Вот что за непробиваемый неч достался! Сгребаю одним рывком с дивана, по запаху нахожу комнату, где он спал всю ночь. Там оглушённый ароматом тоски, одиночества и голода замираю на пороге, меня обнимают за шею.
— Припаркуй уже меня. Мутит на высоте.
Аккуратно кладу на постель.
— А у Кира елдак здоровый… И я на Леона уже засматриваться начал, он ничего так…
Закрываю ладонью несносный рот, сажусь рядом.
— Не старайся разжечь ярость, я и так тебя напою, — давно вырос из романтики, как из старой детской одежды. Если такой зверь и водится в природе, то оборотень вроде меня с ним не уживётся. Но сейчас на меня смотрят наконец-то так, как хочу: ни с желанием выбесить, а просто… с желанием, хотя и прикрытым обидой. Руки тянутся к резинке штанов, проводят ниже пальцами по наливающемуся под тонкой тканью треников члену — в глазах уверенность, что соскочить не смогу, и мне же хуже, а он не откажется никогда.
Губы беру мягко, рассасываю нижнюю, кончиками языков встречаемся сразу же, пока медленно снимаю с него футболку, а он по бёдрам скатывает мои штаны. Куча одежды на полу, а мы на постели смешиваем запахи друг друга. Ласкаемся до неприличия нежно. Губы уже горят, накусанные, по шее и плечам распускаются алые засосы, как цветы. Но… кого мы обманываем? Дрожь по телу от его рук, вдруг вцепившихся слишком сильно, царапают плечи, и его внутренняя досада и напряжение прорывают романтичную вуаль. Дан понимает, что этот раз вполне может стать последним? Продолжает злиться на меня? А смысл… что сделано, то сделано. Сейчас нужно починить это чудо нечеловеческой природы. Отрезвляет знакомый наглый взгляд:
— Если не поторопишься… Я или передумаю, или трахну тебя сам.
И всё! Завожусь, как дурной щенок, с глухим рычанием прикусываю острое широкое плечо и разворачиваю на пузо. Белая спина с татуировкой: сколько же на тебе знаков, и когда-нибудь придётся рассказать, для чего каждый из них. Дан смотрит, как я пристраиваюсь сзади, но потом поднимаю его в коленно-локтевую и несколько раз прохожусь языком в промежности. Душит стон в подушку, и бёдра уже дрожат в нетерпении. Растираю тягучую слюну по голове и дальше. Колечко мышц ещё тугое и неподатливое, но скоро оно плотно сядет на… Мои пошлые собственнические мысли тут же рассекречены, Дан уже сам подаётся назад, и теперь полувопль срывается с моих губ.
— Давай… весь Салан тут соберём… — скалится Волков, и я растворяюсь в большом расширенном чёрном зрачке, топящим драгоценную радужку. Забыл на минутку, что это Он, а не кто-то другой. И дальше: пальцами в бёдра до синяков, клыками по влажной от испарины коже… Дан же почти не потел, зато сейчас каждая пора кожи выпускает крохотную живую росинку. Подо мной сильное, гибкое тело влекущее каждым изгибом, и я его теперь найду даже под землёй, почувствую. И злость моя большими глотками выпивается, и уже голова — пустая и звенящая, и ощущение сумасшедшего бега по лесу нарастает свистом в ушах. Видимо, Дан тоже пророс в меня корнями, потому что уже ощущения поменялись, дикое желание стало контролируемым: выверяю каждый сильный глубокий толчок, слушаю каждый довольный выдох, и когда вовремя, на инстинкте, добавляю руку, приласкать парня — он пускает меня ещё дальше в себя, ментально.
Дан
Это хуже, чем я мог себе представить… энергия тянется по порванным в клочья каналам рывками, то едва поступая, и я проваливаюсь куда-то в чистилище с голодным обмороком и выбираюсь обратно, только держась за Вика, то хлещет рывками, топит, накрывая с головой, переполняет настолько, что почти сгораю, почти теряю сознание.
Вик пока ещё не чувствует, как его собственный эмоциональный фон меняется, как организм подстраивается под меня и даже природный, истинный волчий запах претерпевает изменения. Он ещё не осознает, что его организм теперь стал больше, чем вместилищем сущности оборотня, и от него теперь многое зависит, хотя бы моя жалкая жизнь. Он не понимает… как ахуенно вляпался я!
Поэтому и берёт сильнее, стараясь отдать больше, чем могу усвоить, старается накормить, а мне бы просто его тепла и знать, что никуда он не денется, ведь иначе уже не смогу. Да оба, наверно, не сможем.
