- Мне надоело обсуждать мир, Луи. Я хочу забыть про него, - пауза. - Если хочешь, мы можем забыть про мир вместе.

Луи улыбается, впитывая в себя слова, смотрит на его фигуру в тени, на его застывшее тело и глаза, смотрящие в даль за окном, занавески касаются длинных ног.

- Видишь ли, - говорит он, глаза впились в руку Гарри, поднимающуюся наверх и прижимающуюся к стеклу, поверхность мгновенно запотевает от тепла пальцев. - Мне нравится разочаровывать людей, разрушать их иллюзии и делать вид, что мир мне ненавистен - и может где-то в глубине души так и есть - но правда в том, что, на самом деле, я влюблен в этот мир.

Дыхание Гарри затуманивает стекло.

- Значит, ты ко мне не присоединишься, - подытоживает он тихим голосом.

Луи встает.

- Напротив, мой друг, - говорит он и подходит к Гарри, кладет свою ладонь на холодную поверхность рядом с его ладонью и смотрит, как пар их тел смешивается, преображаясь на стекле. - Я предлагаю тебе присоединиться ко мне.

Гарри ничего не отвечает, но передвигает руку ближе к руке Луи.

Невероятно, какого прогресса они достигли. Невероятно, что у них теперь есть. Невероятно, потому что Гарри невероятный. Ха, внезапно все так… просто. Луи толком не знает почему, но просто.

- Просто? - усмехается Найл, дожевывая один из круассанов, остальные горочкой лежат на тарелке на столе (спасибо, Рори), утренний свет проникает сквозь окна и смягчает острые края роскошной мебели, подсвечивает канделябры и покрывает кристалликами радужную тень, танцующую на стене. На его коленях акустическая гитара, гладкая, цвета только что добытого угля. Кусочки слоеного теста круассана падают с его розовых губ между струн.

- Это не шутка, Ирландец. Я вообще не понял, что произошло, - в один глоток Луи допивает чай. Солнце нагрело чашку, теплый фарфор разносит тепло по коже, чай - по всему остальному телу.

Рядом с ним вибрирует телефон - Гарри. Он прислал смайлик банана и скрипки. Луи осекается, понимая, что не надо отвечать мгновенно, широко улыбается, сердце скороговоркой отбивает ритм, Найл наблюдает за ним, ехидно ухмыляясь.

- А я понял, - улыбается он, поглотив остатки завтрака, поднимает гитару так, как она должна лежать на коленях, кладет пальцы на струны. - Наконец-то переспал с ним, да? - без тени смущения спрашивает он.

Луи делает глубокий вздох, чуть не захлебнувшись воздухом.

- Что за херня, Найл! - невнятно и быстро шипит он, уж кто-кто, а Луи никогда не мямлит. Но он ощущает, как слегка краснеет кожа на щеках, а по телу пробегает судорога. Он никогда не мямлит.

Тепло отсмеиваясь, смешивая воздух с бурлящим солнечным светом, Найл начинает играть.

‘Ох, как же я люблю фрукты по утрам’ - отвечает Луи, и почти сразу же ему приходит длинное сообщение со смайлами каждого чертового фрукта в архиве клавиатуры, и нет, объяснения этому не найти.

***

На часах четыре дня, вовсю светит солнце, снаружи терпимо холодно, сразу после лекции Луи идет к Гарри, открывает дверь и заходит, кидая сумку в ‘Кресло Для Сумки Луи’ ( - Это бесценный антиквариат, - скажет Гарри, когда Луи так назовет его кресло; Луи улыбнется, уберет волосы с глаз. - Моя сумка именно этого и достойна, - отмахнется он, Гарри разозлится и рассмеется одновременно) и снимая обувь, ярко улыбается, когда Гарри, сидящий за столом, смотрит на Луи, оторвав взгляд от тетради, в которой он пишет - воспоминания отправляют по телу Луи приятные мурашки, греют мыслью о том, что цитата может до сих пор лежать там, скрытая, хранимая в тайне, не достойная обсуждения вслух - пером и чернилами.

- Почему так долго? - спрашивает Гарри, нахмурив брови, губы сжаты, словно он обиделся, в волосах пляшут солнечные блики.

Их мерцание попадает на кожу Луи, поджигая ее изнутри. Потому что Гарри дуется на Луи из-за опоздания и… клетки его кожи горят в огне.

