— Ты такой загорелый стал. Сколько мы не виделись? — проводя рукой по его щеке, задумчиво спросила Ася.

— Одиннадцать дней, — четко ответил Модестас, с улыбкой всматриваясь в ее лицо, — А ты почему такая бледная? У вас в Министерстве окон нет?

Ася ничего не ответила и даже не улыбнулась его шутке, только продолжала внимательно разглядывать его лицо, медленно переводя взгляд с лучистых глаз на крупный, со следами нескольких переломов нос, затем на четко очерченные пухлые губы литовца, на покрытый слегка выгоревшей щетиной подбородок.

— Я тоже соскучилась, — проговорила она, глядя на него серьезным взглядом.

Модестас провел рукой по ее спине с остро выступающими позвонками, тоже не сводя внимательных глаз с ее изменившегося лица. Только сейчас, когда она стояла так близко, он заметил, как ввалились ее щеки, как заострился нос, какие глубокие тени залегли под глазами, каким потухшим и мертвым был ее взгляд. Он уже видел этот взгляд. Встречал его каждый день — на тренировках, в раздевалке, в коридорах Дворца Спорта. Такой же безжизненный взгляд был у Белова.

Капитан сжал зубы и обхватил ее лицо руками, не в состоянии спокойно наблюдать за тем, как она мучает себя.

— Ну что мне сделать? Как тебе помочь? — надрывно воскликнул он, злясь на собственное бессилие и вглядываясь в ее опустевшие глаза.

Ася не шелохнулась, в ее взгляде не промелькнуло никакой видимой реакции на его эмоциональный порыв. Несколько секунд она молча смотрела на него, обдумывая сверкнувшую вдруг отчаянную мысль, которая все прочнее обосновывалась в голове.

Он был рядом с ней все время, она не замечала, а он просто был. Хранил ей верность, когда она играла с ним в дружбу, дразня и не подпуская близко, не возненавидел ее, когда она так сильно ранила его, предпочтя его же лучшего друга, простил ей то, что она разрушила их дружбу. Она врала ему, предавала, причиняла боль, а он ей все прощал. Даже сейчас, когда он явно видел ее страдания из-за другого мужчины, он все равно был рядом. И предлагал помощь. Вспыльчивый, эмоциональный Модестас с ней всегда был теплым и ласковым, как летний ветер, который врывался сейчас в окно и тревожил его выгоревшие на солнце волосы. Он понимал ее без слов, без вопросов и объяснений. Он единственный видел ее настоящую и не боялся этого, а только сильнее привязывался. Он понимал ее больше других. Больше, чем родители, которые все еще видели в ней ребенка, заботясь и опекая, но, не догадываясь, что ей нужно на самом деле. Больше, чем Кирилл, который требовал результата и соответствия ему во всем. Больше чем Белов, который полюбил только лучшую ее часть и, не захотев узнать, какая она на самом деле, пытался сломать ее под себя. И именно Модестас сейчас протягивал ей руку, чтобы вытащить из темноты, в которой она, захлебываясь, тонула.

Ася вдруг осознала, что единственный путь к спасению – это разорвать себя, уничтожить связь между девочкой, изнывающей от невозможной несбыточной любви, и женщиной, которая способна идти вперед. Ей нужны были изменения, которые навсегда закроют для нее путь назад, нужна была боль, которая сможет стереть ту, что она уже не могла больше выносить. И Модестас был единственным человеком, которому она могла довериться, единственный, кто наверняка поймет и не осудит. Он спасет ее, а она отблагодарит его за терпение и преданность, отдавая то, что он так долго желал.

Она притянула его к себе за шею и поцеловала. Сначала робко и осторожно, будто заново открывая для себя вкус его сочных губ, обжигающее тепло его дыхания, пьянящий аромат его тела. Затем все бесстыднее и уверенней проникая языком в его рот, она гладила его плечи и шею, запуская пальцы ему в волосы, чувствуя, как от его близости начинает наливаться тяжестью низ живота.

Не говоря ни слова, Ася потянула край его футболки вверх. Модестас послушно поднял руки, помогая ей снять с себя одежду, и остановился, тяжело дыша и в нерешительности глядя на нее. Он будто не верил, что это происходит на самом деле, будто ждал, что сейчас она, как обычно, смущенно засмеется и снова ускользнет от него.

