Ему нравится, как сидит вечерами в черных спортивных штанах и брендовой старой футболке Зейн, волосы в беспорядке, большие очки с черной оправой съезжают с его носа, пока он записывает заметки, глотая роман за романом, делает закладки из-под того, что попадется под руку, на особо символичных главах и ярких цитатах.

Ему нравится наблюдать за лицом Лиама, хмурым от волнения и концентрации, пока он работает в электронных таблицах и поверпоинте, закатав рукава безразмерного джемпера до локтей, отвечает на важные телефонные звонки, пичкая звонящего деловой информацией и быстрой речью, и плечи напряжены, и темные тени лежат под глазами.

Ему нравится, как все ощущают давление университета, как нечто единое, и спустились до уровня неопрятной одежды и грязных волос. И как без постоянного напева взбудораженного восторга от вечеринок они все равно прекрасно ладят, заботятся друг о друге, все еще веселятся больше, чем все остальные на планете, и все еще всему другому выбирают совместное времяпровождение. Потому что Луи понял - теперь они лучшие друзья, все вместе, и это прекрасно, комфортно, лучшее, на что Луи мог надеяться в этом чертовом университете.

С другой стороны…

На Найла университет никак не влияет. Рори делает за него домашние задания, на которые ему наплевать, и пока все занимаются учебой, он возится со своими аудио программами и смотрит бессмысленные видео на ютубе. И когда к одиннадцати вечера уже почти все вялые, тусклые и уставшие, он - единственный, кто выходит в город, веселится, в странные часы возвращается в квартиру и пережидает свою интоксикацию травой и алкоголем вместе с одетым в пижаму Луи.

А еще Гарри. Тихий, сокрушенный безумием, одинокий Гарри. Он никогда не пишет курсовые - Луи не понимает, как его еще не выперли - почти никогда не сидит, всегда блуждает по комнате, всегда стоит и смотрит в окно, сжимает телефон до побеления костяшек. Но он всегда с ними, почти не разговаривает - даже с Зейном - и Луи не может вспомнить, когда последний раз у него был новый “фетиш” или “одержимость”, ему не верится, что он говорит это, но в каком-то роде Луи даже скучает по этому. И иногда, когда Луи на середине рассказа очередной великой и ебанутой истории или дразнит сарказмом и шутками кого-либо из парней, он замечает, что Гарри на него смотрит, таким недоверчивым любопытным взглядом, впивается в него глазами, но так аккуратно, что Луи не может даже претензии предъявить - нормальный человек этого бы не заметил. Спокойный Гарри, не отводящий взгляд, нервирует. Но потом он отворачивается, и ничего не меняется.

Их занятия такие тихие.

Гарри не отвлекается от темы урока, его взгляд не смотрит никуда, кроме заметок и слов, длинные пальцы покоятся на корешках книг, пока он выделяет цитаты, не так уж много живого запомнишь с этих уроков. Он неспешно рассказывает определения и объяснения, выдыхая в тишине слишком громко, едва смотрит на Луи, едва приближается, не признает его существования, и как же это, блять, странно, ведь разве не этот парень наблюдал за восходом солнца вместе с Луи и подпевал ему под Daft Punk?

Мир будто перевернулся с ног на голову. Но Луи нужно сосредоточиться, думать о школе, поэтому он только и делает, что шутит, улыбается и фыркает, не в состоянии сломать стену и пробраться в искренние углы его сознания.

И сейчас Луи заходит в квартиру Гарри (единственная вещь, которая поменялась - Гарри держит дверь открытой, предоставляя Луи свободный вход во время занятий, а в хорошие дни он даже делает ему чашку чая, еще горячую к тому времени, когда Луи приходит), свежий и энергичный после успешной сдачи экзамена, единственное, что его беспокоит - это то, что он не взял для Гарри лилии в знак благодарности.

Зал пуст - замечает Луи при входе.

Ох, даже хорошо, что он не купил лилии, потому что кое-что другое покрывает каждый сантиметр пола - бумага. Стопки, кучки, обрывки бумаг. Похоже, нотные листки. От руки изящно написанные, элегантно нацарапанные.

А Гарри нигде не видно.

