Не раз приходилось слышать вопрос:
— В чем причина такого авторитета Рокоссовского?
Я не претендую на роль беспристрастного биографа и открыто признаюсь в том, что сам признателен этому человеку, с которым меня связывала почти трехлетняя совместная работа на фронте и который своим личным обаянием, всегда ровным и вежливым обращением, постоянной готовностью помочь в трудную минуту способен был вызвать у каждого подчиненного желание лучше выполнить его приказ и ни в чем не подвести своего командующего.
К. К. Рокоссовский, как и большинство крупных военачальников, свою работу строил на принципе доверия к своим помощникам. Доверие это не было слепым: оно становилось полным лишь тогда, когда Константин Константинович лично и не раз убеждался в том, что ему говорят правду и что сделано все возможное, чтобы решить поставленную задачу; убедившись в этом, он видел в вас доброго боевого товарища, своего друга. Поэтому руководство фронта было сплочено и спаяно: каждый из нас искренне дорожил доверием своего командующего. Рокоссовского не боялись, его любили. И именно поэтому его указание воспринималось как приказание, которое нельзя не выполнить.
Организуя выполнение приказов Рокоссовского, я меньше всего прибегал в отношениях с подчиненными к формуле «командующий приказал». В этом не имелось нужды. Достаточно было сказать, что командующий надеется на инициативу и высокую организованность тыловиков. Таков был стиль работы и самого командующего, и его ближайших помощников.
Проводы Рокоссовского на 2-й Белорусский фронт, командующим которого его назначили, совпали с Днем артиллерии — 19 ноября 4944 года мы впервые отмечали этот праздник. В городе Бяла-Подляска собрался весь руководящий состав штаба и управлений фронта.
В тот же день пронесся слух, что вместе с Рокоссовским переводятся на тот же фронт и все его заместители. Но приехавший к нам Г. К. Жуков объявил, что И. В. Сталин запретил какие бы то ни было переводы и все должны оставаться на своих местах.
Не скрою, многие из нас опечалились. Меня беспокоило, будет ли новый командующий так же внимателен к работе тыла, будет ли он учитывать особые трудности в работе тыла. Ведь тыл — это такое поприще, на котором ты всегда можешь «погореть», если не будешь иметь поддержки у командующего. О Жукове притом же говорили как о человеке с жестким характером и крутым нравом…
Хорошо сохранился в памяти прощальный диалог между двумя маршалами, поднявшимися на импровизированную трибуну в День артиллерии. Они вспомнили свои молодые годы, когда оба воевали на фронтах гражданской войны, свои встречи на учениях, соревнованиях (ведь оба были лихими кавалеристами) и т. д.
Все присутствовавшие генералы и офицеры с восхищением смотрели на своих маршалов. «Именинники», то есть наши славные артиллеристы, в честь которых был устроен праздник, уезжали в свои армии и корпуса с хорошим настроением и благодарили организаторов торжества.
На следующий день я впервые докладывал новому командующему о положении дел. Должен сказать, что я испытал немалое облегчение, когда увидел, насколько глубоко и всесторонне вникает маршал Жуков в вопросы тыла. В первую очередь он поинтересовался питанием солдат на переднем крае и тут же порекомендовал выяснить все претензии, относящиеся к продовольственному и вещевому снабжению. Особое же внимание уделил коммуникациям фронта, поскольку, как он сказал, «нам предстоят большие оперативные перевозки». В задачи массовой проверки и обследования госпиталей вошло и выяснение самочувствия и морального состояния раненых бойцов. В заключение разговора предложил мне подготовиться к поездке в Москву, куда маршал выезжал с докладом Верховному Главнокомандующему.
27 ноября 1944 года специальным поездом мы прибыли в Москву. По дороге. командующий вел беседы с сопровождавшими его лицами на всевозможные темы. Не раз затрагивались вопросы тыла, и мне приятно было слышать, как настойчиво Жуков подчеркивал значение тыла в предстоявшей операции.
