– Чего? – удивился Славик.

Он оглянулся на начальницу за разрешением. Та, уставившись на ассистентку изумленно и презрительно, махнула Славке рукой: «Давай».

Они неслись по Кутузовскому проспекту в потоке машин, прибавлявших ходу, пока можно, пока не начался час пробок и продвижение ползком. Славик в два приема перестроился в крайний правый ряд и затормозил.

Варя дернула дверь, выбралась на проезжую часть. Что-то грохнуло.

– Ноутбук не твой, побережней, – сказала Жукова.

Варя швырнула ноут на сиденье, хлопнула дверцей и, вместо того чтобы обойти машину и выйти на тротуар, побежала через проспект. В движении автомобилей был пробел, но все же так шастать было против правил.

– Истеричка! – крикнула ей вслед Жукова.

– Вобще отстой! – поддержал Славик. – Есть же зебра, иди на свою зебру – нет! Из-за таких, блин, все аварии!

Варя между тем остановилась на двойной сплошной, пережидая поток машин на другой стороне. Она сжимала перед грудью сумку, подергиваясь, как нервный бегун на старте, и вдруг рванула вперед.

Это было делом секунды. Только что она стояла на двойной сплошной – и вот уже превратилась в куклу, подброшенную над дорогой красным внедорожником на второй полосе. Славик, будто получивший удар под дых, окаменел с разинутым ртом. Он видел, как нечто маленькое, светло-синее описало высокую дугу и шлепнулось на тротуар на противоположной стороне проспекта, прямо под ноги шествовавшей мимо тучной старухе, которая немедленно завизжала. Ее визг слился с визгом тормозов, с криками, с истошными гудками машин.

– Вот глупость! – прошептала сзади Жукова.

Славик, не особенно понимая, что он делает, открыл дверь и высунулся из машины, затем вышел. Красный внедорожник затормозил метров через двадцать после столкновения, его владелец сидел, уронив голову на руль.

Тело упало на разделительную полосу между вторым и третьим рядами. В основном машины объезжали его, сбавляя скорость, но некоторые остановились.

Славик заметил, что ноги Вари, лежавшей ничком, босые. Одна синяя туфля валялась неподалеку, а другая, как он понял теперь, и была тем предметом, отлетевшим на тротуар.

– Не жилец, – произнес Саврасов.

Останавливая машины растопыренной пятерней (ехали они небыстро, видели: случилось что-то), Славик побежал к месту происшествия. На тротуаре уже скопились люди, кто-то по мобильному орал: «Скорая»? Тут женщину сшибли!..» Двое выбрались из машин, подошли к телу и стояли, потерянно перетаптываясь, кто-то из окна автомобиля крикнул: «Надо проверить, жива ли!»

У Славика зазвонил телефон в кармане. Автоматически он поднес трубку к уху.

– Она жива? Да говори скорей, она жива? – дрогнувшим голосом спросила Жукова.

Славик посмотрел на тело, замершее в изломанной, неправильной позе.

– Вряд ли.

– Останься, скажешь полиции, кто она, что ты ее вез с «Мосфильма» в офис.

Славик оглянулся: их машина была пуста, Жукова ушла оттуда.

– Скажешь, что высадил меня у Кутузовской, возле торгового центра. Ясно? – продолжала начальница. Голос у нее был неровный, похоже, она говорила на ходу, чуть ли не на бегу.

– Хорошо.

– Я вышла раньше, понял? А дальше ты ехал в офис, и тут она попросила высадить.

– Хорошо, – тупо повторил Славик.

– Я просто не хочу, чтобы мое имя где-то трепали, – торопливо говорила Жукова. – Славик, ты всё понял? Не подведи меня! Понял?

– Хорошо, – кивнул Саврасов. – Да-да!

Он словно только-только начал отходить от заморозки.

– Я позже позвоню, – бросила Катерина и отключилась.

Кажется, будто она в третьем павильоне провела уже месяц. А на самом деле Аля работала здесь пятый день. В фанерной декорации, изображавшей подпольную операционную, – черт-те что: простреленная простыня свисает с каталки, на полу лужицы крови, брошенные зажимы и ленты бинтов. В это безобразие вползает запах харчо и жареных котлет – обед для съемочной группы! В углу вечно темного громадного павильона звенят крышками кастрюль две тетки, резво накладывают в пластиковые тарелки первое и второе, к ним выстроилась змеей очередь, а сверху льет на всех белый июньский свет луна софита. В общей очереди – актеры и реквизиторы, водители и гримеры. Аля, уже с харчами, смотрит со стороны на своих почти-коллег, милых, милых.