- Кудряшка? - нерешительно зовет Луи, на всякий случай проверяя телефон (но скорее ему Зевс напишет, чем Гарри), и начинает прогуливаться по квартире, заглядывает в пустые комнаты.

И ничего. Просто привычные фигуры кошек, древние проигрыватели, книги, цветы и-хах.

На небольшом замысловатом деревянном столике у окна стоит фотография Деса, Гарри и худой, чахнущей и милой девушки с большими глазами и красивыми волосами - сестра Гарри, никак иначе. Фотография черно-белая - разумеется, Гарри наверняка специально редактировал ее под стать своей обстановке - вроде с какого-то банкета, или шоу вручения наград, или премьеры, или подобной херни, известной миру. Они все с иголочки одеты и прижаты друг к другу достаточно близко, чтобы можно было считать их семьей.

Довольно недавняя фотография, лицо Гарри еще тронуто детской непосредственностью и щеками, но это его лицо. Луи не может оторвать взгляда от его лица. Потому что он улыбается. Улыбается. По-настоящему улыбается. Широко, солнечно, оголяя все зубы, он выглядит… блять, он сверкает своим теплым взглядом и глубокими ямочками, и в животе Луи что-то переворачивается, потому что он понимает контраст с тем Гарри и Гарри, который сейчас. Пустым, холодным, мирами далекий от этого невинного и искреннего мальчика, от которого веет теплом. И незнание - он такой, потому что тогда ему было лучше, или потому что с ним была его семья? - бьет его по ребрам, и единственная причина, почему он может прекратить смотреть на него - это Дес.

Дес. Суженные глаза, тени, неопрятные волосы и разинутый рот. Одна рука показывает большой палец вверх, другая - в кармане. Он не обнимает своих детей. Нет. Обе руки при себе, едва признает камеру, маниакально ухмыляется, темные глаза, достаточно пустые, чтобы Луи мог увидеть в них историю трагедии в очертаниях.

Луи мог бы смотреть на фотографию весь день, на изображение, стоящее тысячи слов, но вдруг-звук пианино.

Ах да. Пианино.

Безмолвно он направляется в спальню Гарри, оставляя фотографию без внимания. Звук пианино становится громче, прерывается по непонятным причинам, вновь возобновляется, нежно и неуверенно, снова прекращается и так по кругу. Будто кто-то пытается подобрать ноты и услышать, как они звучат вместе.

Достигнув двери, Луи открывает ее. А вот и он. Сидит на краю скамьи, одной рукой бездумно нажимая на клавиши, другой зарывшись в спутанные бесконечные завитки волос, отрешенно смотрит в окно.

- Что ты делаешь? - спрашивает Луи, его голос прорезает воздух и бьет Гарри словно пуля.

Он резко встает, как если бы проснулся после крепкого сна, и выпутывает пальцы из волос.

- Как давно ты здесь? - спрашивает он хриплым от истощения голосом.

- Достаточно, - Луи оглядывает комнату, весь пол покрыт стопками чистой бумаги и нотными исписанными листками, какие-то бумажки смяты в аккуратные шарики, непонятные две книги лежат раскрытые. Он указывает на хаотично разбросанные листки. - Это что? Ты на музыкальном курсе?

- Нет. - Гарри начинает собирать листки с пола.

- Это ты все написал? - ошеломленно спрашивает он.

Гарри поднимает голову и отчужденно на него смотрит.

- Прекрати задавать вопросы.

Луи поднимает брови.

- Окей, Гестапо. Право голоса тоже заберешь?

Гарри игнорирует его, продолжает собирать бумаги, затем соединяет их в одну стопку и кладет на пианино. Он смотрит на нее, рукой наигрывая простую мелодию, Луи наблюдает, стоя в проеме двери.

Внезапно Гарри поворачивается, достает гитару и машет буквально перед его носом.

- Сыграй си минор. Хочу услышать, как звук сочетается с пианино.

Луи смотрит на него, не двигаясь с места.

- Кудряшка, я похож на человека, который умеет играть на гитаре?

Гарри практически рычит, возвращает гитару на место.

- Не умеешь? Чему тебя учили в детстве?

- Читать. Писать. Складывать. Вычитать. Подделывать кашель.

Гарри снова не отвечает, хватает чистый лист бумаги и пишет на нем ноты в ровном и одновременно хаотичном порядке.