А вот какой случай произошел в районе кишлака Пархар у подножия Тянь-Шаня. Там тигр прыгнул на круп лошади, но она резким ударом отбросила зверя. Пограничника выбросило из седла. Тигр не тронул человека, а стал преследовать лошадь.

За время службы в Средней Азии мне не приходилось слышать о нападении тигра на человека, то есть о тиграх-людоедах. Зато домашним животным от них доставалось, и не раз местные жители просили пограничников помочь им провести облаву. Иногда удавалось живьем изловить страшного зверя, заманив его в замаскированную яму.

Барсы тоже почти никогда не нападают на человека, но долго идут по его следу. Однажды, вскоре после выезда ночью с пограничным дозором, мы заметили позади себя пару светящихся «фар». Опытные товарищи сразу по повадкам определили, что это барс. Расстояние между нами было примерно 500 метров.

— Сейчас остановимся, — сказал один товарищ, — и барс свернет в сторону, а начнем движение — он снова пойдет за нами.

Действительно, несколько раз мы останавливались, и «светляки» сворачивали в сторону. Так и ехали под надзором барса километров двадцать пять.

Самое отвратительное ощущение испытываешь, когда проезжаешь мимо логова шакалов и гиен. Их вой слышен за несколько километров.

По всем пограничным тропам Таджикистана езда была трудной. Следуя на восток от Сарай-Комара к подножию Тянь-Шаня, часто приходилось, держась за хвост лошади, взбираться по крутым склонам почти отвесных берегов Амударьи. Впереди — крутой подъем, а сзади — обрыв в 50–80 метров над рекой. Оглядываться или смотреть вниз не рекомендуется. Были случаи, когда лошади вместе с всадниками падали в пропасть.

Не менее опасна езда по горным карнизам. Представьте себе высокую крутую гору. Чтобы обогнуть ее, надо ехать верхом не менее пяти часов по тропе шириной всего 30–40 сантиметров. Самая большая неприятность в таком путешествии — встречный всадник. Мучительно долго приходится сдавать лошадь назад, пока достигнешь маленькой площадки для разъезда.

Некоторые всадники предпочитали ехать с закрытыми глазами, чтобы не видеть бездонных пропастей. Все равно нельзя ни понукать лошадь, ни посылать ее шенкелем или шпорой, а лучше всего положить повод свободно на переднюю луку седла. Лошадь, если ей не мешать, выручит и себя, и всадника. В этих местах, как нигде, понятна любовь человека к лошади, верному другу.

Мы не ограничивались выполнением только своих прямых служебных обязанностей. Иногда приходилось, например, призывать к порядку охотников, допускавших браконьерство, особенно в охоте на фазанов. Зная любопытство этих птиц и их тяготение ко всему цветному и пестрому, напоминающему собственное оперение, браконьеры безжалостно этим пользовались. Они размалевывали одну сторону фанерного листа самыми причудливыми красочными узорами, и под прикрытием такого щита охотник приближался к фазану, сгорающему от любопытства и поднимающему голову все выше и выше. Подобравшись вплотную, браконьер ударял его палкой по голове. Этот варварский способ уничтожения птиц стали преследовать по закону.

Часто случалось видеть большие стада диких коз, особенно в каракумских песках. Эти животные часто подкрадывались к человеческому жилью, чтобы попить воды. На некоторых заставах строились широкие бассейны, выложенные кирпичом и зацементированные; они назывались «хаузами» и служили для сбора воды из атмосферных осадков в зимнюю пору. К таким колодцам и подходили козы, томимые жаждой. Стрелять в них в такое время пограничники считали для себя делом недостойным.

Среди особенностей службы на среднеазиатской границе нельзя не упомянуть о положении семей командного состава, живших на погранзаставах постоянно. Если мужчине не совсем просто было проехать несколько сот километров в седле, то каково приходилось женщинам? Большинство из них предпочитало сидеть в люльке, притороченной на боку верблюда. С одной стороны — люлька с женой и детьми, с другой — домашний скарб… Трудная это была езда — 100–200 километров покачиваясь в такт поступи верблюда. Он же иногда и спотыкался, а то вдруг наклонялся, чтобы щипнуть пучок сухой травы.