Не сводя глаз с его высоко вздымающейся от учащенного дыхания груди, Ася начала медленно расстегивать пуговицы на своем простом летнем платье. Когда бретели уже готовы были сами упасть с плеч, капитан не выдержал и резко дернул платье вниз, впиваясь взглядом в ее хрупкое тело. Ася услышала, как ударилась об пол и покатилась оторвавшаяся пуговица, которую она не успела расстегнуть, и тут же оказалась в стальных объятиях капитана. Она сама не заметила, как с помощью его ловких опытных рук лишилась бюстгальтера, когда он жадно припал к ее груди, лаская и покусывая твердеющие соски, вызывая волны нарастающей по всему телу дрожи.

Крепко обхватив ее за талию, он стал опускаться ниже, покрывая поцелуями ее живот и выступающие косточки на бедрах. Опустившись перед ней на колени и не дав ей опомниться, он уверенным резким движением стянул с нее трусики и, закинув ее ногу себе на плечо, дерзко, без предупреждения и подготовки, проник в нее языком. Ася задохнулась, и жадно ловя ртом воздух, запустила руку ему в волосы, плотнее прижимая к себе его рот. Будто еще больше распаляясь от этого откровенного жеста, Модестас тихо замычал, еще крепче, почти до боли сжимая ее бедра руками. Девушка не смогла сдержать стон, ощущая сумасшедший прилив возбуждения и удовольствия, который создавала вибрация от издаваемых им звуков. Он впивался в нее все глубже, чувствуя, как начинают подрагивать в предвкушении оргазма каждый мускул в ее теле, как она уже не контролирует свои крики, как все сильнее впивается ногтями ему в плечо, пока, наконец, она не задрожала всем телом и, издав глубокий, почти животный стон, сама не отстранила его от себя.

Капитан встал и, подхватив ее на руки, усадил на стол, прижимаясь лицом к ее шее и утопая в рассыпавшихся по плечам локонах.

Ася знала, что он окажется таким. Порывистым, резким, плохо контролирующим свою силу, но от этого еще более желанным. Он не был грубым с ней, он был скорее жадным. Его прикосновения разительно отличались от тех трепетных и нежных ласк, к которым она привыкла, погружаясь в объятья Сергея. Модестас не спрашивал, не боялся обидеть или навредить, он просто делал то, что диктовала ему его природа. Это была его игра, его территория и его правила. Ася с готовностью и подспудным, неизведанным ранее, удовольствием пасовала перед его силой, внутренне признавала его превосходство над собой на этом поле.

- Сразу, конечно, так нельзя было. Надо было целый год меня мучить, – прошептал он ей на ухо, – Вредина ты все-таки, Гречко.

Ася ничего не ответила, только опустила голову к его плечу, покрывая его влажными поцелуями и наслаждаясь солоновато-сладким привкусом его кожи. Поднимаясь выше, она скользила языком по его шее, слегка касаясь мочки уха и ощущая, как вибрирует неудовлетворенным желанием его тело.

Все больше распаляясь, девушка дрожащими пальцами развязала шнурок на его спортивных брюках и осторожно потянула их вниз. Модестас продолжил ее движение, сам избавляясь от остатков одежды и открывая ее взору свой нетерпеливо подрагивающий, туго обтянутый нежно розовой кожей, член.

Ася судорожно сглотнула, уставившись на представшую перед ней действительность. Страх и желание боролись в ней, не желая уступать друг другу. Ей хотелось бежать, в естественной инстинктивной попытке защитить себя, и одновременно, хотелось дотронуться до него, забрать себе это доказательство его страсти.

- Он не влезет, Модя, – не отрывая от него взгляд, с сомнением произнесла Ася, – Это физиологически невозможно.

- Много ты понимаешь, – усмехнулся Модестас, подходя ближе, – Он сделан специально для тебя.

- Ага, в Вильнюсе, я знаю, – продолжая смотреть на него завороженным взглядом, сказала девушка и протянула к нему руку. Желание победило.

Она обхватила его своей маленькой ладошкой, чувствуя, как он вибрирует от ее прикосновения, как наливается новой силой, становясь, как будто, еще больше и тверже. Она сжала сильнее и, наконец, услышала от капитана этот сдавленный стон, который ждала и, от которого у нее самой потемнело в глазах от возбуждения. Она продолжала ласкать его рукой, позволяя капитану с силой сжимать ее, кусать за шею и терзать грудь. Ее бледное маленькое тело выглядело на фоне его загорелых упругих мускулов, как измятый лепесток еще не сорванного, но уже обреченного на это цветка.