А когда Аля дозвонилась до ассистента самого режиссера Распашного (боже – Распашного! да она его фильмы чуть ли не с младенчества знает!) и договорилась о встрече живого классика с Жуковой на завтра (после вереницы па с ассистентом: «в час?.. нет, в четыре она не может… в одиннадцать?.. а что, если в шесть тридцать?») – о, Распашный! – она ощутила, что оказалась на кухне настоящего кино класса А.

А может быть, и у нее есть шанс попасть в кино класса А? Не на кухню, а в парадный зал? Пусть Углова сказала лишь «спасибо», но она вообще, похоже, неразговорчива… Ясно же, что Але позвонят, если что. Посмотрит режиссер запись сцены с Альбиной и ка-ак подскочит!

Альбина свернула свои фантазии, вспомнив, как сама она подскочила на прослушивании. Она только начала играть сцену, и тут дверь открылась и к ним ворвался румяный, упитанный молодой мужчина с розовым носиком, блестящими глазками – этакий довольный жизнью Наф-Наф, вернувшийся с лыжной прогулки.

– Как у нас дела?

Кудлатый оператор вздохнул и выключил камеру. Углова, подававшая реплики за партнера, опустила лист с текстом:

– Глебчик, ты бы хоть стучался.

– Или ты мне не рада? – ахнул Наф-Наф (Аля моментально его невзлюбила). – Ну, выкладывай: ты нашла нам новую звезду? Звездочку, звездюлечку? Татьян, тебе смешно, а меня наш гений уже задолбал по самое небалуйся, – интимным баритоном сообщил он.

Татьяна между тем не смеялась и даже не улыбалась.

– Ищем. Сегодня я уже двадцать девиц отсмотрела на Машу. Пока что… – Углова неопределенно покачала головой.

– То есть все там в предбаннике – Маши? Неплохо. А это кто? – он кивнул на Альбину.

– Тоже Маша. Хочу попробовать.

Лицо румяного Глеба выразило изумление.

– Да ладно! Но послушай, она же… – он смерил Свирскую протестующим взглядом, – Татьян, а ты помнишь, что вещал мэтр? Первая любовь, нежное создание, такая тургеневская девушка…

– Это можно сыграть.

– Я Джульетту играла! – не смогла молчать Аля.

Наф-Наф развел руками, осклабясь.

– Джульетту – может быть. Но тургеневская девушка! Русая коса! Я дико извиняюсь, но вы скорее – где же ты, моя Сулико! Карменсита, Пенелопа Крус в крайнем случае… Я ничего не имею против, у меня самого друзья есть и грузины, и дагестанцы, я просто…

– Я не грузинка, я русская. У меня отец из Аргентины, – хмуро сказала Аля.

Честно говоря, временами она думала о том, что ее не слишком русская внешность может стать проблемой на актерском пути. Но она впервые столкнулась с тем, что кто-то сказал ей это в лицо.

– Вот! Вот! – затыкал в воздух пальцем Глеб. – С Карменситой я не ошибся. Танюш, ты же лучше меня в сто раз понимаешь, что такое типаж! И как втемяшится режиссеру в голову совершенно определенный типаж и никуда, ни на сантиметр ты его…

– Хорошо, Глеб, как скажешь, – пожала плечами Углова.

Глеб послал Угловой воздушный поцелуй, выстрелил парой фраз для мотивации, затем подмигнул Але: «Без обид!» и убрался.

Когда за ним закрылась дверь, кастинг-директор повернулась к Але:

– Я вас все равно сниму, давайте сначала сцену.

И Аля сыграла, сыграла на себе-инструменте так, будто это соло перед тысячей зрителей. Она сделала что могла, оставалось надеяться. Надежды повисали над ней, как невидимые колокольчики, за последние месяцы их скопилось полсотни, и ни один колокольчик пока не прозвонил. Между тем последний Алин день на съемках стремительно катился к вечеру.

– Вот, возьмите. Резюме ассистентов для вас, девять штук. Из агентства прислали, – усталая Аля протянула Катерине распечатки.

Та пробежалась взглядом по первым строкам и хлопнула листками об стол.

– Тьфу! Да мне некогда читать эту хрень! А тем более встречаться с кем попало. Почему они просто не пришлют двух лучших? Почему никто в этой стране не хочет работать?!

– Я хочу, да роль не дают…

Нет реакции.

– Перезвонить им?

– Не надо, – Жукова уставилась на Алю пристально, размышляя о чем-то. – Значит, ты пока на паузе… Ну-ка, садись.

