Внезапно судьи резко вскинулись, и Леон, чудовищным скачком преодолев расстояние до дверей, покинул амфитеатр. Истекающий кровью, жутко хрипящий Вагнер стоял напротив меня, пока не подломились колени, и он грузно не рухнул на них, заваливаясь на бок. Я ощутил такой отлив сил, что едва ли не присоединился к вожаку. Моим планам отключиться помешал взвинченный Леон, который практически выволок за шкварник с ринга. С другой стороны подставляя плечо, уже стояла Мирослава.
— Группа зачистки будет в Салане через двадцать пять минут. Дана предупредили по внутреннему каналу. Поздно сейчас объяснять, что Вагнер побеждён, его просчитали и сочли стаю опасной. Он нас подставил.
— Собирайте всех! — глухо рычу, не узнавая собственного голоса. — Уведу в горы. В убежище, — слова выталкивались через силу, ещё сложнее было хотя бы сдвинуться с места. Что-то мне подсказывало, всё равно нельзя оставлять Дана, даже если его хотелось убить тем же артефактом, даже если хотелось этого больше жизни.
Мы запечатлены. Проблему не решить разводом или вмешательством семейного психолога. Связь не разорвать в пылу гнева и обиды. Тем сложнее и безвыходнее ситуация.
Но сейчас интересы стаи встали превыше всего. Выше самого себя, и это было дикостью: Соло так и не привык к ответственности, поэтому ломаться оказалось больнее, чем мог предположить…
Дан
Эмоции, как и мысли, сжало в тугой колючий клубок. Беспокойство быстро переросло в паранойю. От собственного бессилия тошнит, и не помогает ни свежий воздух, ни жалкие попытки взять себя в руки. Чувствую, как в и так светлых волосах пробивается седина, и сотнями дохнут нервные клетки. Пальцы судорожно сжимаются в кулаки.
Если бы Вик позволил — за руку увёл оттуда, не особо церемонясь, пустил пулю в лоб его сопернику, и увёл. Но у оборотней есть правила. Знал бы он, как мне осточертели все эти законы, от которых потом не отмыться. В них ничего не сказано о тех, кто после таких вот правил не возвращаются. Нет ничего страшнее бессилия, которым захлёбываешься, потому что в любую минуту может не стать того, кто дорог по-настоящему. Я много прожил. Я знаю, какие шрамы оставляет уход близких. И не хочу это пережить снова. Не смогу.
Знал, на что шёл, дав Вику заговорённый нож, сложное оружие, в которое вплетено слишком много силы, чтобы ему не подчиниться. Знал, что возможно догадается о моём прошлом и о том, что руки замараны не только человеческой кровью, но и нечей. Что, по сути, сам являюсь артефактом, отгоняя от себя сородичей, да и остальные, другой породы, стараются держаться подальше. Только этот, клыкастый, оказался с конкретным редким браком, всё ж, сука, назло делает. Один на миллион — и мне достался! Под кожу влез!
Пойти на обман при схватке на смерть… да, Вик в бешенстве, скорее всего, презирает меня за недоверие, за хороооший такой плевок на гордость. Но… клал я на все его принципы. Выживет — мне этого хватит.
Одиночество так знакомо обнимает за плечи и тянет в темноту, в холод и мрак, ощутимые до мельчайшего оттенка, ставшие домом и дальше собирающиеся укрывать меня. Это продлится месяцев шесть, пока не закончатся силы, и не сдохну. А, нет, могу ещё найти своих сородичей, те помогут прожить пару лет, но каким образом… уж лучше сразу в петлю.
Прихватив с собой Викову оставленную рубашку, повязываю вокруг пояса, так, на память, сентиментальный я стал в последнее время. Стая уже ушла достаточно далеко, шустрые черти, особенно когда хотят жить. Понимаю, что там тридцать процентов перепуганной недоговорами и напряжением детворы, но всё равно справятся. Потому что вместе. Потому что семья. И Вик с его великодушием и умением не думать о себе сплотит их ещё сильнее.
Шум вертушек встречаю на главной площади перед домом старосты, уже поздно вспоминая, что под зачистку, помимо этой стаи, попал и я. От смеха складывает пополам. Интересно, если бы Вику сказал, что меня собираются убить свои же — он бы предложил пойти с ним? А я бы пошёл?..
Вертушка, создавая завихрения сора на земле огромными лопастями, зависла сверху, двое в форме направили дула автоматов прямо на меня. Клянусь остатками разума, что слышал, как они передёрнули затворы. И всё бы сложилось удачно, пара трупов — это же лучше, чем ничего, меньше возни с бумагами и больше дел дознавателям в поисках беглецов, если бы не…
— Волков, сука! — рявк такой мощности, что в рупоре, кажется, что-то сломалось.
