Он не позволял мне забыть, кем я была и кем стала в его руках. Мой мучитель хотел, чтобы я видела все так, как это видел он.
К июлю фотографии изменились, словно на них была больше не я. На них удовольствие затмевало боль, даже когда на моей спине проявлялись следы от ударов плетью, и в тех случаях, когда они начинали кровоточить. Что бы он ни делал, это больше не имело значения. Я сама хотела всего этого.
Мне стоило отвергнуть все то, что он мне предлагал. Головой я понимала, что это было бы правильно. Именно так вели себя жертвы. Это было тем, что я смогла бы поведать миру и доказать, что меня не сломали, хотя, выбрав этот путь, я испытала бы куда больше боли. Но его милосердие меня разрушило, заставив стать его до такой степени, что я сама желала принадлежать ему.
Если бы я не изменилась и не превратилась в маленькое послушное домашнее животное, которым он и хотел меня видеть, то попыталась бы сбежать от него, спрятаться, накричать или заплакать. Иногда я все равно кричала и плакала, но только тогда, когда меня настигал сильнейший оргазм, и я не могла сделать ничего, кроме как открыть перед ним свою душу.
В плохой камере, я не была уже несколько месяцев. Больше я туда не возвращалась. Несколько раз я была достаточно близка к этому, когда мужчина собирался сделать со мной что-то новое и пугающее, но, в конечном счете, я выполняла все, чего он хотел.
Спустя некоторое время меня перестала пугать та камера, и я больше не воспринимала ее, как наказание. Вместо этого, я начала бояться того, что разочарую его. Меня волновало только то, как он смотрел на меня.
В хорошей комнате теплая пульсация между моих ног была почти постоянной. Не имело значения, чем я занималась. Танцевала, мылась, красила ногти. Потому что, что бы я ни делала, мои мысли никогда не переставали крутиться вокруг него и того, как он прикасался ко мне в последний раз. Если я была его навязчивой идеей, то он стал точно такой же для меня.
Иногда, мне казалось, что когда он заканчивал играть со мной и запирал меня в спальне на оставшуюся часть дня, то отправлялся к друзьям, чтобы посмеяться и поговорить. Возможно, он не думал обо мне вообще. Или просто смотрел телевизор и не запаривался на мой счет, пока о моем исчезновении не начинали крутить ролик, что, без сомнения, происходило все реже и реже.
Я воспринимала его, как кого-то вроде Патрика Бэйтмана из «Американского психопата». Который вел двойную жизнь. С одной стороны все привилегии и кремово-белые визитки с идеальными шрифтами, с другой ― кровь и темнота. Монстр и человек.
Я обнаружила, что хотела монстра, потому что он был честным настолько, что большинство с такими людьми даже не сталкивались, всегда довольствуясь теми, кто прятался за своими социальными масками и визитными карточками.
Наступил октябрь. В настоящий момент я думала лишь о своем похитителе, а не о том, что пропущу Хэллоуин. Костюмы, вечеринки, прогулки с друзьями. Друзья, о которых я забыла, будто они умерли. Я больше не помнила их лица, когда закрывала глаза… теперь я видела только его. Его темную красоту, на которую было почти больно смотреть.
Мои страхи настолько переплелись с возбуждением, что теперь я жаждала всего, что он делал. Я даже могла бы остаться здесь навсегда. Я этого хотела. Моя семья и друзья, моя карьера и коллеги, все они стали для меня просто тенью.
У меня имелось четкое представление о том, как проходило полицейское расследование: поиски по горячим следам и паника скорбящих по поводу моего исчезновения. Обо мне крутили ролики по национальным новостям ― трагическая судьба молодой женщины, у которой было светлое будущее и преданные поклонники. Они выдвигали предположения, что меня похитил сумасшедший фанатик или кто-то, кто меня ненавидел.
Так к какой категории относился мой Хозяин? К первой? Или ко второй? Теперь я наверняка этого не узнаю. Я уже давно потеряла всякую надежду, что он когда-нибудь заговорит со мной.
