Дан
— Ты меня бесишь, — признаюсь честно, с трудом задрав голову и хватанув воздуха. — Ты даже не представляешь насколько. На тебя даже орать не хочется.
— А чего хочется? — рассуждает спокойно, с налётом лёгкой грусти на каждом слове.
— Пиздить, — с сожалением выдыхаю, выбираясь из цепких рук, и сам же прижимаюсь обратно. Вик ухмыляется, видя меня насквозь, что буквально в ледышку превращусь, стоит ему только убрать руки, — Но бесполезно, — я, за свои пару столетий жизни, как у него, броню даже сам нарастить не смог. — Ещё и понравится.
— Тогда скажи, чего ты от меня хочешь? Что я могу сделать, чтобы ты перестал истерить и рвать на жопе волосы?
— У меня нет на жопе волос.
— Я знаю, Дан. К слову пришлось.
— И жопа моя тебя теперь не устраивает?
— Не заговаривай зубы, — мне нравится, как он вспыхивает, его огонь топит мой врожденный лед при каждой вспышке.
— Отговорить тебя бесполезно от этой затеи?
— Дан… — он даже слов не находит, только головой качает и, не осознавая, выпускает когти, впиваясь мне в бок. Я его так матом про себя поблагодарил за эту сущность. Не мог быть оборотнем-бобром или хотя бы лисом, те не такие дикие!
— Нож у меня стащил… — его морда моментально становится ничего непонимающей и почти безобидной, так и тянет подзатыльник отвесить, чтобы не кривлялся. — С собой его возьмёшь, как оружие и личный талисман на удачу. Или только природными, из вас растущими, материалами придётся самцовость доказывать?
— По правилам холодное оружие нож к использованию допускается. Мы сражаемся в боевой полутрансформации, начинаем без, потом по ситуации.
— Хорошо, что по правилам не допускается… — прикусываю язык, вспоминая, как Кир драл его чуть живого, без особого на то согласия. Или дрессировал, как щенка породистого, приучив выполнять команды беспрекословно. Я вообще много чего вспомнил. Вик мои мысли не видел, но понимал, поэтому волосы на руках у него встали дыбом, а взгляд из человеческого — волчьим. — Просто засунь свою гордость в жопу и выхвати нож первым. Этот выродок, когда будет чувствовать, что проигрывает, вряд ли станет драться честно. И мне будет так спокойнее.
— Типа частичка тебя будет со мной в самый ответственный момент? — не нравится мне его ухмылка, вот совсем, наверное, поэтому ему и прилетает, жалко увернулся, красивый пиздюль бы получился, красочный.
— Или делаешь, как говорю, или забываешь с какой стороны у меня задница.
— Хорошо. Если тебе будет так спокойнее.
— Мне будет гора-а-а-а-аздо спокойнее, — ухмыляюсь через силу, грусть никуда не делась, но теперь буйное беспокойство потихоньку ослабевает, и даже дышать могу хоть и не полными лёгкими, но хотя бы половиной их.
Вик
Одеваюсь неторопливо. Дан смотрит с недоумением: выражение аметистовых глаз от «ну и куда мы намылились?» плавно перетекает в «ты, что, успел сохраниться?» Без сил сажусь рядом:
— Да пойми ты, если останусь здесь на ночь, отдыхать не придётся. Я когда рядом с тобой, у меня верхняя голова вообще соображать не пытается, разумные мысли со звоном яиц не резонируют. Андестенд?
Скалится.
Мне и самому не хотелось уходить. Вроде и собираюсь на его глазах, а выглядит, как побег. Дан тоже пытается делать невозмутимый вид, но сегодня Лавровую ветвь Каннского фестиваля по всем номинациям уносит тоска. Уж она играет виртуозно и идеально по нотам. В завершение ко всему, он поворачивается ко мне задницей, которую я украсил парой кровоподтёков. Они уже исчезают, словно растворяются под кожей. Дан сыт и почти в нормальной физической форме, но… если завтра всё-таки победителем станет Кирилл…
— Я плакать не буду — не надейся, — глухо вещает в подушку, — и на цветы тратиться не стану — сами прорастут. Говорят, почва из дебилов очень богата перегноем. Ты чего ржёшь, волчара? — вскидывается, взбудораженный моим хрипловатым смехом. Давно я не хохотал, а тут просто сломало пополам, и уже глаза увлажнились. Дан, голый и злющий, смотрит в упор и…
— Успокойся, чудо! Я почву удобрять пока не собираюсь, — подхожу близко, беру за плечи, широкие, но поникшие, чуть сжимаю, — лучше подумай, что мы будем делать потом?
