Горячий душ стал далеким воспоминанием. Вместо него раз в день он приносил большое ведро прохладной воды, губку, мыло и шампунь. И, конечно, чистое полотенце, и новый комплект такой же скучной одежды, в которую он наряжал меня всю прошлую неделю. А также расческу, зубную щетку и пасту.

Теперь слив возле туалета приобрел смысл. Пока я тащила тяжелое ведро к углу, чтобы помыться, я осознала, что мне придется полностью раздеться. Если бы он захотел, то смог бы понаблюдать за тем, как я приводила себя в порядок, и вероятно, этим он и занимался. Я с осторожностью расходовала воду, поэтому мне хватило ее, чтобы искупаться, а также вымыть и прополоскать волосы.

Я перестала танцевать. Я больше не хотела оттягивать неизбежное. Я не желала хвататься за соломинку, потому что знала, что он все равно достигнет цели и сломает меня. Танцы просто заставляли его потратить на это больше времени. Я хотела покончить с этим, чтобы получить возможность перейти к следующему этапу того, что мне предстояло вытерпеть на его попечении.

Только в своих снах я все еще кое-что чувствовала. Я начала мечтать о нем, о его руке на своем лице, пока он меня кормит. Даже мое подсознание обернулось против меня. Вместо того чтобы мечтать о сочных ярких красках, громких звуках и насыщенных вкусах, я начала думать о клетке с ним внутри.

Мои мечты перешли от желания оказаться на свободе к тому, чтобы он вернулся в мою камеру, и мое наказание закончилось. Я хотела доказать ему, что могу быть лучше. Что могу быть послушной и сделаю все, что он захочет.

Наконец, на седьмой день он зашел внутрь. Он сел напротив меня, будто ничего не случилось, будто у нас не было периода отсутствия связи в течение нескольких дней, и начал кормить меня. Когда мужчина коснулся моего лица, я в отчаянии прижалась к его руке. Я хотела, чтобы он был доволен мной, знал, что теперь он может мне доверять.

Когда весь суп был съеден, он забрал поднос. Я испытала приступ паники, опасаясь, что сделала что-то, что его расстроило, и что он бросит меня еще на неделю, но незнакомец вернулся через пару минут. Он подошел ко мне и начал расстегивать пуговицы на моей рубашке. На этот раз я не стала отстраняться.

***

...она не сопротивлялась, когда он снял с нее рубашку, а потом и штаны. Девушка стояла голая, дрожащая, застенчивая. Она хотела прикрыться, но побоялась, что если сделает это, то мужчина снова ее накажет. Поэтому, она замерла, уставившись в пол, пока он изучал ее. Она знала, что он, должно быть, уже видел ее голой на экранах своих мониторов, когда девушка мылась, и, вероятно, мастурбировал при этом. И все же, быть к ней так близко, ощущалось для него по-другому.

Он приподнял ее подбородок, чтобы встретиться с ней взглядом и улыбнулся. Мужчина выглядел довольным, и она не смогла сдержать крошечный поток удовольствия, который разлился по ее телу от этой мысли. А затем он поцеловал ее, и в его поцелуе отразилось все, чем это было с самого начала... нежностью. Как будто все, что он делал, было только для ее же блага. Будто он наставлял ее.

Она ответила, с жадностью принимая прикосновения его губ. Руками мужчина коснулся груди девушки, лаская ее. Она не думала отстраняться. Вместо этого она задумалась о том, как прижаться еще ближе и выпятила грудь вперед, прямо в его ладони, пока ее тело умоляло о большем контакте.

Мужчина завязал ей глаза и направился к двери. Она была в ужасе от того, что он куда-то ее повел. Был ли в доме кто-нибудь еще? Она обнаружила, что ей не о чем беспокоиться, когда он привел ее в соседнюю комнату. Кодовая клавиатура сработала серией невзрачных звуковых сигналов, а затем он уложил ее на кровать.

Она уже и забыла, что такое кровать или как ощущались прикосновения к коже подушек или мягких матрасов. На ней все еще была повязка, когда он раздвинул ее ноги и протолкнул пальцы во влажный жар внутри нее. Она была мокрой, такой мокрой для него, что могла слышать хлюпающие звуки, в то время как его пальцы погружались внутрь и выскальзывали наружу в хаотичном ритме. А затем девушка почувствовала на своей киске его рот, которым он ласкал ее, пока она не закричала.

