Рассеянный взор журналистки ещё блуждал в толпе до тех пор, пока нечаянно не остановился на гладком лице, знакомом до крика. Это был Алан. Её сердце замерло. Он смотрел на неё глазами, в которых ютились огромные чувства: любовь, непередаваемый восторг и восхищение. Левый уголок его рта застыл в кичливой полуулыбке. Внешнее обличье не изменилось: он был свеж, коротко острижен и притягателен. Подчиняясь воле фанатизма, Николь двинулась навстречу ему. Он не спускал с девушки глаз, ровно как при первой их встрече в «Золотой Подкове». Оказавшись в полушаге, с минуту они молча глядели друг другу в глаза. Ветер и тот затих. Облака в небе повисли над ними, как жалкие серебряники Иуды. И только небо в их душах оставалось чистым. Алан нежно привлёк Николь к себе. И невозможно описать словами момент, когда влюбленное сердце Николь затрепетало, а его пульс участился вдвойне.

– Ты не представляешь, как мне сильно не хватало тебя… – пылко шепнула Николь.

Алан только крепче прижал её к груди. Николь слушала громкое биение его сердца, воспринимая каждый удар, как великолепное пение птиц; слушала загрудинный грубый голос, улавливая в нём ноты неистовой тревоги.

– Я давно ни с кем не общался и не знал, что с тобой произошло. Я дико скучал и решил отыскать тебя. Через редакцию узнал твой домашний адрес и всю ночь провел под окнами твоего дома, но ты так и не пришла. Почему ты сразу не сказала, что серьёзно больна? Почему ты здесь, а не в больнице?

Николь отпрянула, заглядывая в глаза Алана. В них таилось сочувствие. Они лихорадочно сверкали, напоминая водную гладь залива. Он проникся её трагедией, и это послужило ей бесценной наградой за борьбу с муками. Рядом с ним она ощутила покой.

– Я там, где моё сердце, – тихо ответила Николь, – я там, где есть ты!

Он подарил ей сентиментальную улыбку. Долгая разлука разожгла в нём искру вожделения. Дотягиваясь до её губ, он сладострастно поцеловал Николь. Алана смутило, что нежные, ни с чем несравненные уста девушки были мертвецки холодными. Он отстранился, заметив их болезненную синеву.

– Мы обязательно вылечим тебя, милая! Слышишь? Вылечим!

Её таинственная усмешка была непонятна ему.

– Я полагала, ты давно в Латвии. Почему ты не уехал?

– Мне там нечего делать.

– А как же твои семья и супруга? Разве ты не хотел обрести себя?

– Она мне не супруга. В моей памяти ни нашлось и крупинки воспоминания, связанного с ней. Я не собираюсь связывать себя по рукам и ногам бесцельными узами. Я не знаю её. Она для меня чужая женщина. Я знаю только тебя, а ты знаешь меня!

Николь пошатнуло в сторону. Алан подхватил её крепче.

– Родная, тебе не хорошо?

Исхудалое тело Николь охватила дрожь. И та дрожь не имела отношения к лихорадочному ознобу во время гриппа, также как не походила она на трепет любовных утех. Она пронизывала до самой глубины костей и скручивала мышцы. Николь почувствовала дикий холод, коему нет описания на словесном языке. Он пробрался под кожу, поднимаясь от ног к рукам всё выше, захватывая в леденящий плен грудную клетку и шею. Кончики пальцев покалывали, как во дни крещенского мороза. Мышцы напряглись – отныне она не управляла ими. Ноги подкосились, и расслабленное тело медленно поползло вниз.

На Алане не была лица. Его губы побелели, а подбородок задрожал. Тяжёлая боль утраты постучала в ворота его открытого сердца, но он сопротивлялся жестокой действительности. Обрадовавшись встрече, он упустил из виду, что с каждой секундой выглядела она хуже. Он слишком поздно осознал: Николь притворялась перед ним и обманула окружающих. Никакое лекарство не смогло бы её спасти. Она смертельно больна и умирала на его руках. Им овладела паника. Испуганными глазами он глядел на обессилевшую девушку, всё крепче и крепче притягивая её к себе. Лицо венгерки меркло на глазах. Алан, теряя контроль, стал кричать не своим голосом.

– Николь! Родная! Не оставляй меня! Слышишь, Николь!?

Она одаривала его тёплым взглядом, от которого у Алана надорвалась душа. Он продолжал что-то громко истерично кричать. Его слова, такие бесформенные и беззвучные, поверхностно касались её ушей. Но в тот же миг звуки рассеивались, улетучиваясь, как пары кипящей воды. Она не понимала смысла слов, они раздавались эхом.

