Совокупность ее грехов перед Сергеем была слишком велика. Он никогда не сможет ее простить, никогда не захочет понять. Да и никто бы не смог.

Вечерами, подолгу сидя в одной позе на подоконнике у открытого окна в своей комнате, Ася тщетно пыталась придумать хоть одно оправдание своему поступку, которое Сергей мог бы принять, хоть одну фразу, которая стерла бы это выражение злости и обиды из его светлых глаз, так остро врезавшееся в ее память.

Мама заставала ее в этом положении каждый день, но ничего не говорила и только отводила глаза. После примерки между матерью и дочерью повисло напряжение, которое Ася чувствовал всем телом. Клавдия Владимировна почти престала с ней разговаривать, усугубляя и без того переполнявшее ее чувство вины. Ася знала, что подвела и ее, когда в ателье не смогла сдержать эмоций, публично нарушила законы общества, в котором ее семья была под пристальным наблюдением, вынесла на всеобщее обозрение свои переживания, давая повод для разговоров и сплетен.

Это мамино состояние Ася хорошо знала с детства. Клавдия Владимировна окружала дочерей теплотой и нежностью, и даже ее укоры всегда были мягкими и заботливыми. Она никогда не повышала голос, не в ее манере было устраивать скандалы или слишком сурово отчитывать их. Ее методы были намного страшнее, ее тайного оружия девочки боялись посильнее отцовских отповедей и наказаний. Мама просто переставала с ними разговаривать. Ее взгляд становился холодным и равнодушным, ответы на их обращения сухими и краткими. Всем своим видом, походкой, жестами и мимикой она демонстрировала, что ее эмоциональный предел достигнут, и она больше не желает их знать.

Самое неприятное, что чаша ее терпения могла наполняться бесконечно долго, и девочки никогда не могли предвидеть, какая капля станет последней. А потом день за днем корили себя за, казалось бы, пустяковую провинность – неловко оброненное слово, забытое обязательство, которую так легко можно было не допустить, но именно она привела к этому внешне незаметному, но меняющему весь мир вокруг, подземному взрыву.

Ася неделями изводила маму своими слезами, равнодушием, отстраненностью, пользуясь ее любовью, и не задумываясь о том, каково ей видеть свою дочь в таком состоянии. И вот, наконец, ее терпение лопнуло. Именно тогда, когда Асе больше, чем когда-либо, нужны были ее поддержка и понимание.

Это мамино состояние Ася могла определить по первым же признакам – по скривившемуся уголку губ, по легкой тени, пробежавшей по лицу. И в эту же секунду возникало острое желание остановить время, открутить его назад, хотя бы на несколько минут вернуться в прошлое, чтобы исправить, не допустить, изменить, чтобы не застилала мамины глаза эта холодная отстраненность, уничтожающая вокруг себя все живое.

Ася заметила эту перемену еще в ателье, сразу, как вышла из примерочной, уже одетая в свою обычную одежду. Она видела, как мама тепло попрощалась с Элеонорой Аркадьевной, пообещав обязательно заглянуть на рюмку хереса на будущей неделе, как быстрой заботливой рукой расправила сестре загнувшийся лацкан жакета, и как скользнула по ней отрешенным разочарованным взглядом. Все, момент был упущен. Замок щелкнул, отгораживая ее от источника жизненной силы высокой непреодолимой стеной.

Привыкнув всю жизнь опираться на мамины всепрощающие и все понимающие руки, Ася, даже будучи уже взрослой, сохранила на удивление острую зависимость от маминого настроения. Все эмоции и переживания усиливались стократно, потому что рушилась основа. Самый родной, самый важный человек на земле смотрел на нее холодным и пустым взглядом, и некого было в этом винить, кроме себя самой.

Клавдия Владимировна зашла в комнату и, скользнув взглядом по сгорбившейся на подоконнике дочери, быстрыми ловкими движениями стала собирать разбросанные по комнате вещи. Аккуратно сложив одежду и убрав ее в шкаф, расставив книги по полкам, она подошла к Асиному столу, заваленному учебниками, тетрадками и исписанными листами конспектов.

Ася обернулась на маму, наблюдая, как та, тяжело вздохнув, собирает разбросанные по столу листы в аккуратные стопки.