- Разговаривал с профессором, - он улыбается, снимая жакет. - Попросил его проверить мою работу. - Стягивает с головы тонкую шапку и взъерошивает волосы. - Он походу влюблен в меня, столько времени что-то там вычитывал, а в итоге почти не помог. Наверное, он просто хотел побыть со мной, я так думаю.

Брови Гарри хмурятся сильнее.

- Ты мог попросить меня, - обиженным детским голосом говорит он. Это смешно, по крайней мере, должно таковым быть. Но по каким-то причинам Луи не может сказать ни одной шутки, а по телу пробегает теплая волна. Гарри возвращает свое внимание к листам бумаги и макает перо в чернильницу. - Я хорош в этом, ты сам знаешь.

Луи подходит к нему, нажимая на нос, солнечные зайчики впитываются в их одежду и кожу.

- Ты придирчивый, - объясняет он, сверху вниз с нежностью на него смотрит. О какой нежности идет речь? Просто смотрит.

Прикосновение мгновенно рассеивает тень обиды с лица Гарри, заставляя его улыбнуться Луи, ярко и по-детски открыто.

- Тебе сегодня много задали? - спрашивает он, кладет перо на место, по контуру искривленных в ухмылке губ гуляет солнечный свет.

- Вообще ничего, - говорит Луи, проводит пальцами по поверхности стола, скользя взглядом по нотным бумагам, лежащим перед Гарри. - Я тут подумал, может, покатаемся на велосипедах? Я так давно не ездил.

Гарри причудливо усмехается, встает из-за стола, вздыхая.

- Боюсь, я езжу только на винтажных велосипедах.

Луи прищуривает глаза, ничуть не удивленный ответом.

- Ты по-другому и не можешь, - колко замечает он.

Гарри грозно на него смотрит.

-К счастью, - говорит его холодный голос, прежде чем на лицо возвращается улыбка, - у меня они есть. Позвонить Бернсу, попросить привезти?

- Разумеется, - пафосным тоном соглашается Луи, и Гарри снова смотрит на него острым взглядом, пока идет к своей спальне, он выглядит таким худым и длинным в черных облегающих штанах и чернейшей, застегнутой до последней пуговки, рубашке, закатанной до локтей и открывающей миру руки, исписанные татуировками. Волосы темные, объемные - взбитый шоколад - и кожа словно прозрачно-белая, он… красивый. Это факт. Гарри красивый. Луи не думает об этом, Луи плевать, но, да, Гарри Стайлс красивый.

Определенно.

- Я хочу кое-что тебе сыграть, - непринужденно говорит Гарри, монотонные слова растекаются в воздухе медленным темпом. - Я кое-какие песни написал. Скажи мне, насколько они хороши.

- А кто сказал, что они хорошие? - дразнит Луи и идет за ним.

- Они всегда хороши, - ухмыляется Гарри, но как только садится на скамью, становится серьезным, Луи без колебаний садится рядом с ним, подпирает подбородок рукой и ожидающе смотрит. Гарри смотрит на клавиши, затем снова на Луи, в глазах неуверенность, пальцы рук застыли.

- Ты же мне скажешь правду, да? Будешь честным?

Луи прикусывает щеку, от широко открытых глаз Гарри, в которых плавает нерешительность, у Луи колет в груди.

- Я всегда честен, - обещает он, надеясь, что звучит беспечно, но понимая, что его голос до жалости нежен, и доселе незнакомая волна проходит через тело, через комнату, может, через Вселенную? Опять он драматизирует.

К черту, он может быть драматичным столько, сколько ему заблагорассудится.

Гарри смотрит на него, вглядывается, а потом мягко улыбается.

- Ты хороший друг, - тихо говорит он, снова закручивая в Луи что-то теплое - несмотря на факт, что Гарри часто говорит подобные мелочи поздним вечером, когда солнце становится оранжевым - и заставляя его неведомой силой сесть ближе, прижаться плотнее.

- Я знаю, - соглашается Луи, вздыхая, кротко улыбаясь. - И ты хороший. А еще ты до ужаса сентиментальный.

Гарри светится улыбкой и кладет пальцы на клавиши.

Песня потрясающая - как всегда все его песни - Гарри играет Луи каждую из написанных, и даже те, которые еще не записаны в виде нот, и Луи аплодирует, улыбается, уничтоженный звуком мелодий. Он подпевает и придумывает ужасные нелепые слова “Гарри съел бананы, которые нашел в своем кармане”, а Гарри пытается не смеяться и не закатывать глаза, потому что он должен быть сконцентрирован, но каждый раз его попытка с треском проваливается, но на Луи он не злится.