Утром Кира вернулась со мной в Салан. За ней прилетел вертолёт с коренастым коротышкой, похожим на гнома, я передал ему девчонку и пообещал найти, если она не отзвониться по специальной линии в течении дня. Внезапно понял, что от мужика тащит Ими: и Даном, и Киром, словно он с ними в одном доме живёт. Кира вся зажалась, словно маленькая в присутствии незнакомца, хоть гном и вёл себя с ней, как с принцессой, что в принципе было странно, они обычно грубые по натуре, а этот сам краснел и стыдливо опускал глаза, когда она проходила рядом. Девчонка всё не хуже меня учуяла, руку не дала, зарычав на недомерка, ниже её на целую голову. Я сам подсадил её в вертушку, потёрся о плечо, в сильнейшем смятении. Гном всё время пилил острым пытливым взглядом меня, пока не процедил:
— Министерство готово выслушать ваши аргументированные доводы, чтобы снять обвинения со стаи.
— Хотите прилюдное избиение? Скоро новый учебный год, а дети даже в школу нормально не пойдут. Что, нахуй, нуждается в доказательствах? Действия вожака были безумны, но из мирного человеческого населения никто не пострадал. Так? Волков… наверняка, это уже говорил.
— Волков под трибуналом, и к тому же… — гном подавился гневом и сжал кулаки.
— Видите. Вы даже своим не верите. А меня пытаетесь вызвать в суд. Головой за девчонку отвечаете! Лично вы! Кстати…
— Вячеслав Варейвода.
— О… Виктор Бойко.
— Новый вожак?
Я скрипнул зубами и кивнул, проклятущий коротышка прищурился, сопя и явно ожидая вопроса, да вот хрен бы угадал.
— И как это: ощущать ответственность за целую стаю?
Исподлобья смотрю, распаляясь, пока Кира не подает голос:
— Не трогайте его! У каждого своя правда.
Варейвода напрягся и внезапно извинился, назвав барышней, отчего девушку жестоко передёрнуло.
В горнизон вернулся с истрёпанными нервами и взвинченный, как подросток перед гоном. Мирославе отчитался за дочь и ушёл бродить в лес. Там она меня и отыскала, прикусив за холку и вернув в сознание сообщением от Киры. Вагнер был действительно жив, но артефакт его сильно покорёжил, полный левосторонний паралич, девчонку узнал, но не сказал ни слова. Кира подписала согласие донора, чтобы восстановить Вагнера. Обращались с нашим биологом с уважением и осторожностью, да она и сама активно себя не вела и не умничала. Дана сказала не видела, хотя в голосе я отчетливо слышал волнение, очень похожее на ложь.
Взвесив всё, мы решили выступить в суде ради будущего молодняка. Мира, как наш адвокат, уселась за бумаги, я открыл летние спартакиады, чтобы отвлечься от дурных и пустых мыслей.
Дан
После того разговора больше не видел Славку, знал, что тот наблюдает за мной через зрачок видеокамеры, так же, как и другие специалисты, но заговорить не спешит, да оно и не надо, я пока не готов кого-либо видеть.
Припав спиной к холодной стене, выкрашенной в кипельно-белый, сполз по ней, уткнувшись лицом в колени. Это просто апогей моей жизни. Наверное самоубийцы чувствуют то же самое, стоя над пропастью, только я вот пока никак не могу разжать ладонь и прыгнуть. Что-то держит. И не просто крепко, а до боли… прямо как клыками. А прыгнуть хочется. Или хотя бы уснуть, чтобы провалиться в темноту и забыться, а не подрываться от кошмаров каждые пятнадцать минут, разглядывая себя с ног до головы, не веря, что все то кровавое месиво во сне не было явью, а ты вовсе не чудовище.
Почти перестал различать день и ночь, метаболизм замедлился, сильно упала температура, теперь всё больше сплю, под препаратами, разумеется, ем через силу, не чувствуя ни вкуса, ни запаха, насыщение не приходит так же. В моём возрасте спокойно мог бы прожить без подпитки с десяток лет, если бы, как олень, не влюбился.
Это осознание сводит меня с ума, я бьюсь головой о стену, уговариваю себя выбросить грёбаные чувства из сердца, но вместо успокоения — волчья рожа во весь кошмар, и ничего с этим не поделать! Но страшнее всего, то, что выматывает, то, что заставляет презирать самого себя — я постоянно возбуждён. Нет желания, вообще все чувства как ледокаином облили, и ещё далеко до отходняка, но есть потребность, которую не получается игнорировать.
