– Ой, бедненькая! Кто же её так?! – воскликнул Теодорка, увидев средь поломанных пшеничных стеблей отрубленную оскалившуюся собачью голову.

Ратмир ногой откинул собачью голову и внимательно рассмотрел её.

– Ну, всё, пойдём, Теодорка. Думаю, что больше нам тут искать нечего, – сказал он, направляясь в сторону раскинувшегося поодаль боярского подворья.

– Ой, а можно я её прикопаю? – жалостливо попросил Теодорка. – А то страсть как жалко собачку. Узнать бы кто этот изверг – сам бы отрубил бы ему бошку!

– Давай быстрее, Теодор! Мне уже нужно быть во дворе, – нетерпеливо отозвался Ратмир. Он, нахмурившись, уставился на то, как мальчишка, пыхтя от напряжения, с помощью палки стал рыть твёрдую, как камень, землю. Потом этой же палкой скинул туда собачью голову, накидал сверху земли и ногой слегка притоптал сверху.

– Всё, дяденька Ратмир, теперь можем бежать ко двору. Хоть похоронил по-человечески собачку. А вот только туловище-то её где? – запыхавшись на ходу, спросил он у широко шагавшего впереди Ратмира.

– Думаю, что далеко отсюда, – озабоченно ответил тот, размышляя о чём-то своём.

– Как это может быть? Туловище где-то далеко, а голова здесь? – вытаращил глаза Теодорка.

– А вот и может быть. Потом расскажу. Давай беги к матери, я сейчас подойду.

Ратмир притормозил шаг, войдя через ворота во двор и увидев толпу людей, столпившихся около часовенки. Многоголосый женский плач надрывал сердце.

Тиун Устин, встретившись взглядом с Ратмиром, кивнул и тут же скрылся в часовенке. Сам же Ратмир устремился к избе, где проживали скоморохи, на ходу расстёгивая пуговицы своёй рубахи. Через некоторое время он выскочил из избы и направился к часовенке. Теперь на нём были рубаха, длинный кафтан, портки и шапка – всё тёмно-серого цвета.

Из часовенки вышли убитые горем боярин Светозар Алексеевич и боярыня Матрёна Петровна. Следом за ними появились двое молодых бородатых мужчин со скорбными лицами, очень похожих на боярина Скобелева, ещё какие-то богато разодетые мужчины и женщины разных возрастов. Потом показались траурно одетые холопы, несшие на плечах домовину, покрытую погребальными полотнами. Плач усилился. В это время ветер нагнал облака и заморосил мелкий дождик.

– Вот и матушка-природа сама заплакала о нашей Богданушке, – выкрикнула одна из плакальщиц, и народ ещё больше стал причитать и утирать глаза рукавами.

Ратмир стоял чуть в стороне и, держа шапку в руках, внимательно разглядывал присутствующих.

– Что жалко боярышню-то? – неожиданно услышал он рядом с собой тихий знакомый женский голос. – А ты не жалей. Поделом ей, сучке такой!

– Что так, Лукерья? – не поворачивая головы, тихо удивился Ратмир. – Разве ты не любила свою молодую хозяйку?

– А за что её любить-то было? За волосья баб она, конечно, не таскала, как её матушка. А вот как сыр в масле каталась, да попрёками попрекала… Да и в других делишках была замечена, – едва слышно усмехнулась дочь тиуна Устина, стоя за спиной Ратмира.

– Пожалуй, загляну я к тебе сегодня после погребения, – едва слышно произнёс Ратмир.

– А и загляни. А то что-то после того раза ещё пока и не забредал, – с укоризной прошептала Лукерья.

– Некогда было. Сама видела, что чуть на дыбу не попал. Жди к вечеру, – не поворачивая головы, вполголоса бросил напоследок Ратмир и двинулся следом за процессией, направившейся к широко распахнутым воротам.

В повозках и на подводах боярин Скобелев со всей семьёй и прибывшими на погребение близкими и знакомыми добрались до Троицкого собора, где батюшка совершил обряд отпевания невинно убиенной рабы божьей Богданы. После состоялось погребение под западной папертью собора. Всё это время Ратмир незаметно разглядывал окружающих, стараясь уловить малейшие проявления чувств и эмоций на их лицах.

На подворье боярина Скобелева участники скорбной процессии вернулись только к вечеру. В большой трапезной уже был накрыт поминальный ужин для знати. Для холопов также были накрыты деревянные столы на улице под навесом.

