Как и Зейн, он тоже еще одет во вчерашний костюм с Бритса, галстук развязан, верхние пуговицы рубашки расстегнуты, содраны—словно он задыхался—обнажают тонкую белую шею с отчетливыми венами. От него исходят тихие звуки—едва слышное икание и шаткие вздохи—а он все ходит и ходит, словно потерял рассудок, явно ослепленный слезами, без цели и ориентира, спотыкается о ковер, спотыкается о себя.

Он не видит Луи.

Поэтому Луи разрешает себе посмотреть чуть подольше, потому что он поражен, потому что его сердце разбито, потому что он чертовски, блядски напуган, и вообще не знает, можно ли ему здесь находиться.

Но сколько бы раз от него не отворачивались, Луи всегда возвращается. Всегда возвращается.

Он сглатывает.

Еще один раз.

- Куда ты собираешься? - хрипло спрашивает он. Прочищает горло, чтобы задать вопрос еще раз, но Гарри разворачивается, таращится большими глазами, коченеет всем телом и—

И как только он видит Луи, из него вырывается рваный всхлип.

Истерический, вызывающий, искренний, как будто самообладание окончательно рушится, и Луи тоже чувствует это, чувствует облегчение, страх, истощение этого всхлипа, видит беспомощность в его слезах, этого достаточно. Достаточно, чтобы убедиться — да, ему можно здесь находиться.

- Гарри, - говорит он ломающимся голосом, рвется к нему вслепую, инстинктивно. И когда подходит, не думая, касается, обхватывает двумя ладонями голову Гарри, вытирает свежий прилив слез, заставляющий его только сильнее рыдать, дневник и джемпер выпадают из ослабленных рук, с грохотом рушатся на пол.

Глаза Луи жжет, горло жжет, грудь жжет, голова Гарри склоняется под весом слез, и он чувствует, как Гарри кладет ладони на его предплечья, сначала почти невесомо, потом сильно хватая, словно хочет оставить там синяки, рыдания не прекращаются, всхлипы не утихают, Луи не может сглотнуть и моргнуть. Он вытирает слезу за слезой подушечками больших пальцев, пальцы касаются гладкой кожи, исчезают где-то в кудрях, он держит Гарри, собирает воедино все кусочки, вот-вот норовящие треснуть и раскрошиться.

Он не хочет говорить ‘все хорошо’ и не хочет его успокаивать, вообще ничего не хочет говорить ему, потому что Гарри это нужно — выплакаться, а Луи хочет, чтобы ему стало легче, чтобы он не стыдился своих слез и не чувствовал себя слабым.

Мимо текут минуты и вечность, Луи не отпускает Гарри, и Гарри не отпускает Луи.

Луи не может. Просто, блять, не может оторвать руки. И взгляда.

- С ним все хорошо?

Луи вздрагивает от тихого шепота Гарри, сердце вновь разбивается, Гарри опускает голову ниже, ему стыдно, он такой тихий и маленький.

- С ним будет все хорошо, да, - шепчет Луи, пальцы проходят по тонкой коже под глазами—от этого могут остаться впадины?

Гарри кивает, рыдания стихают.

Они стоят дольше, стоят вместе, и Луи все время смотрит.

- Мне нужно собираться, - говорит Гарри, голова опущена, голос несчастен. Его хватка ослабевает, кончик носа розовый, ресницы мокрые и цепляются, лепятся к коже. - Я уезжаю. Сегодня вечером.

Луи замирает, его тело медленно насаживают на кол.

Что?

- Я больше сюда не вернусь, - продолжает он. - Я не могу.

Луи смотрит на него недоверчиво и совсем немного к хуям разбито, двигает рукой, чтобы пройтись большим пальцем по губам Гарри, вдавить слова обратно внутрь, никогда больше не слышать их.

Он слышит, как ускоряется сердцебиение, смотрит, как веки Гарри дрожат от прикосновения, губы в тот же момент касаются ладони Луи; он смотрит на бледные закрытые веки с синими венками, смотрит, как Гарри вдыхает запах его кожи.

Он вдыхает запах кожи Луи.

Он дышит им.

Расслабляется, освобождается, его клетки растворяются в клетках Луи, глаза закрыты, и он вдыхает запах его кожи, трется лицом о его пальцы, да еще так нежно, так благоговейно.

Ебаный блядский пиздец. Луи умрет, умрет, Луи сейчас—

Но потом он отстраняется.

Он всегда отстраняется.