Но ему и не нужно было использовать речь. Ее заменяли каждое прикосновение, ласка, удар хлыста, розги или трости. Все они были общением, приватным разговором, в который никто не мог вмешаться. Раньше в моей жизни были только слова, пустые, бессмысленные слова, которые бездумно вылетали из моего рта. Слова просто ради слов, чтобы я чувствовала себя менее одинокой в этом мире. Но я была одна.
Абсолютно одна.
А потом он взял и похитил меня, заполнив мой мир так, что даже без слов я не чувствовала себя одинокой. Мы были настолько крепко связаны, что потерять его означало лишиться самой жизни. Он стал для меня всем. Мы общались на первобытном уровне осязания. Доминирование и подчинение. Хозяин и рабыня. Больше ничего и не требовалось.
Я проснулась утром на Хэллоуин со странным ощущением потери. Я подумала, что это из-за того, как много мне предстояло пропустить в этом году. Или потому что мы приблизились к праздникам, и, внезапно, время приобрело более четкую форму, пока я впервые должна была пропустить Хэллоуин, День Благодарения, Рождество и Новый год, но это было не так.
Мой будильник, как и всегда, сработал в семь тридцать утра. Я случайно оглянулась и увидела широко распахнутую дверь.
Даже описать невозможно ту панику, которая меня накрыла. Что, черт возьми, это означало? Я не испытывала ничего подобного со дня, когда очнулась после похищения в тишине с завязанными глазами и до того момента, как увидела его лицо или почувствовала его руки на своем теле.
Обычно он оставлял мне инструкции на следующий день вместе с ужином. Я должна была догадаться, что что-то не так, когда он этого не сделал. Конечно, должна была. Но возможно, мне помешало то грызущее чувство, которое во мне поселилось.
Я приняла ванну с жасминовым маслом и приготовилась. В девять часов я стояла на коленях в нескольких футах от двери в ожидании его. А затем я подняла взгляд и заметила ключи. На столике рядом с дверью лежала связка с ключами от машины.
Если я их возьму, откроется ли дверь гаража? Смогу ли я нажать на маленькую кнопку и услышу ли я звуковой сигнал, который укажет мне на определенный автомобиль? Смогу ли я уехать?
Вот так я должна была думать. Но вместо этого, в моей голове крутились другие вопросы: Это проверка? Он больше меня не хочет? Он что, бросает меня? Как он может меня бросить? Я же сделала все, что он хотел. Как я могу ничего для него не значить после того, как он потратил столько времени на мое обучение?
Я не любила его, а он не любил меня. Но я была его. Принадлежала только ему. Это должно было что-то значить. Я была зависима от того, как он прикасался ко мне, от того контраста удовольствия и боли, которыми он меня одаривал. Насилие и нежность. Я не могла этим насытиться.
Мне было все равно, как я до этого докатилась. Единственное, что имело значение, что я все еще была здесь и никуда не хотела уезжать. Я стала его добровольной рабыней, о чем свидетельствовал тот факт, что я лишь на мгновение взглянула на ключи, прежде чем снова уставилась в пол и продолжила ждать.
Девять тридцать, десять. Десять тридцать, но я так и не сдвинулась с места. Я проголодалась. В мини-холодильнике имелись вода и закуски, но я не двигалась. Не хотела. Не желала, чтобы он обнаружил меня не там, где я должна была быть.
Наконец, незадолго до полудня, в комнату вошел он. Я не рискнула заглянуть ему в глаза, продолжив таращиться на пол, как он и обучал меня, несмотря на свое отчаянное желание посмотреть на лицо мужчины, чтобы понять в каком он настроении.
Мой похититель остановился прямо передо мной так, чтобы я могла видеть только его ноги. Мне захотелось прикоснуться к нему, но я сдержалась. У меня возникло отчаянное желание извиниться за все свои действия, которые могли бы его расстроить, но я этого не сделала. Я просто оставалась там, где была, в ожидании его прикосновения, любого прикосновения, пока в помещении были слышны только лишь мои прерывистые вдохи.
Долго ждать мне не пришлось. Мужчина схватил меня за подбородок и заставил заглянуть ему в глаза. Он был зол, и я не знала, почему. В конце концов, я не выдержала.