Женам командиров-пограничников было гораздо труднее, чем их мужьям, переносить и особенности пограничного быта. Ведь жили в землянках с глинобитными полами, без электричества и без воды. Никто не был гарантирован от укуса скорпиона или фаланги, от опасности заразиться страшной болезнью пиндинкой. Мало того, женам вместе с мужьями случалось с оружием в руках отбиваться от басмачей, и этому никто даже не удивлялся: ясно, что во время нападения банды надо всем быть под ружьем…

А вот то, что, справляясь со всем этим, жены командиров находили еще время, а главное, желание и силы участвовать в общественной работе среди красноармейцев и местного населения, было поразительно.

Мне хочется назвать жен пограничников Марию Константиновну Клочкову, Татьяну Александровну Горчинскую, Зою Павловну Кулькову. (Кстати, в декабре 1936 года Кулькова была делегатом Всесоюзного съезда жен командиров и там выступала с речью). Им пришлось вместе с мужьями, начальниками пограничных застав, жить в трудных условиях, впервые очутившись в таком положении.

Редко на какой заставе жили две женщины, чаще одна. Особенно неприятно было, когда муж выезжал на границу по тревоге: имели место случаи нападения басмачей на заставы и увоза русских женщин как раз в тот момент, когда пограничники, коварно отвлеченные бандитами, устремлялись в другой конец участка.

В те годы, рассказывали Клочкова, Горчинская и Кулькова, среди призванных в армию было немало неграмотных и малограмотных. С ними жены пограничников занимались по программе ликбеза. Сколько радости, когда человек посылает свое первое письмо на родину, написанное собственноручно!

В свободные часы воины слушали чтение газет и книг. Женам командиров приходилось помогать и на кухне готовить еду. (Обычно командный состав питался вместе с бойцами). Ведь повар на заставе был из красноармейцев и раньше не занимался кулинарией. На женщинах лежало и ведение подсобного хозяйства: доить коров, которых было от трех до пяти на заставе, выращивать овощи, цветы. Жены командиров старались создать уют в казармах.

Вечера самодеятельности проводились довольно часто. Бойцы читали стихи, пели в хоре, плясали под гармонь.

Наши женщины дружили с туркменками, таджичками и узбечками близлежащих кишлаков, учили их русскому языку, разъясняли советскую национальную политику, оказывали медицинскую помощь.

В погранотрядах и комендатурах женщин учили стрелять и ездить верхом не только ради спорта.

Надежда Павловна Бельченко, муж которой был в те далекие годы политработником в 47-м Керкинском погранотряде, вспоминает в своем письме:

«История знает немало фактов, когда при нападении басмачей на заставу в обороне находились только трое: дежурный по заставе, повар и жена начальника заставы, отлично владевшая оружием. Остальные вели бой с другой бандой басмачей.

Считалось за правило учить жен пограничников стрелковому делу и верховой езде. В пашем погранотряде жен пограничников стрелковому делу обучал политработник Николай Александрович Антипенко. Сам он был отличный стрелок из револьвера и винтовки и обладал большой методикой обучения как командиров, так и их жен. Я тоже с удовольствием прошла полный курс стрелковой подготовки из револьвера и трехлинейной винтовки. Случилось так, что на одном соревновании я получила интересный для того времени приз — отрез сукна на костюм.

Со мной вместе обучались тогда жены Январева, Шемионко, Богданова, Тельная, Севрюкова и многие другие…»

Через некоторое время я встретился с Надеждой Павловной и ее мужем Сергеем Саввичем Бельченко, генерал-полковником, теперь ветераном Советской Армии. Мы долго вспоминали нелегкую, но интересную жизнь на границе.

Наиболее сложным для того времени вопросом в быту среднеазиатских пограничников было устройство детей. Ребенку четырех-пяти лет уже нельзя обходиться без детского общества. Правда, вырастая здесь, малыш рано приобретал самостоятельность, но нередко она превышала меру. Русских школ поблизости не было, поэтому возникала необходимость создать детский интернат. Такое учреждение на 60–70 мест впервые было организовано нами в городе Мары. Предполагалось, что со всех пограничных застав дети старше четырех лет будут направлены в «Детскую коммуну» (так тогда именовалось это учреждение).