И открывает глаза, обнажает пустой взгляд, отпетый и отстраненный, выскальзывает из рук Луи и отворачивается.

- Нет, - глухо отзывается Луи, делает вдох, потому что это единственное, что он может выдавить из себя. Он трясет головой, наблюдает, как Гарри поднимает дневник, джемпер, другую книгу. - Ты не можешь уехать. Ты не можешь просто взять и уехать. Ты учишься в университете, в конце-то концов. Это не ебаный роман какого-то припизднутного автора, Гарри, ты не можешь просто убежать.

- Мне не нужен университет. И ты это знаешь. Со мной все будет отлично, - голос хриплый, низкий. Тихий.

Луи не знает, что отвечать.

- Ты не можешь уехать.

Гарри продолжает блуждать по комнате, класть вещи в чемодан, изредка тишина и безумие нарушаются резким порывом ветра, мерцанием свечи и развевающейся занавеской.

Паническое отчаяние скребет затылок Луи.

- Гарри—блять—ты не можешь—пиздец, ты не можешь уехать, так не делается!

Та самая гребаная рубашка с белыми сердечками летит в чемодан следующей, небрежно мнется, остается лежать полускомканной тряпкой. Луи следит взглядом за его движениями, ладони морозит.

Наступают очередные мучительные минуты тишины, Луи беспомощно наблюдает за Гарри, пакующим вещи, с каждой скиданной в чемодан вещью в сердце появляется очередная брешь, а потом его пульс учащается. Сердце бьется сильнее, каждый удар жестоко вбивается в хрупкие кости и дрожащую кожу. Вот-вот разобьет наполовину.

- Возьми меня с собой, - выпаливает Луи от отчаяния.

Он сходит с ума.

Говорит, прежде чем думает, но как только слова озвучиваются, он понимает, что ни капли о них не жалеет, что именно это и хотел сказать больше всего, что это самая важная сказанная на эмоциях чушь за все его двадцать и один год существования в этом бренном мире, он стоит, бросив вызов, и не собирается брать свои слова назад.

И Гарри замирает.

- Возьми меня с собой, - повторяет он, шагает вперед, затаив дыхание. - Я хочу поехать вместе с тобой.

Он паникует, он слепнет.

Гарри медленно поворачивается, глаза широко открыты, взгляд яркий и осторожный.

- Луи, - на выдохе говорит он, вырисовывает его имя в песню, - я не могу так с тобой поступить.

- Возьми меня с собой, - снова говорит Луи, подходит к нему и смотрит в глаза, Гарри отводит взгляд, заманенный в ловушку, раненый и испуганный.

Он хочет потрясти головой, но взгляд прикован к глазам Луи, внедряется в нутро, брови хмурятся.

- В этом нет смысла, - шепчет он.

- Ты вызываешь у меня желание делать все без смысла, - шепчет Луи в ответ и улыбается, в глазах Гарри что-то меняется. Может это, в своем роде, ответная улыбка.

Гарри сглатывает, смотрит загнанно, поймано. Ошеломленно.

- Это тоже не имеет никакого смысла.

Луи находит в себе смелость улыбнуться шире.

- Прекрасно. Я бы не хотел, чтобы хоть что-то звучало со смыслом.

- ‘Быть великим — значит быть непонятым’ - бездумно цитирует Гарри, смотрит в одну точку отстраненным взглядом.

Ребра Луи трещат. Он улыбается.

- Значит, все решено? - спрашивает он, о чем он вообще говорит? О чем он просит? Что он делает?

Что насчет отвержения? Что насчет Лиама? Насчет того, что он сделал? Что насчет Найла и Зейна и что насчет, что насчет, что насчет??

Он выходит из-под самоконтроля. Но ни о чем другом думать непозволительно, потому что он тонет в настоящем времени, пожизненно заключен в глазах Гарри.

Из-за слов Луи с лица Гарри исчезают следы улыбки, остается только тьма.

- Я не могу так с тобой поступить, - тихо говорит он. - Я не могу взять тебя с собой. Ты этого не заслуживаешь. Ты заслуживаешь гораздо… - его голос ломается, он останавливается, по лицу пробегает тень, гримаса. Луи смотрит на вены его горла, на то, как он сглатывает.

- Тогда останься, - настаивает Луи, сжимая руку. - Я не—Я больше не буду тебя целовать, хорошо? Я больше—Я все-таки в первую очередь твой друг. Я не буду—парни вернутся, Зейн вернется. Он просто расстроен. Он…