Беспорядочное клацанье по клавишам резко прекращается, Гарри обозленно опускает руки вниз, с бешеной скоростью встает со скамьи, сдвигая ее.

- Блять, Луи, я занят. Просто уйди отсюда нахуй! - кричит он. Его грудь тяжело вздымается, руки трясутся, эхо пианино отбивается от стен глухим призрачным звуком.

Картинка перед глазами размывается. В глазах встают настоящие слезы, он боится дать сбой, Луи ненавидит это, ненавидит, когда хочется рыдать навзрыд, но из глаз ничего не течет, щеки сухие, в горле ком, и ты балансируешь на грани самообладания и хаоса.

Он выравнивает дыхание - которое предательски прерывается резкими вздохами - и смотрит вверх, заставляя глаза впитать слезы, запихнуть их туда, где им самое место - далеко, далеко от внешнего мира.

- Я не хочу… - установив равновесие, начинает говорить он, но Гарри резко поворачивается, его собственные глаза стеклянные, красные, наполненные мучительной болью.

- Мне похуй, что ты хочешь, - рычит он, сжимая кулаки. Сорвавшийся с подставки нотный лист падает на пол, примерно туда же, куда желудок Луи. И, видимо, еще и сердце. - Мне не нужна твоя гребаная забота, Луи Томлинсон. Не нужна твоя жалость, твоя назойливость, мне нахуй не нужно твое присутствие в моей жизни. Ты не знаешь меня - ты ни черта меня не знаешь - ты вообще ничего не знаешь, тебя нет в моей жизни, мне плевать на тебя, оставь меня, блять, в покое!

Тишина.

Комната превращается в дно океана - пиздец тихо, но давление разрывает тебя и твои мозги на части - Гарри злится, тяжело дышит, не контролирует себя. Он заметно дрожит, дрожит как лист, лицо красное, с фиолетовыми пятнами. В нем почти нет гнева, он паникует, напуган, слезы вот-вот потекут из глаз, но слова.

Но слова.

Слова режут Луи. Проходятся острием лезвия в тех местах, о существовании которых он даже не знал. Они разрезают жизненно важные органы, проходятся рывками по мягким тканям и костному мозгу, пронзают его насквозь, хирургически ровно отрубают конечности - от него не остается ничего.

И все из-за слов.

И не должно же это, блять, ранить так сильно. Ведь раньше такого никогда не было. Луи привык к словам. Он знает слова. Он их использует. Но не так, не такие и не в таком значении.

Проходит минуты две в тишине, а может, два часа, Гарри сражается со слезами, не давая им вырваться, тело трясет, в глазах бушуют ураганы, смерчи - армагеддон, апокалипсис, конец света, называйте, блять, как хотите - бледная грудь покрыта татуировками - кровавой поэзией.

Луи неподвижно стоит. Стоит до тех пор, пока не иссякают силы, потом он внезапно тихо поворачивается, уходит с дырой в теле, со рваными вырезами, Гарри дышит достаточно сильно, чтобы дышать за них двоих. Луи думает, каково быть тыквой на Хэллоуин, когда все режут тебя ради веселья.

Он уходит, по пути поднимая сумку, глядит в потолок, потом глядит в небо, тихо закрывает за собой дверь, и он все время смотрит вверх, потому что как только он опустит голову, из глаз польются слезы.

Он не будет плакать из-за Гарри Стайлса.

Луи не опускает голову.

***

Следующие две недели проходят в тумане стресса и шрифта ворда times new roman.

Из-за написания конспектов, чтения учебника за учебником, пьесы за пьесой, книги за книгой, у Луи почти нет времени думать о чем-то другом. Он даже практически не видится с остальными парнями, изредка перекидывается сообщениями с Зейном и Лиамом (и Лиам все больше сходит с ума под натиском стресса и часто отвечает так, что и половина слов непонятна - видимо, его автокорректор тоже волнуется по поводу экзаменов, и как-то даже ответил с испанским восклицательным знаком, поставив его, по всем правилам грамматики, и в начало, и в конец˚), и, еще реже, иногда встречается с ними на поздних сессиях в библиотеке или комнате Лиама.

Найла он тоже видит не особо часто - тот много блуждает по вечеринкам. Потому что, видимо, Найл толстокожий и неуязвимый, экзамены точно не та вещь, которая его беспокоит.

