь по стволу обратно. Сжимаю в себе крепче, как могу, на спину падает знакомая тяжесть, а звонкий стон наконец-то перебивает моё дыхание.

— Сделаешь так ещё раз и считай наелся, — рычит, вполне логично, особенно если учесть, что лежать смирно я отказываюсь, вяло разворачиваясь под ним, словно пьяный, обнимаю за шею, сжав бёдрами, руку опускаю вниз и, взяв его член в кольцо начинаю быстро отдрачивать, глядя в охреневше-возмущённые глаза, с нечеловечески огромным зрачком.

Мне просто необходимо физически, чтобы он кончил. Знать, что от меня, что со мной, что чувствует то же самое, и не дышу, пока руку не обольёт тёплым семенем, а такое ненавистное мне беспокойство во взгляде сменит экстаз и временная потеря ориентации.

Спускает он долго, тягучими густыми струями, смотрит мне в глаза, а не на член. Потом целует с глухим стоном, полируя мне рот языком. Я продолжаю гонять ладонью по его каменному стволу, пока резко не останавливает и не закидывает мне обе руки за голову. Смотрит с прищуром и набрасывается на пробитые соски с особым аппетитом и усердием. Видимо, нахрен залижет! Изгибаясь, почти ору, но отползти сил нет, а его язык в точной последовательности к оргазму находит все мои точки кипения. Руки опустить, обнять и приласкать себя, сволочь, не даёт. У меня член дёргает, с головки течёт, в заднице пульсирует так, что сам удивляюсь, как вообще столько без Вика продержался.

Облизывает и без того влажные губы, залипаю на широкие движения языка и ощущаю загоняемые в меня пальцы. Сам двигаюсь, сам на них насаживаюсь… пока он выцеловывает шею и плечо, наслаждаясь дрожью, не начинает перекатывать мои яйца. На пике подкатившего сладкого прихода ярко кончаю до звёзд в глазах, как девственник, от одних ласк, трясутся бедра и руки, а эта сволочь довольно скалится и тут же вгоняет на полную длину.

Вот люблю его!

Чувствует каждый полутон моих желаний, считывает и на исполнение. Неутомимый, жадный и горячий, сейчас берёт жёстко, снимая крик за криком с моих губ. Дышать забываю, в меня воздух толчками вбивают через зад… Хочу левее, член поршнем влево, хочу остроты — эхом прикусывает плечо и добавляет к стволу пальцы, хочу грубости — сжимает волосы на затылке или заламывает руку.

Хочу! Всего! Всегда!

На подступах к очередному наслаждению почти одновременно, не сговариваясь, кончаем. Меня обжигает внутри, но на меньшее я уже не согласен.

— Как… мы… сюда попали? — расслабляюсь, облизывая сухие губы, наконец-то свожу колени вместе, пока Вик нас обтирает влажным полотенцем. — Дай воды!

— Серый волк принёс, — усмехается и протягивает мне кружку кисловатого насыщенного морса. Пью с неприличным стоном.

— Ещё! — отбираю кувшинчик и осушаю за минуту. — Ещё есть?

— Полно! Здесь уже пол Салана побывало. Запасов на весь гон. Гном твой чуть не затоптал.

— А… трупы?

— Какие трупы? — Вик допивает последний глоток и ложится рядом, вытягиваясь всем телом. — Трупы не приходили.

— Ты к допросу, что ли готовишься? — хмурюсь. — Что Славка сказал? Опять я влип?

— С чего бы? Живых не осталось, а те, кто успел смыться, точно в суд не подадут. Кстати, а тебя ещё пара минут…

— Чтобы сбежать? — тихо угараю, а сам прислушиваюсь к ритмам в сердце.

— Чтобы позу выбрать.

— Я сверху, — говорю, не задумываясь.

— А я… глубоко в тебе, — рычит глухо и опрокидывает на лопатки.

— Да не так сверху, чтоб тебя!

Чтоб я еще раз в гон с ним в одной комнате остался — да не за что! Я думал это моя братия на сексе помешана, и по природе своей мы не скованы комплексами и стыдом, нам больше по вкусу страсть и похоть, а с этим то что ни так?! Оборотень же! Вроде солидный парень, вожак… Я еще долго буду просыпаться от его «Ну еще разочек, я хочу…» Затрахал! В прямом смысле слова. И как член себе не стер?.. И в нижнюю же ни в какую, принципиальный попался.

Выползаю на крыльцо когда рассвет уже лижет землю, добавляя миру красок. Осторожно присаживаюсь на холодные деревянные ступени (готов поспорить от жопы пошел пар при соприкосновении со льдом), кутаюсь в Викову куртку, зарываясь носом в пушистый мех, надеюсь он его не из себя вычесал, щурясь подслеповато на солнце, выставляю перед собой ствол, плавно спуская предохранитель.

— Попробуете подойти, черти одинаковые, перестреляю всех до седьмого потомка, — предупреждаю вежливо, голос все еще подхрипывает, тело в ознобе, трясет от слабости, еще долго будут отходняки, сила возвращается неохотно, грубо набивая каналы словно песком, а не привычно жидкостью.

Два серых облака, присыпанных снегом таращатся на меня из-под сугроба, недовольно рычат и по прижатым ушам и печальным глазам-бусинам видно — зовут вожака. Боятся, что я мог его убить. А я мог. Каждую секунду могу, ведь этот неправильный оборотень забыл, к кому можно спиной поворачиваться, а к кому нет.

Вик выходит следом, в волчьей шкуре, с разбега, перепрыгнув мне через голову и задев капюшон, что тот наполз на глаза, плюхается в здоровенный сугроб, разгребая его лапами. Счастья полные… штанов нет.