Он жадно берёт тело, наполняя собой полностью, я в себе каждый миллиметр его чувствую, каждой клеткой, и это уже больше, чем просто физически чувствовать, как член таранит тело, погружаясь раз за разом. Дыханием одним на двоих давимся. Сжимаю его в себе, не специально, просто так получается. Сдавливаю бёдрами и, на резком толчке оторвавшись лопатками от постели, выстанываю в голос, что он пугается и, вцепившись в меня, вместо того, чтобы дать вздохнуть, затыкает поцелуем, пьёт жадно, боясь умереть от сексуального голода, он — не я. Это забавно и эпично. Меня на этой мысли размазывает в оргазме, как мошку на лобовом стекле встречной иномарки, двигающейся, как минимум со скоростью сотка. Скручивает тугим спазмом и складывает почти вдвое, пока кончаю Вику на живот, а он сам, пребывая в полупьяном бреду, догоняет следом, припечатывая завершающей фрикцией к постели, распяв и намертво прибив к себе.
— Какой я долбоёб, — выражаю личное мнение, слепо, из-за влажной пелены, глядя в потолок, руки опускаются и безвольно падают с его плеч. Пробивает на улыбку, и одновременно солёным дождем поливает виски. — Просто сказочный.
— Всё в порядке? — спрашивает обеспокоенно, скатываясь осторожно, сам ещё красный, запыхавшийся, и вряд ли поймёт сейчас, что никакого влияния я на него больше не оказываю, своими руками броню от себя же дал, а он серьёзно меня хочет, так же как и я его, помимо тупой потребности пожрать. Это плохо…
— В полном! — не без сарказма, прикидываю, смогу ли жить в этой глубинке, и к своему ужасу осознаю, что нет — так же как и он в мегаполисе. А это доказывает — я не просто сказочный долбоёб, но ещё и суицидник! Сказать ему, что теперь от его битвы зависит больше жизней, или отпустить с лёгким сердцем? Вообще у меня теперь по закону на него право есть, и подвергать его опасности без моего разрешения не должны, но… это же, блядь, Вик!
Бьюсь головой о постель, но это не помогает вернуть мозги на место, и ещё более обеспокоенно мерцают глаза напротив.
Вик
Лежим рядом… но что-то не то. Он закрывается, чувствую, словно сам, осознав важные изменения, не понимает себя. Как допустил. Но мы же не просили специально, просто столкнулись на бегу, задержавшись глазами, зацепились мыслями.
Тяну Дана к себе, сопротивляется, но слабо, цвет лица с серого постепенно меняется на светлый беж, вжимаю в себя, чтобы и тепло забирал, нафига мне одному столько. У парня кожа прохладная, и он температурой своей доволен, а я пылаю и не отказался бы ещё от пары заходов… Но Дан лишь смотрит, изредка облизывая губы.
— Ну вот… зачем… ты… влез? Всё бы решилось махом, и я бы сейчас не…
Вот же попугай! Грублю с его личным пространством, резко влипая ртом в рот, сдавив затылок. Всхлипывает, воздух отбираю жестоко и надолго — иногда лучше молчать, чем говорить. Потом уже, выпустив и спуская ноги с постели, глуховато в пол говорю.
— Я не собирался в вожаки. От слова «совсем». Меня туда не готовили. Учил молодняк, было дело, но всё больше под недовольное ворчание Кира. Я — Соло. Не умею за других переживать. Не умею любить… вернее… не хочу. Я — убийца, и использовать меня можно только так, не требуя сухоцвету стать ну… розой, что ли. Ясно тебе? Вагнера нужно победить в честной схватке, чтобы он понял это. Этот вожак многое прошёл и поменялся не сразу. И уйти должен по правилам. Как бы объяснить? Не суди — не побывав на месте сильного.
— Он из вас делал покорное стадо, а не вольную стаю, — процедил Дан, протест у него в крови, тут он вряд ли поймёт мои законы.
— Не из всех. Смотри в окно.
— Я не про среднестатистических щенков и сучек, я про элитных, особенных, тех, кто мог ему составить конкуренцию.
Меня прошибает стёбный смех — это я-то элита? Даром, что зеленоглазый. Мелким был пытал Леона, выспрашивая хоть какую-то инфу про родителей. Даже из дома бегал, психи растрачивать по тайге. Нашёл меня именно Кир, спящего под еловой лапой, вытряхнул из неспокойного сна, укусил за ляжку да так, что хромал за ним до самого посёлка. Тогда вожак на меня даже не смотрел, а я, дурень, глаз не сводил. Кирилл был силён и крут для нас ещё неволчат, не прошедших первый оборот, и особенно тех, кто по каким-то причинам потерял отца. Вагнер бежал впереди, ни разу не оглянувшись на наказанного шкета, так и оставаясь волком. Но я знал, упаду или заплачу — в меня снова немилосердно вонзятся острые клыки. У самых ворот вздрогнул: янтарные глаза смотрели в упор, словно свежевали, глухое рычание клокотало в горле. На секунду мне показалось, что сейчас Вагнер бросится и разорвёт. Хотелось резко повернуться, бросаясь наутёк, но я врос в землю и, держась за прокушенную ногу, выдерживал тяжёлый взгляд Кирилла.
