Гарри отвечает поворотом головы и касанием губ в местечке между бровями Луи.

- Уж если кто здесь и жесток, так это ты, Луи Томлинсон, - бормочет он, голос такой же хрупкий, как пергамент.

Луи чувствует, как он сглатывает, и осмеливается открыть глаза, встречается с взглядом Гарри, с мокрым, скорбно сладким и нежным, со взглядом на Луи, полным осторожных почтений мечты.

Он удивленно хмурит брови, а Гарри продолжает изучать его, и после, глубоко вздохнув, его взгляд падает на его губы.

- Ты невероятно жесток, Луи, - шепчет Гарри, поворачиваясь к Луи всем телом, теперь они нос к носу, сердце к сердцу. Все тело Луи дрожит и гремит изнутри от переполняющего количества эмоций, желаний и страхов. - Ты жесток, потому что без тебя весь мир скучен. Ты жесток, потому что расковываешь меня каждым своим прикосновением, - он бережно проходит подушечками пальцев по скулам Луи, холодными пальцами касаясь горячей кожи, - освобождаешь меня каждым своим словом, - пальцы скользят вниз, касаются губ, - и награждаешь меня самым болезненным чувством тоски, от которого я способен получать удовольствие. Ты открыл мне другие цвета в сером мире, и ты жесток, Луи Томлинсон, потому что когда тебя рядом нет, мир вновь становится серым. Ты жесток, потому что я осознанно и жертвенно страдаю, прежде чем вернуться в мир, где есть ты. - Гарри смотрит на Луи, и слова замедляются под взглядом, обрушиваются на Луи снова, и снова, и снова.

Луи может погибнуть в любой момент.

- Гарри, - выдыхает он, прижимает сильнее, тянет на себя, касается его губ и чувствует его—чувствует весь его мир.

Он не хочет, чтобы ночь заканчивалась, не хочет проводить и дня без этого мальчика (любовь ужасна, кошмарна, блять, любовь патологически опасна для здоровья), и его это пугает, пугает, что он так сильно нуждается в ком-то еще. Это отравляет и отрезвляет, ужасает и успокаивает.

Луи хочет.

- Мы будем видеть друг друга каждый день, - шепчет Гарри между пылкими поцелуями, его кудри путаются в пальцах Луи, кожа горит, рубашка цепляется и обнажает кожу, которую Луи неспособен не замечать. - Я постараюсь переехать в квартиру как можно быстрее.

Слова пронзают Луи, бегут вверх по спине и заставляют сильнее биться сердце.

- Пообещай мне, - вылетает из него, когда Гарри жадно целует его шею, господи, когда он стал так от кого-то зависеть?

Но ему плевать, ему похуй, потому что он не боится.

- Обещаю, - подчиняется Гарри, вводя слова под его кожу; как же много всего.

Луи так сильно любит Гарри. Господи, так сильно.

- Луи, - внезапно слишком тихо говорит Гарри, его слова звучат как мольба, его руки идут вниз по телу в медленном темпе, останавливаются на поясе джинсов и—ох.

Ох.

Луи прерывает его, всматривается в смущенное лицо Гарри, в горящие глаза, освещающиеся огнем и оранжевой мерцающей тенью пламени свечи.

- Гарри? - голос едва громче шепота. Они смотрят друг на друга в полнейшей напряженной тишине, Луи пытается расшифровать огонь в его глазах, его дыхание превращается в рваные выдохи и вдохи. Немая мольба в дыхании Гарри, в его руках, в его взгляде. Грудь Луи словно сейчас взорвется. - Ты… уверен?

Нежный и неизвестный невысказанный вопрос.

Гарри кивает, он кивает и продолжает начатое, прижимается мокрым ртом к ключицам Луи и, блять, становится даже страшно.

Все по-настоящему. Это Гарри, его Гарри, и все правда происходит в реальности.

- Окей, - говорит он, выжимая последний воздух, сердце стучит как бешеное (он же не умрет?), руки дергаются и трясутся. - Окей, - повторяет он, успокаивая дыхание, сосредотачиваясь на том, что видит, и концентрируясь на том, что думает.

Потому что все должно быть особенным. Ошеломляющим и, блять, колоссальным, все должно быть сделано предельно осторожно, потому что это их последняя ночь на какое-то время, последняя ночь перед летом, перед всем, что последует после, и это происходит с Гарри—с единственным парнем, которого он когда-либо по-настоящему любил, единственным парнем, который важен ему настолько, что он готов сражаться до последнего вздоха.