В Москве ежедневно, а то и два раза в сутки маршал знакомил меня с новыми деталями плана, ставил задачи и выслушивал мои доклады. В частности, он сообщил мне о предстоявшем прибытии в состав 1-го Белорусского фронта четырех общевойсковых армий, о предполагаемой перегруппировке наших войск и о том, что подготовку к наступлению надо завершить не позднее 10 января 1945 года.
Нетрудно понять, как важно начальнику тыла за полтора месяца до наступления представлять себе в основных чертах будущую операцию. Но и сам командующий мог благодаря этому с большей уверенностью и заблаговременно ставить конкретные задачи тылу.
В дни, проведенные в Москве, я успел дважды доложить начальнику тыла Красной Армии генералу А. В. Хрулеву о нуждах фронта в связи с намечаемой операцией, детально выяснить у начальника Главного артиллерийского управления маршала артиллерии Н. Д. Яковлева план и график подачи фронту боеприпасов; с начальником ЦУП ВОСО Красной Армии генералом И. В. Ковалевым мы уточнили график поступления на фронт оперативных и снабженческих поездов. К слову сказать, график оказался чрезвычайно напряженным: ведь за каких-нибудь 30–40 суток должны были прибыть 4 общевойсковые армии — свыше 500 эшелонов, более 100 эшелонов с боевой техникой и около 800 снабженческих поездов. Кроме того, внутрифронтовые железнодорожные перевозки составляли не менее 15–20 поездов в сутки.
Обо всех этих переговорах я доложил маршалу Жукову перед отъездом из Москвы. Предстояла огромная организационная работа, чтобы принять и обслужить такую массу поездов. На первый взгляд может показаться, что это чисто железнодорожная задача. Но это не так.
Возвратимся еще раз к опыту Белорусской операции. Оперативных эшелонов прибывало тогда в границы фронта по 50–60 в сутки. Чтобы их принять, быстро разгрузить и немедленно возвратить порожняк, требовалось обеспечить широкий фронт выгрузки — не менее 15–20 железнодорожных станций. Однако мы не могли разгружать прибывавшие армии, где нам вздумается. Штаб фронта обязал разгружать армии подальше от того района, где они будут использованы в действительности, то есть соблюсти элементарные требования оперативной маскировки. Для этого дорожным войскам фронта ставилась задача обеспечить подходы к станциям выгрузки и выход на основные магистрали. Такой маневр увеличивал расход горючего. Следовательно, службе снабжения горючим необходимо было выдвинуть свои склады (отделения) к районам выгрузки. От медицинской и продовольственной служб также требовалось выдвинуть свои пункты на каждую станцию выгрузки. Короче говоря, если принятие мощного потока поездов составляло в Белорусской операции для тыла фронта огромную комплексную задачу, то теперь ее предстояло выполнить в еще большем масштабе.
Задача оказалась выполнимой, поскольку я заблаговременно знал, что и куда подавать. Тем не менее возникало известное противоречие между требуемым соблюдением оперативной маскировки и возможностями тыла. Не составляло особого труда выгрузить армию в 100–150 километрах от района сосредоточения, если иметь в виду людей и подвижную технику; в нужный момент эти люди и техника за короткий срок выдвинутся в новый район. Но как быть с десятками тысяч тонн боеприпасов, продовольствия, фуража, горючего, идущего в адрес той же армии? Неужели и это имущество ради маскировки следует сначала выгружать в одном районе, а затем через 10–15 суток снова грузить в вагоны и подавать ближе к фронту? Встал вопрос о двух районах базирования каждой вновь прибывающей армии: один временный (10–20 суток), другой — постоянный. В связи с этим 5 декабря я доложил командованию фронта «План базирования армий 1-го Белорусского фронта». Конечно, это было секретное мероприятие, так как, зная наш план, противник мог разгадать намеченную для наступления группировку войск.
После утверждения этого плана органам тыла фронта пришлось немало поломать голову над тем, чтобы все тяжеловесные грузы из центра без перегрузки шли в районы постоянного базирования армий, а сами войска разгружались в районах временного базирования. Тем самым устранялись излишние перегрузочные операции.