Возбуждённый голос парня услышали в кругу танцоров. Музыка резко стихла. Алан упал коленями на асфальт и бережно подхватил Николь на руки.

– Родная, не молчи! Скажи, скажи хоть слово!

Синеватые губы Николь затряслись, а глаза, наполненные бескрайней чистой любовью, по-прежнему смотрели на него. Народ сбежался в одну кучку, окружив Николь и Алана. Это случилось так неожиданно, что люди до конца не понимали, что произошло на самом деле.

– Нет… Нет! Ты не можешь меня бросить! Ты не можешь так поступить со мной, когда мы вновь обрели друг друга! Я не смогу без тебя... Николь, не сдавайся, слышишь!?

Жители Красного Ручья остолбенели, прикрывая рот рукой. На лицах застыл ужас, а горькие слезы рекой потекли из глаз. Кошмарная тишина заняла трон, и воздух пропитался скорбью.

Не моргая, из последних сил Николь протянула тощую руку и коснулась ладонью гладкой щеки Алана. Она едва пошевелила дрожащими губами, желая вымолвить последнее слово. Но вместо слов по бледной щеке покатилась крупная слеза прощания, и очаровательный глубокий взгляд Николь застыл навеки.

Глава 36

Красный Ручей

12 июня 2017 г., утро

Черный автомобиль остановился напротив «Золотой Подковы». Из салона вышла Соня Карамзина – медсестра больницы «Скорой помощи» города Благодатска.

– Можете заглушить мотор, – сказала она таксисту, с которым успела по дороге разговориться. – Хочу помянуть девушку со остальными.

Тот понимающе кивнул, и Соня вышла. Моросил мелкий неприятный дождь, а тёплый ветер, насвистывая, гулял по открытому пространству.

За домами на холме Соня увидела многочисленную толпу в чёрном одеянии. Пока медсестра поднималась к ним, они стояли молча, опустив глаза на угли догорающего костра. Они выглядели недвижимыми истуканами с острова Пасхи: те же каменные лица и сокрушенный вид. Столь масштабные поминки они проводили лишь единожды, когда поселок лишился чудесной половины населения из-за гриппа.

Первой нарушила молчание Роза Митчелл.

– Николь была такой душкой… Она дала бесценный совет, как превратить мои плюшки в райское объедение. Бедняжка, так страдала… мучилась у нас на глаза, – Роза расплакалась, поправляя черную шляпку, – а мы упустили её! Не сумели позаботиться о ней, как это сделала она, заботясь о нас. Отныне нет нам оправдания. Как дальше жить, когда на сердце неподъемный груз вины?

У Мучи подкашивались ноги. Она была крайне разбита. Непоправимая трагедия забрала себе молодость её души. Этим утром она почувствовала себя на свои прожитые восемьдесят девять лет. Чтобы не упасть, она подхватила за руку высокого грузного мужчину, с виду лет тридцати двух. Он имел грубые черты лица, узкие чёрные глаза и крупный, слегка кривой нос.

– Доченька моя… единственная, кто поверил, что мой Касим вернётся. Все вы попросту считали меня деревенской сумасшедшей. А ведь он вернулся! Моя родная дочка, я обрела и снова потеряла…

Горькие слезы брызнули из глаз Мучи. Участливый горю Касим в знак поддержки похлопал мать по руке. Она достала смятый носовой платок из кармана и закрыла им заплаканное лицо.

Каждый из присутствующих на холме припас доброе слово о луноликой девушке, не знающей пощады для себя.

– Она вдохновила меня следить за своей внешностью… – тихо сказал Мексиканец, опустив глаза. – Стал бы я выряжаться в рубашку или цеплять злосчастную удушку на шею? Ни за что! Николь, будто первый лучик солнца, осветила нашу мрачную поляну.

Данко зашмыгал носом.

– Друзья навеки, Николь… Мы друзья навеки…

– Она говорила, что моё барбекю в пору подавать королям! – улыбнулся Щавель.

Алан Джекинс лицезрел за всем происходящим с водопада. Он сидел на скале, с которой ещё недавно безумные влюбленные, держась за руки, спрыгнули вниз. В его душе поселились снедающая пустота и мрак. Ему оказалось теперь, он окончательно потерял себя, загубил свою неистлевающую энергию. Он возвёл печальные глаза к небу, и горькая слеза, какая бывает во время чистосердечия, сорвалась с длинных ресниц и покатилась по щеке.