Раньше были другие, конечно. Были мимолетные увлечения и длительные—около месяца—’отношения’, и целое море флирта, но никогда не было одного-единственного важного человека. Никогда. И его никогда подобное не беспокоило, потому что он всегда ставил себя первым по важности, он всегда любил себя в первую очередь, но теперь перед ним важный ему человек, один-единственный. И ему все нужно сделать правильно, не отпугнуть от себя навсегда.

Блять.

Как же страшно.

Поэтому Луи принимает решение — не торопиться. Если понадобится, поехать самой длинной дорогой, которая займет все оставшееся у них время.

- Я люблю тебя, - бормочет он, поднимая голову Гарри и целуя его, из-за чего тот издает неразборчивый полустон — самый милый, романтичный и неотразимый звук на свете, и Луи повторяет фразу, наслаждаясь тем, как тело Гарри реагирует на его слова, увеличивает температуру и ускоряет темп сердца.

- Да, - выдыхает Гарри, слегка судорожно кивает, и Луи улыбается, проводит рукой по его волосам, пытается посмотреть ему в глаза, успокаивающе поглаживает его кожу, медленно, давая ему столько времени, сколько ему нужно и—

И Гарри расстегивает штаны Луи, садится сверху, широко раздвигая ноги, сильно кусая губы зубами, глаза скрыты в тени, ночь ореолом накрывает все остальное тело.

И это.

Хм.

Разве не Гарри хотел… не торопиться?

Луи смотрит на него, пытается прочитать лицо, несмотря на тьму в комнате, но видит лишь уверенно сжатые губы Гарри, и чувствует его руку, скользящую под джинсы, другой рукой нетерпеливо дергая за пояс, и, блять, ох, это конечно же не неприятно, но Луи пытается сфокусироваться и понять, что происходит.

Он красивый, он такой красивый, и Луи тянется, чтобы убрать падающие на его лицо волосы, успокоить его нежным поцелуем, но Гарри отстраняется от его ладони, руками тянется, чтобы коснуться Луи через ткань боксеров—то, что Гарри уже привык делать, молчаливо и сосредоточенно.

И все… не так, абсолютно не так. В воздухе ощущается неправильность.

- Спешишь куда-то? - смеется Луи, затаив дыхание, пытается ослабить напряжение, но Гарри не смеется, лишь тянет боксеры все ниже, и нет, все совсем, совсем неправильно.

Луи мгновенно останавливает руки Гарри.

- Гарри? - зовет он, хмуря брови.

Его взгляд встречается с Луи, жгучий и уверенный.

- Я хочу сделать тебе хорошо, - нетерпеливо говорит он, пытаясь высвободиться из хватки Луи, чтобы возобновить то, что не закончил. - Я очень хорош в этом, я могу сделать тебе хорошо, - обещает он, но словно…

Словно он пытается доказать себя Луи.

Как будто все его достоинство и ценность сводится к этому, к сексу, от этой мысли у Луи встает ком в горле, сжимается желудок.

- Нет, нет, Гарри, - говорит он, садится и переплетает свои пальцы с пальцами Гарри. - Важен не я, - мягко настаивает он. - Важны мы.

Гарри впивается зубами в красную нижнюю губу и избегает взгляда Луи, и все равно все кажется тотально неправильным.

- Мы не обязаны ничего делать, - успокаивающе говорит Луи после секундного молчания, проводя большим пальцем по щеке Гарри. И он говорит правду, абсолютную правду, что означает, что он либо сделан из стали, либо дико, чертовски влюблен.

Наверное все же последнее.

Гарри сглатывает, яростно мотает головой, прерываясь на каждом слове и не встречаясь с ним взглядом.

- Нет, нет я хочу—Я правда хочу—быть с тобой, - пытается объяснить Гарри и краснеет, щеки окрашиваются в малиновый. Гарри, который занимался каждым существующим видом секса, в каждой известной миру позиции, на, наверное, каждом гребаном континенте, краснеет. Из-за Луи.

Наступает тишина, Гарри все еще не смотрит на Луи, и все еще горят щеки, прежде чем Луи нежно берет его за подбородок, потирая большим пальцем бледное местечко.

- Я тоже хочу быть с тобой, - говорит он, не отпуская руки от его лица, щекоча дыханием кожу Гарри.