— Я — кобель, — признаю не без сарказма, плюхаясь жопой на асфальт, и только теперь признаюсь, что мокрый насквозь от пота. Дрожат руки, и заходится сердце, не от страха, от сожаления, что всё только набирает обороты, ибо этот мудак мне точно не даст умереть красиво.
Славка спрыгнул на землю раньше, чем летающий транспорт «пригнездился» чуть в стороне, выбрав удобную площадку. Ко мне шеф не летел, шёл медленно, чеканя шаг и считая до десяти. Успокоиться не помогло. Интересно, он сколько предписаний нарушил, чтобы я всё ещё жил?..
— Где они?! — орёт командным голосом, у самого глаза красные, губы дрожат, даже руки в карманы убрал, чтобы не вломить мне сразу. Смешной. Злобный гном. В прямом смысле — гном, только малость адаптированный, выше сородичей, но такой же коренастый, и борода не до пола, а едва намеченная, аккуратно выстриженная замысловатым узором. — И где… твой?
— Прикинь, — голос не слушается, шум в голове перебивает собственные мысли, я слышу топот лап Вика, уже слишком далеко, а значит — он в безопасности. — У оборотней нынче миграция. Один, правда не по своей воле, остался. В подвале. Но он, кажется, умер. Нечаянно! — поднимаю примирительно руки, когда мелкий наконец замахивается. — Не ори! Его убил не я. Я с этим завязал.
Славка шипит змеей, корчит рожи и проклинает меня на семи языках, попутно отдаёт приказы своим, чтобы свидетеля не трогали. Круто извернулся, свидетеля же убивать нельзя, сообразительный полурослик! Сам с бригадой зачистки, серыми тенями, безликими и почти пустыми, что невозможно их прочитать даже по лицам, не несут в себе ни единой эмоции, прочёсывает Салан. Всё это время Славку что-то беспокоит, он останавливается, прислушиваясь к себе долго бродит на одном месте. Прошёл мимо меня раз двадцать, пока сижу под конвоем, стараясь никого не бесить, но выходит не очень, это нервное и сильнее меня. А потом он резко останавливается, споткнувшись на ровном месте, подлетает ко мне и, схватив за грудки, вздергивает вверх. Из-за разницы в росте мне чертовски неудобно на полусогнутых, ещё и неловко, что в ярко-синих глазах напротив сейчас понимание мешается с сожалением. И там есть скорбь, преждевременная, но я пока ещё не откинулся, а она есть, и ему уже плохо. Становится неловко. И поясница затекает.
— Ты влюбился, придурок?.. — хотел бы он заорать, но, перенервничав, с трудом открывает рот.
Пожимаю плечами, мол, прости, бывает, и сам, слабость в ногах почувствовав, падаю обратно. Он слишком хорошо меня знает. Это сейчас он грамотный специалист, начальник всего отдела безопасности и урегулирования конфликтных отношений с нечами, а я его помню мелким засранцем, который рыл себе норы в приюте и прятался там от тех, кому отпор не мог дать, постоянно подвергаясь насилию. Сколько мы друг другу по жизни помогли — не вспомнит ни один, всё вместе прошли, и сейчас неч, которому я охренеть как не безразличен и на которого, так уж вышло, что странно при моём образе жизни, не наплевать мне — понял, что я скоро умру… так себе начало дня, да?..
— Всё будет нормально, — отмахиваюсь от него, меняю тему, предлагая свою помощь в поисках оставшихся, которых нет.
Сложно признаться, но всё происходящее в буйном ритме оперативников происходит за очень короткий срок. Поэтому и в катакомбы мы спускаемся почти сразу, меня туда тянет, скорее скотская жестокость, которую не удается приручить, чем интерес. Я хочу видеть его труп. Труп твари, захлебнувшейся в крови, покусившейся на моё. Хочу видеть справедливость в его закатившихся мёртвых глазах. В нетерпении всего потряхивает и от мурашек передергивает плечи, на губах ядовитый оскал. Но почувствовав сильный резкий запах смешения силы, присутствие в нем Виковой крови и крови того подонка, даже не глядя на тонущее в липкой красной остывающей жиже тело, мне резко поплохело. Настолько, что припал к решётке и сполз на грязный вытоптанный пол. Дрогнуло сердце. Сбился пульс. Потемнело в глазах. И только жёсткие Славкины пальцы причиняли боль, вцепившись мне в подбородок и задирая взгляд, чтобы прочитать, чтобы понять то, что сам хотел бы не знать: КИР, СУКА, ЖИВ! Я его чувствую, как ебаный пульс сбиваясь, но дёргается в слабом теле! И жизнь его — это спасение моей шкуры!!!