― Да, прошу, прошу, не прекращай ко мне прикасаться.

Ее дыхание стало поверхностным, когда она уплыла на волне оргазма. Освобождение, ощущение наслаждения после столь долгого небытия. Лишь после этого он вошел в нее, все еще нежный, толкаясь в устойчивом успокаивающем ритме, как океанские волны, бьющиеся о берег. Она почувствовала его освобождение, а потом мужчина из нее вышел...

***

Я лежала на кровати и пыталась отдышаться, когда услышала, как закрылась дверь. Повязка, которую он использовал, чтобы привести меня сюда, все еще была на мне. Я не решилась ее снять. Боялась, что если сделаю это, он стащит меня с этой мягкой теплой постели и отведет обратно в камеру. Я не хотела находиться там. Если бы мне пришлось стать его шлюхой, чтобы туда не возвращаться, я бы это сделала.

Внезапно, у меня зародилось желание прикрыться, но я отказалась ему следовать. Я не планировала сдвигаться даже на дюйм с того места, где он меня оставил. Я буду передвигаться только тогда, когда он позволит мне это сделать, но не раньше. Он был мне слишком сильно нужен, чтобы разозлить его прямо сейчас.

Возможно, прошло полчаса, прежде чем дверь открылась вновь, но я сразу почувствовала запах еды. Не куриного супа с лапшой. Настоящей еды. Он снял повязку с моих глаз.

И у меня произошла полная сенсорная перезагрузка.

Передо мной оказался поднос с жареной индейкой, соусом, запеканкой из сладкого картофеля, кукурузой и какими-то большими пышными домашними рулетами. Я накинулась на один из них так, будто была с голодного мыса, и в некотором смысле так и было. Все казалось таким вкусным, намного лучше, чем обычно, когда я ела эти блюда на День Благодарения. Рядом стоял стакан со сладким чаем, а чуть в стороне маленькая тарелочка, на которой лежал теплый кусок тыквенного пирога. Баллон со взбитыми сливками стоял по стойке смирно в ожидании, когда его содержимым покроют пирог.

Вероятно, я ела как свинья. Но мужчине, кажется, было все равно, так что и мне тоже. Не думаю, что он стал бы обучать меня правильному поведению за столом. Когда он преследовал меня, то десятки раз видел, как я ела на фуршетах, и это выглядело не так, как сейчас ― лопата в деле.

Как только я убедила себя, что еда никуда не денется, то замедлилась и начала осматривать комнату. Первым, что я заметила, оказался солнечный свет. У меня было окно! В нем стояло пуленепробиваемое и небьющееся стекло (кое-что, что я выяснила позже), а с уличной стороны располагалась решетка. Тем не менее, это было окно. Его обрамляли легкие, прозрачные занавески, чтобы скрыть решетки. Светило солнце, небо было голубым, и я могла это видеть. Наконец-то я поняла, какое сейчас время суток.

Комната выглядела воздушной с яркими, насыщенными цветами, как те, что мне снились. Стены драпировали ткани, начиная от самого потолка. Это все напоминало мне бутылку Джина, только гораздо просторнее. Еще в ней находились несколько торшеров и удобных кресел, в которых можно было уснуть, а затем не захотеть просыпаться.

Рядом с окном висел календарь с обведенной датой. 3 июня. Это произошло в середине мая, когда у меня была последняя лекция. Комната смотрелась намного больше, чем моя камера пыток, и в ней находилось почти все, о чем только можно мечтать. Тут был CD-плеер и сотни компакт-дисков. Имелся богато украшенный стол и удобное, выглядящее вращающимся, кресло. Красивый красный кожаный альбом лежал на столе рядом с большим количеством ручек, чем я могла бы сосчитать. На столе стояли часы, которые подсказали мне, что была половина четвертого вечера.

Вдоль одной из стен располагалось больше книг, чем я могла бы прочитать за год. Изучая корешки, я заметила, что некоторые из них были моими старыми фаворитами, а другие ― книгами, которые я хотела прочитать, но все никак не могла найти для этого времени. Некоторые книги были теми произведениями, о которых я ничего не слышала, но оказались близкими к остальным по жанру.