Николь собиралась войти, но старушка промолвила.

– Кстати, появлялся тут один человек. Да, вчера. Кажется, за полночь уже.

– Как он выглядел?

– Наглый, худой и с такими выпученными глазищами, ну точно дьявол! – сердце Николь затрепетало в надежде. – Ты знаешь, Николь, он мне пришёлся не по сердцу. Окаянный, тарабанил в твою дверь со всей дури! Жуткий тип! Я вышла и предупредила, что хозяев нету, а он говорит, я знаю, мол, дома она, просто не хочет открывать. И продолжил стучать. Я пригрозила, если не уймется, я позвоню в полицию. А он так бесцеремонно говорит: «Проваливай, не твоё дело».

С каждым словом соседки в Николь возрастала надежда, что тем грубияном был Алан. Её глаза сверкали.

– Марья Ивановна, вы можете подробнее его описать?

– Ну что я могу сказать: высокий, физиономия бритая.

– А волосы какого цвета?

– Да бес его знает! Половина чёрная, вроде, половина белесая. С моей куриной слепотой и в очках не разглядеть. К тому же он лысый почти. Николь будь осторожнее! Кто знает, что у таких подонков на уме.

(«Резкие ответы и наплевательское отношение к людям в духе Алана… Хотя нет! Глупо надеяться, что он станет меня разыскивать. Он не знает, где живу, и наверняка выбор в пользу семьи он уже сделал.»)

Николь поблагодарила соседку, вошла внутрь, зажгла свет и разулась. В комнате рассеялся мрак, и обстановка, не похожая на деревенские хижины Красного Ручья, обдала уютом. Николь стало грустно; она почувствовала себя необычайно одинокой и чужой этому дому. Ей вспомнилось, как после долгих скитаний по подъездам и чужим домам во время поисков работы ей хотелось немного комфорта. Потому, получив возможность, была избирательна к интерьерным тонкостям, заказывая определённый цвет дивана в соответствии с общим дизайном, определенные тарелки под тон чашек и т.д.. Оглядываясь назад, она без воли задумалась: а к чему вся эта приторная роскошь? К чему стремление создать вокруг себя помпезные узоры декораций? К чему дворцы, достойные Олимпа? К чему безумная погоня за светской модой, придирками в одежде, обуви, предметах быта, если неподвластно человеку забрать всё это в мир нетленных душ? Мы нищие сироты, рожденные в естестве человеческого обличья. Нищими сиротами мы вернёмся туда, откуда пришли. Николь мысленно философствовала над истиной, которую понимаешь, только находясь на одре жестокой болезни. Ей становилось горько от растраченных в пустую тридцати лет жизни, изъеденных повседневной суетой.

Николь прошла на кухню и заглянула в холодильник: просроченные йогурты, ветчина, сыр и оливки, без которых не проходил ни один ужин венгерки, лежали на верхней полке. Поднывающее чувство голода Николь не испытывала так давно, что теперь любая еда вызывала отвращение. Она достала лёд из морозильной камеры и, завернув его в полотенце, приложила ко лбу.

(«Пустая голова! Я же забыла перенести фотографии поселка на компьютер.»)

Она достала из сумки цифровой фотоаппарат и включила его. Первой открылась темная фотография коридора постоялого двора Мучи, где по одной стороне располагались увесистые канделябры. Мечтательно улыбаясь, она воспроизвела в памяти день, когда происходящее в затерянном посёлке виделось в дыму нереальной мистики. Тогда она думала, что Муча и есть портал в потусторонний мир: она была единственной, кто знал мощные заклинания наизусть и чуть свет взбирался на холм, чтобы разжечь костёр для поклонения. «Золотая Подкова» мерещилась Николь центром тайной гильдии заколдованных стариков. Мексиканец вёл себя настороженно, «пуская пыль в глаза» запутанными ответами. Андерсен повергал её в шок фантастическими рассказами о местных традициях. Николь считала их высшей степени чудаками, некоторых и вовсе сумасшедшими. Затем она взглянула на себя глазами очевидца и разглядела внутри ту долю небывалого чудачества, кою заподозрила в мирянах, живущих свободой мысли и действий. В отличии от них, это Николь растрачивала бесценные минуты исключительно на работу и мимолётные романы с мужчинами, о которых даже не хотелось вспоминать.