Несмотря на то, что во дворе толпилось много народу, было тихо. Изголодавшиеся люди негромко переговаривались, с аппетитом поедая рассыпчатые пироги, кулебяки, куски жареного мяса, и запивали всё это из нескольких ковшей вином, черпая его прямо из больших боярских бочонков.

Скоморохи также были званы к общему столу для поминания боярской дочери.

– Так что там, Ратмир? – спросил старик Никифор подсевшего к нему за стол скомороха.

– Да, потом, Никифор, потом. Сейчас поем, побреюсь и дальше пойду рыскать, – хмуро произнёс Ратмир, дотягиваясь до куска жареного мяса.

– Скоро ли управишся?

– Ох, не знаю. Надо бы поскорее. Но, похоже, придётся малость подзадержаться. Странные вещи нашлись на поле. Да и то, что я успел увидеть сегодня, говорит мне, что не всем из тут находящихся была по душе боярышня. Видал и на паперти злорадные физиономии.

– Вот как! Так за кем поприглядывать-то надо? Скажи, чем сможем – поможем, – негромко проронил старик Никифор.

– Хорошо, помощь никогда лишней не будет. Присмотри, если по двору шастать будут сыновья боярские – Матвей и Тимофей. Уж очень довольно они переглянулись в момент самого погребения.

– Может, показалось тебе?! – тихо удивился старик Никифор.

– Может, – согласился Ратмир. – Но, всё равно, пригляди, если они покажутся.

– Хорошо, Ратмир, как скажешь, – вздохнул старик Никифор. – Авдотья с Еленой вон уже с бабами болтают, Василий с мужиками, да и Теодорка с отроками перешёптывается. Так что к ночи будет тебе чего от нас послушать.

– Вот спасибо. А я пойду-ка схожу до Лукерьи. Если что – знаешь, где меня найти, – произнёс Ратмир, поднимаясь с лавки и делая знак рукой кому-то в толпе. Увидев озадаченный взгляд старика Никифора, слегка похлопал его по плечу. – Не переживай Никифор. По делу я иду, по делу. Знает она чего-то. Вот мне и нужно узнать – что именно.

– Ох, наконец-то, пришёл, соколик ясный! – бесстыдница Лукерья с горящими глазами бросилась к закрывшему за собой дверь Ратмиру и прижалась к нему. – Ох, горю я вся, так мне тебя хочется. Раздевайся скорее, Ратмирушка…

Лукерья была дивно как хороша в этот момент. Разрумянившиеся щёки, распущенные, густые волосы по плечам, богатый венок из ромашек на голове, белая рубаха и призывный взгляд зелёных глаз.

– Сдурела совсем, девка! – неожиданно для себя повысил на неё голос Ратмир и решительно отодвинул её от себя. – Боярин вот только дочь схоронил, а его холопка лишь о плотской любви и думает! Стыда у тебя нет, Лукерья!

– Ох, нет у меня стыда, нет его! Это ты правильно сказал, Ратмирушка, – засуетилась Лукерья. – Ничего милый, сейчас я дверку-то подопру кочергой. Вот никто нам и не помешает, – она шустро подпёрла массивной кочергой деревянную дверь и вновь кинулась к Ратмиру, тесно прижимаясь к нему всем жарким телом. – Давай, соколик ясный, ублажи меня, как в тот раз. До тебя никто так не любил меня, никто мне таких сказочных вещей не выделывал, да слов томных не говорил. После того раза только о тебе и думаю, Ратмирушка…

– Угомонись, Лукерья. Сегодня ничего у меня с тобой не будет. Не к месту это сейчас, да и устал я очень. До завтра отложим, – отстранился от молодой женщины Ратмир и присел на лавку.

– Зачем звал тогда? Зачем пришёл сюда? Я же подружку свою до утра из её собственной хаты к родне ночевать отправила, – озадаченно посмотрела на него, тяжело дыша, Лукерья.

– Днём ты сказала, что боярышню не за что было любить, и что замечена она была в каких-то делах. Расскажи мне об этом.

– Значит, правду люди говорят, что боярин тебя приставил дознание вести, убийцу его дочери искать, – накручивая на палец русый локон, задумчиво произнесла Лукерья.

– Откуда знаешь?

– Так слухи-то – они же, как собаки бешеные по всему подворью носятся. Вот мы с тобой сидим и ничего не делаем такого, а только выйди на двор, сразу увидишь, как кумушки зашепчутся, да вслед тебе всякие гадости говорить начнут, – усмехнулась Лукерья и, налив в глиняную чашку воды из стоящей на полу дубовой бочки, залпом выпила её. – Налить тебе?