— Трахаться до одури.
— А ещё?
— Снова трахаться! — качаю головой, смыкаю припухшие покрасневшие губы Дана поцелуем. Это очень глубокий и крепкий поцелуй, как гарантия моего согласия. Потом я ухожу. Мимо притихшего на веранде Леонида, тот молча бросает мне ключи от тренировочного блока, интересуется, нужна ли помощь. Киваю, и здоровый мужик следует за мной.
На месте он измеряет все мои физиологические показатели, я прохожу мини-тест-драйв на средних нагрузках, Кира с прикушенной губой берёт пол литра крови, мочу и слюну. Девчонка явно на грани, но держится молодцом, чтобы не сбивать мой настрой. Леон гоняет меня от тренажёра к тренажёру, каждый раз измеряя и записывая результаты. Я отключил все эмоции, действуя, словно робот, на улучшение показателей, и организм не изматывается, а наоборот, наращивает мощь, аккумулируя её в мышцах. У оборотней свой обмен веществ, тем более, сейчас чётко осознаю: Дан мне его изменил, сделав существенный апгрейд, с которым я ещё не разобрался. Леон то хмурится, то восхищённо цокает, но его беспокоит моё сердце и нагрузка на него. Сейчас потенциал Соло увеличился в полтора раза и это после того, что со мной произошло. Завтра, когда выйду против Вагнера, вожак точно почувствует соперника, а не щенка.
Спать лёг и вынесло сразу же: Кира чего-то колола в руку и в задницу. Потом ревела на моём плече, а у меня даже глаза не открывались, просто обнял, прижал к груди. Девчонка мне про Дана рассказала, как он её спас и резко начал пахнуть мной, и как отвлёк отца, уводя за собой. В какой-то момент понял, что не слышу больше подсевший от слёз голос, Кирки, но она не ушла, осталась под боком, словно сама нуждалась в спокойном долгом сне.
Кир расхаживал, разминаясь по импровизированному рингу, затянутому сеткой из металлических тросов, в вентиллируемом бункере под землёй. Всё для стопроцентной звукоизоляции, ибо когда бьются альфа-самцы за лидерство, не выдерживают нервы даже у бывалых. Да и зрелище, по меньшей мере, жуткое, молодняку тут делать нечего, результат они и так почувствуют. Разгуляться нам всего ничего — арена с радиусом в восемь метров, то есть бегать не придётся — надо рвать друг друга в упор. В амфитеатре почти все места свободные. Сидят лишь трое судей с Мирославой во главе. Кира заочно выполняет функции врача, чтобы засвидетельствовать нежизнеспособность побеждённого. Дана не вижу — неужели мозгов хватило не прийти? Леон, на правах судьи, даже не рискнул подойти, хотя по глазам видел — рвался всей душой. Своих детей у него не было, ко мне вот прикипел.
Дана я с утра не видел, запах поблизости ощущал, пах он мной, только в верхних нотах, но где носило это чудо, даже предположений не было. Кира мне сказала, что Волков звонил всё утро по засекреченной линии Вагнера, то есть прямиком в Министерство, сначала шипел, потом матерился, потом орал, что перекусает всех, заразит бешенством, и там все перетрахаются, как кролики, даже некрасивые.
Кир смотрит на меня, прожигая дыру, при этом пошлые мысли прут наружу, даже не стесняясь. Он облизывается, и в людском облике в нём уже мало человеческого. Играть с любимой игрушкой прямо сейчас — безумного монстра передёргивает от нетерпения. На нас камуфляжные штаны с ножнами на бёдрах, у вожака неизменный нож модификации «Антитеррор» с лепестковым лезвием и серповидной впадиной, прозванный «Вспарывателем», у меня оружие чем-то напоминающее «Витязь», только с более широким лезвием, шикарной ручкой, не понять из какого материала, и анатомически удобной гардой. Несмотря на ощутимую тяжесть легко перебрасываю клинок из ладони в ладонь, ложится, как влитой, обжимается, не скользит под пальцами, прямо все по выемкам. Кир смотрит, как я примериваюсь к оружию, усмехается, проводит языком по обоюдоострому лезвию «Вспарывателя». Взгляд не отвожу, проигрыш начинается с малого… Вагнер весь во вкусе, я рассматриваю арену и возможность манёвров. Но вот старый Яков поднимает руку и даёт нам отмашку на готовность.