- Мамочка, давай я помогу, – в бесполезной, но отчаянно необходимой попытке к сближению, тихо проговорила девушка.

- Я устала, Ася, – вдруг горько сказала мама, молчавшая несколько дней, – А ты не устала? Сама от себя не устала?

Ася опустила голову, ничего не ответив. Конечно, она устала. От собственных терзаний, бессонных ночей, изматывающих тело и душу бесконечных слез, от неотступного сожаления и чувства вины. Смертельно устала.

- Иди, что ли, к нему, раз уж ты прямо умираешь без него, – не глядя на дочь, сказала Клавдия Владимировна, нервной рукой бессмысленно перекладывая с места на место аккуратные стопки конспектов на столе.

- Мама, но как… Я же не могу… – поднимая на мать испуганный взгляд, пробормотала Ася.

- Почему? Иди, никто тебя не держит, – раздраженно ответила мама и, посмотрев на нее, наконец, строго добавила, – И хватит страдать. Что у тебя за горе такое? Война? Голод? Болезнь? Ты горя не видела!

- Мамочка, прости меня, – прошептала Ася, ловя ее взгляд и глотая подступающие слезы.

- Не у меня надо прощения просить, – холодно глядя на нее, ответила Клавдия Владимировна, – У себя проси, за то, что лучшее свое время пропускаешь, от жизни отгораживаешься. У семьи Кирилла, за то, что им приходится выслушивать от людей сплетни, которые ты порождаешь своими выходками. Ты знаешь, что вся Москва уже судачит, будто Гречко насильно дочь замуж выдают? Ты хоть о ком-то подумала, когда устраивала представление в ателье Езерской?

Ася опустила голову, придавленная стыдом. Мамины слова больно ранили, проникая в самое сердце.

- Никто тебя не неволит. Если хочешь свадьбу отменить, сейчас самое время, – снова опуская глаза к столу и бумагам на нем, тихо проговорила мама.

Мысль отменить свадьбу никогда не приходила Асе в голову. Этот брак был неотъемлемой частью тщательно спланированного и детально продуманного будущего, которое нарисовал для нее отец, а они с Кириллом вместе раскрасили его яркими красками. Они так много говорили и думали о нем, что иногда ей казалось, будто она уже прожила его. Отступить сейчас означало полностью перечеркнуть все свои стремления и мечты, которые она годами лелеяла в себе, начать все заново, сделать шаг в пустоту и неизвестность. Нет, она была слишком истерзана и истощена, чтобы даже думать о таких значительных переменах в своей жизни. Все чего Асе сейчас хотелось, это снова стать маленькой девочкой, прижаться к маминой груди и ничего не решать, ни за что не отвечать, ни о чем не сожалеть.

Она осторожно слезла с подоконника и, подойдя к маме, порывисто обняла ее.

- Мамочка, я никуда не хочу идти! Я хочу остаться с тобой! – пряча слезы в маминых волосах, прошептала девушка.

- Полно плакать-то, – проговорила женщина, мягко, но уверенно отстраняя от себя дочь, – Все глаза уже выплакала.

Клавдия Владимировна внимательно посмотрела на Асю, в очередной раз пытаясь разглядеть в ее влажных глазах истинное намерение и желание.

- Знаешь, Асенька, – смягчая тон, проговорила она, остановившись у двери, – Любовь может быть очень большой, но жизнь, жизнь она намного больше. Не забывай об этом.

На следующий день после бессонной ночи и бесконечного рабочего дня Ася впервые за многие дни и недели вышла из Министерства вовремя. Она отпустила машину, и пошла по улице, сливаясь с толпой прохожих. У нее не было точного плана, не было готового решения, она знала только одно – ей необходимо хотя бы еще один раз увидеть его. Она не рассчитывала на его прощение, даже не уверена была, что он захочет с ней разговаривать. Но не могла не попытаться, не могла прожить свою жизнь, зная, что этот чистый и светлый человек отравляет свою ненавистью. Ася понимала, что ничего уже нельзя исправить, можно лишь попросить прощения и тем самым снять хотя бы часть груза со своей души. Того груза вины, который больно давил на плечи и не давал ей двигаться вперед к своему будущему.