– Будь другом, сбегай к реквизиторам за стреляными гильзами, – рядом остановился Володька, щетинистый администратор.

– Угмщас, – промычала Альбина, дожевывая свою котлету и отставив тарелку.

– Не спеши так на амбразуру, – он устроился со своим харчо рядом.

Она здесь была младшим помощником за все, универсальным подай-принеси. Дело в том, что Татьяна Углова (худая, со взъерошенной стрижкой сорокалетняя дама с закатанными, как для столярных работ, рукавами рубашки) в конце прослушивания сказала ей только: «Спасибо». Даже не добавила неизменное: «Мы вам позвоним». Хотя Аля знала, что не облажалась. В сцене, где некая девушка Маша спорила со своим возлюбленным, было что играть, и Аля вывела на сцену весь свой спектр реакций: нежно касалась струн, отделяла паузу перкуссией, поднимала жалобную флейту, переходила в секунду от изумления к гневу, к смущению добавляла проглядывающую подкладку гордости… И все это – пиано и пианиссимо, не пережимая – не для зрителей из пятнадцатого ряда, а для того, кто совсем рядом, по ту сторону экрана с крупным планом. Аля знала, что была хороша, но в итоге ей даже позвонить не обещали.

Заколдованный круг. Что ты ни делай, хоть до звезды допрыгни, в итоге вернешься к той же съемной комнате на краю Москвы, к подносам в пиццерии. Кусая губы, чтоб не реветь, Свирская вышла с кастинга. Было уже почти десять вечера. Мало на что надеясь, она добрела до третьего павильона (используя последний шанс, пока у нее действует пропуск на «Мосфильм»). Там уже закончили съемки, сворачивались. Альбина спросила у белесого продюсера насчет работы. Ей повезло – им нужен был еще один помощник на площадке. Работа всего на пять дней, до конца съемок, и деньги за это копеечные, и ради такого счастья придется скоропостижно уволиться из кафе, где добывался хоть какой кусок хлеба. Аля покачалась секунду на нетвердых ногах и сказала продюсеру: «С удовольствием!»

– Кстати, я говорила, что я актриса? – спросила Альбина администратора.

– Было дело, – не прекращая жевать, отозвался Володька.

– Если вдруг услышишь о кастинге на главную роль, или не главную, да вообще хоть куда, вспомни про меня.

– Порно предлагать?

– Тьфу на тебя.

– Все понял, Альбин. Ты когда гильзы принесешь, сгоняй еще во второй корпус, там на третьем этаже, комната триста семнадцать, Эдуард Семенович…

Аля сгоняла к реквизиторам за гильзами, затем во второй корпус за протиркой для линз. («Между прочим, я актриса, – заявила она грузному Эдуарду Семеновичу. – У вас знакомых в кастинге нет ли?» А что? Вдруг повезло бы.) Когда Аля возвращалась, то подошла к третьему павильону одновременно с энергично шагавшей Жуковой. Главную продюсершу Аля видела второй раз, та не появлялась на площадке после памятного для Свирской дня, и сейчас Аля ощутила некоторый трепет. А вдруг Жукова как-то узнает, что Аля воспользовалась ее именем, чтобы попасть на кастинг?.. Нет, вряд ли.

Катерина Великая двигалась, как корабль на полной скорости, по Альбине равнодушно скользнула взглядом. Та пристроилась в фарватере. Жаль, что Жукова сегодня приехала без своей помощницы, Варвары. С ней Аля с радостью поговорила бы, и не только про кастинги.

Снаружи было начало дня, а в павильоне – неизменная полночь. Недалеко от входа блондин-продюсер, помаргивая белесыми ресницами, вполголоса обсуждал что-то с тощим, как сухая ветка, оператором.

– О! Тебя-то мне и надо, голубчик, – подхватила Жукова блондина под руку. – Поболтаем в стороне…

Аля, не торопясь за новым поручением, обвела взглядом бродящих под софитом-луной киношников. Милые, вы хоть понимаете свое везение? Вот вы переговариваетесь, щелкаете тумблерами, окликаете друг друга, висите на мобильных, канючите и требуете, перетаскиваете треноги и ящики, скрежещете чем-то о бетонный пол – и все это вместе создает рабочий гул волшебной фабрики. Вы – внутри волшебства, а я зацепилась за дверь, и меня скоро выкинут. Сегодня – конец съемок. Конец. А Углова сказала только: «Спасибо». Хоть в Ярославль возвращайся…