Иногда я закрываю глаза, а, открыв, обнаруживаю себя в другом месте. Я стал потенциально опасен, чтобы даже сбежать, и теперь моя извечная тюрьма стала мне домом, из которого не рискну выйти. Начал пить обезболивающее. Хватает на час, потом ломка усиливается, и отключаюсь когда от боли, когда от потери сил. Славка на взводе, он стареет у меня на глазах, приходит по ночам, чтобы лично убедиться, что всё ещё дышу. От него пахнет чем-то знакомым, самым близким, и меня ломает первой истерикой, тогда захлёбываясь слезами, вою в подушку, разрывая её в клочья.
Сегодня понедельник, так Славка сказал, и, вроде бы, близится осень. Я плохо вижу, только синие полосы узоров вздувшихся под почти прозрачной кожей вен, с трудом различаю запахи, особенно один, приторно-горький, чем-то напоминающий горящую полынь.
Держа крепко под руки, двое в белых халатах тащат меня по коридору. Они в защитном снаряжении, в наушниках и даже масках, потому что в противном случае возле меня нет возможности находиться.
Над головой мигают и гаснут люминесцентные лампы. Белые стены мелькают одним неразборчивым мутным пятном. И Славка рядом идёт, морда скорбная, сам бледный, и руки трясутся.
Идти своими ногами не могу, вчера не смог встать с постели. Гном устроил представление с картинным заламыванием рук и скупыми мужскими слезами, а сегодня утром зачитал приговор, что кормиться я буду от Кира. Оборотня, которого ненавижу больше всего, который ебал моего пацана, пытался отыметь и меня, а заодно, просто не самый хороший парень. Сразу нашлись силы. Не надолго правда, но этого хватило, чтобы таки разбить Славе лицо и сломать одному конвойному руку. Теперь их два, а мои руки заломлены за спиной и сцеплены наручниками. Мне кажется ещё никого не пытались так спасти, чтобы после этого он хотел убить всех. А я хотел. Сильнее, чем выжить.
Меня завели в комнату, занося, когда стал упираться, без того жуткая слабость добила нервным срывом, протекшим за пару минут, пока снимали наручники и, выйдя из камеры, закрывали дверь. Я с отвращением и подступающей тошнотой наблюдал, как почти сдохший упырь сейчас вполне здраво, хоть и туманно от наркоты, что ему вкололи, смотрел на меня теми же глазами и так же желал мне смерти. Это было весело! Правда весело! Почти до слёз, поэтому я смеялся до колик в животе и никак не мог заткнуться, в то время как мой молчаливый соперник старался почти обездвиженный отползти подальше с кровати, ему даже удалось перевернуться, но…
Схватив за отросшие лохмы, тащу обратно, по плечам Вагнера пробегает крупная дрожь, а мощная шея покрывается испариной. Нет ничего приятнее, чем ломать тех, кто сам сломал многих, дав им почувствовать на себе уроки справедливости. Нет ничего эротичнее, чем видеть страх и жалкие попытки спастись, чтобы остатки гордости были не сломлены. Вагнер знал кто я, Славка не мог ему не рассказать и даже, готов поспорить, заставил подписать соглашение на кормёжку, и что я мог с ним сделать — он тоже знал.
— Я тебя выебу, — сухим бесцветным голосом информирую, наклонившись ему к самому уху. Он, проскулив невнятно, громко всхлипывает, в его крови уже пошла реакция, тем более, если он имел связь с Виком, ощущения будут в двое сильнее, чем с кем бы то ни было ещё. Только вот я никакие блоки не включал, и притуплять остроту был не намерен, я намеренно хотел сделать ему больно, чтобы, сука, на всю жизнь запомнил!
— Выебу так же, как ты его, — жестокость в голосе давно стала привычной, муки совести так и не зарождались, кажется во мне вообще не осталось ничего хорошего, — как последнюю суку, — на каждом моём слове он начинал дрожать всё сильнее от злости, паники и возбуждения, готов поспорить: он ещё никогда не чувствовал себя жертвой в лапах зверя. — И ты не просто меня примешь, а будешь стонать и умолять взять тебя ещё. Здорово, правда?