Нередко Луи, возвращаясь в квартиру после лекции или семинара, обнаруживает там Рори, склонившегося над книгами, конспектами, судорожно исследующего википедию, очки для чтения спадают на нос, золотисто-каштановые волосы торчат в разные стороны. И Луи, уже по привычке, делает ему чай, предлагает сэндвичи, а потом пишет гневное сообщение Найлу: “Ты безответственный уеба”, но ничего никогда не меняется, совесть Найла не просыпается, а Луи слишком устает, чтобы с ним регулярно бороться.

Как-то Найл заходит в комнату, нихера не поднимая настроение разговором:

- Через час я снова поеду в студию.

Луи моментально захлопывает тетрадь, его очки слегка накренились, шапка скрывает волосы - и это хорошо, Луи почти уверен, что они воняют.

- Снова?

Найл кивает.

- Гримшоу тоже бесится. Особенно, на счет этой вечеринки в честь релиза в конце недели. - Он трясет головой, откусывает кончик сигары. - Дес отказался приходить в студию, поэтому все, что нам остается - это склеить вокальные биты, которые мы успели записать. Ебать это муторно.

Луи сглатывает, наклоняет голову, рассматривая конспекты.

- Мм.

Дес. Проблемы с Десом. Гарр-нет.

Нет.

- Этот чувак совсем спятил. Прикинь, пытался напасть на моего отца! Моего отца, - смеется Найл. Он трясет головой, смотрит светлыми голубыми глазами в окно.

Напасть.

Луи снова сглатывает. В горле сухо.

- И он опять разгромил все оборудование. Тысячи ебаных фунтов выброшены в никуда.

- И все из-за того, что он изменил мнение о песне? - спрашивает Луи, максимально напрягает голос, чтобы тот казался безразличным.

- Он, блять, песню другую написал - мы ту даже не использовали! - восклицает Найл, зажигая сигару, щеки втягиваются внутрь, огонек лижет кончик скрученных листьев табака. - Не ебу, что у него там за проблемы.

- Ну. Он психически нестабилен.

- Он психически ебанутый, - клуб дыма вырывается с губ Найла. Он смотрит на свои часы. - Я туда, вроде, последний раз еду. Релиз будет выпущен по расписанию - мы уже устроили промо - вполне укладываемся в сроки, даже перегоняем.

Луи кивает. Он тасует в руках бумаги.

- Кстати, я вчера Гарри видел.

Кровь в жилах застывает.

- Он уходил из студии как раз тогда, когда я зашел.

Гарри? Студия? Зачем ему там быть?

Луи чуть не ломает карандаш пополам. Руки дрожат.

- У него огромный синяк на лице. Не знаешь, откуда?

Найл не знает, что Луи с Гарри больше не разговаривает. Откровенно говоря, Луи не хватило духу рассказать ему. И определенно не хватает духу сказать сейчас - не тогда, когда он узнал, что синяков прибавилось. Прошло почти две недели с тех пор, когда Луи видел Гарри.

Те, что были, должны были пройти. А они есть. Их стало больше. И волнуется даже Найл. На ум Луи приходит только Дес. От картинки, возникшей в голове, его желудок опять начинает резать.

- Не знаю, - с трудом произносит он, закусывает губы, чтобы не сболтнуть лишнего.

Найл, видимо, что-то замечает (единственный раз в жизни), потому что он больше ничего не говорит, лишь поднимает брови, зажимает сигару зубами и ретируется в свою комнату.

Горло Луи жжет.

Все и везде жжет.

***

Каждый день Луи думает о том, чтобы написать Гарри. Но он не знает, что сказать, поэтому не пишет.

Это случается лишь один раз: он покидает экзамен по прозе викторианской эпохи с новообретенной уверенностью, зная, что получит высокий балл - и все благодаря репетиторству с Гарри.

‘Теперь могу смело заявить, что сдал экзамен. Благодаря тебе. Спасибо, я ценю помощь, которую ты оказал мне в этом семестре.’

Он хочет пожелать ему удачи на собственных экзаменах, собирается спросить, как он поживает, но Луи даже не уверен, сдает ли Гарри экзамены, и ему кажется, что он знает ответ на вопрос о его самочувствии, поэтому он отправляет сообщение только со своей благодарностью, и только когда приходит оповещение о доставке, Луи жалеет о своем действии, мысленно делая заметку - больше никогда не разговаривать с Гарри.