Она перелистнула снимок коридора; несколько своих кадров, сделанных Аланом на водопаде, где впервые опробовалась, как модель. И тщательно разглядела снимок, на котором ослепляла здоровым лицом с налитыми щеками. Её губы сияли естественным благолепием, а глаза ворожили блеском. Она взяла зеркальце с журнального столика и взглянула на себя. Глубокая чёрная синева разлилась под блёклыми запавшими глазами. Губы, отвратительно сухие, потрескавшиеся, белели по краям. Она была сама не своя. Болезненное отражение напугало Николь. С вопиющим ужасом провела она пальцем от выступающих скул к выраженным синякам. Никогда она не выглядела столь убого и несчастно. Не выдержав кошмарного автопортрета, она отстранилась от зеркала и с минуту сидела неподвижно. Печаль тогда съела тишину… Спустя пару минут Николь уверенно сказала:

– Люди не должны запомнить меня такой!

Она направилась в спальню и принесла пудру, которой обычно не пользовалась. Несколько взмахов кисточкой перед зеркалом придали обезвоженной коже теплый оттенок персика. Она натянула обворожительную улыбку, дарованную ей с рождения – та была проникнута фальшью, и Николь посерьезнела. И вновь попыталась, но более искренне, вкладывая душу.

– Так-то лучше. Пока я жива, я должна выглядеть живой!

Немного успокоившись, Николь снова принялась листать кадры. И тут её палец застыл на кнопке – на экране появилось совместное фото с Аланом. Сердце её забилось иначе: по-особенному, громко и отчетливо. Оно словно воскресло, затрепетало! Один мощный удар, за ним ещё сильнее и ещё. Николь провела дрожащей рукой по бездыханному лицу Алана на дисплее, где его ласковые губы касаются её мокрой щеки. Николь растрогалась; в пылающих глазах проступили слезы воспоминаний. Ещё несколько минут она рассматривала его притягательные черты, ухоженную щетину, стараясь вообразить наяву, как он касается её шеи и губ.

(«Как же больно сознавать, что мы больше никогда не увидимся…»)

В последующие минуты она звонко смеялась над гримасами Алана на других фотографиях. Каждое мгновение, проведённое с ним, она помнила, как заученное стихотворение; будто её память представляла собой Александрийскую библиотеку, где Николь стоит посреди зала, а немногочисленные воспоминания об Алане, как тонкие книжки в красивом переплете, летят мимо и раскрываются перед её лицом. Николь бережливо ловит их, прикасаясь душой, и лёгким толчком отпускает. Они летят обратно… на маленькую, но самую важную полку её разума.

– Наверное, нелегко жить, когда нет воспоминаний, – сказала Николь вслух. – Алан… Родной… Ты так страдал, а я оставила тебя! Но теперь ты обретёшь семью и дом и наконец будешь счастлив.

Николь закрыла лицо руками и расплакалась.

– Только бы он был счастлив!

Глава 34

Министерство экологических ресурсов

9 июня 2017 г., утро

У помпезного здания министерства собрались охваченные страхом и волнением жители Красного Ручья. Потерянные взгляды, помятые лица свидетельствовали о бессонно проведенной ночи.

«Золотая Подкова» работала до самого рассвета. Никто не остался равнодушным. Молодые женщины укладывали детей спать и вереницей плелись к «Подкове». Мужчины выбирались на веранды и, закуривая трубку, набитую табаком, медленно попивали Макуль из широких стаканов. Пожилые дамы запевали нудные мотивы загробным голосом. Волынки звучали, как минорная музыка органа, укладываясь тяжелыми пластами на души встревоженных людей. Они переживали, но не только за судьбу родного посёлка. Их пламенные сердца горели огнём сострадания к смелой воительнице. Николь Вернер стала для них утешением во время бури, незыблемой надеждой на спасение от людской алчности. Все надеялись, что местная знахарка целебных трав Муча сумеет помочь девушке.

Муча сходила в лес, на водопад и набрала необходимых трав для приготовления целебного отвара. Миссис Митчелл пекла сладкие плюшки, не жалея мака и сахарной пудры; сегодня впервые за столько лет она убрала с изящной шляпки цветок пиона, что невероятно упрощало внешний вид её английской натуры. Самуил Петрович отложил для Николь последнюю баночку обезболивающей мази. А Данко черномазой рукой писал лиричные стихи, посвящая их журналистке. Всю ночь мрачные песни у костра и треск горящих сучьев не замолкали ни на минуту.