Аля присела на край соседнего стула.

– Тебе сколько лет? Печатаешь быстро? С компьютером у тебя нормально – ну там, почту отправить, Ворд, Эксель, диаграмму нарисовать? Инглиш на каком уровне? А с грамотностью что? Пишешь без ошибок? Ты где-нибудь работала раньше?..

Продюсерша бомбардировала Алю вопросами с минуту, то довольно кивая, то хмыкая: «ладно… не важно».

– Я смотрю, ты не дура, – заключила Жукова. Она глядела Але в глаза и держала паузу, от которой Свирская смутилась. – Ты мне нравишься. Пойдешь ко мне в ассистентки?

Для безработной ответ был очевиден, но Аля удержала его на языке. Она сделала озадаченную физию.

– Временно, недели на три, – пояснила Катерина. – Или четыре, пять – не больше. Пока я не найду себе человека на постоянку.

Йу-ху-у-у! На четыре недели она задержится в мире кино! Да, да, да! И все же Аля растянула паузу перед ответом на пяток секунд, наслаждаясь тем, как неспешно рассматривает предложение самой главной на площадке персоны, подвесила ее – ай да я!

– Да-а… это интересно, – сказала Аля.

Ах, как было лестно, что эта Катерина Великая в один миг поняла: на Алю можно положиться, она умница и вообще то, что надо! Ну а что про Жукову говорят «с характером» – ерунда. Четыре недели можно любой характер потерпеть.

Жукова сообщила, что работа на полный день, иногда и дольше, сказала, сколько будет платить в неделю. За месяц вышла бы хорошая сумма, по сравнению с тем, что Аля зарабатывала официанткой. Bye-bye, безденежье! С запозданием пришла мысль, что ассистентка при Жуковой вряд ли сможет ходить на кастинги… Но зато Аля заведет знакомства, да и сама Жукова может роль подкинуть, не так ли?

– Я согласна! Согласна-согласна.

– Вот и славно. Завтра воскресенье, но ты мне будешь нужна. Кстати, давай-ка на «ты». И без отчеств. Просто Катерина. Мне дипломатический пердеж не нужен, мне нужна работа без дураков, на совесть. Все понятно?

Само присутствие Жуковой рядом ощущалось как некая физическая величина, будто она то ли создавала свое собственное тяготение, то ли распространялась дальше своих видимых границ, напирая на того, кто рядом. А ее прямой взгляд обладал еще большей весомой силой, практически давлением. Аля не знала, вызывался ли этот эффект властью, должностью или принадлежал Катерине как таковой.

– Все ясно, без дураков, – быстро кивнула Свирская.

«Снято!» – крикнул режиссер и тут же, вслед за самым последним «снято», весь павильон заполнили крики и аплодисменты, накачанные многочасовым ожиданием финала. «К столу! Наливайте!» – вскоре перекрыл овацию голосище Жуковой. Было уже одиннадцать ночи и вряд ли кто-то хотел есть, но все устремились к столам, где лежали кружки апельсинов и ананасов, глянцевые яблоки, шоколадные конфеты в коробках, копченая колбаса и сыры пяти сортов, слишком роскошные для пластиковых тарелок, возвышались бутылки вина и белые колонны из бумажных стаканов, надетых друг на друга.

Через пять минут Аля стояла в толпе, держа в руке стакан с вином и хрумкая яблоком. В голове, в груди шумело приятное возбуждение – не оттого, что она отхлебнула вина, а возбуждение, подхваченное от соседей, как насморк. Все были рады, все переглядывались, рабочие в комбезах хлопали друг друга по плечам, ассистенты обнимались, как прошедшие трудный перевал альпинисты, Жукова целовала в обе щеки Голуба-голубчика, боксер Уланов приподнял и сжал в объятиях матерящегося довольного режиссера. Всех захватило стремление поделиться пенящимся весельем, приобнять, дотронуться, сказать «какие ж мы молодцы!» или «ай да Петька, ай да сукин сын!», наконец-то произнести «спасибо» – будто ни до ни после не нашлось бы удобней минуты. Нервный белесый продюсер раскраснелся, расплылся в блаженной улыбке, все напряжение спало с него и плечи наконец-то ощутили свободу. Он шел через толпу, принимал поздравления и поздравлял, а добравшись до Али, взял ее на секунду под локоток и сказал игриво-серьезно: «Все-таки ты наш человек! Одобряю!»