Защищая свой перевод от возможных нападок, Агрикола цитирует св. Иеронима. Данное обстоятельство недвусмысленно свидетельствует о влиянии Меланхтона и близких к нему церковных гуманистов (Лютер же из всех Отцов Церкви менее всего ценил именно Иеронима: по его словам, Иероним «писал лишь о посте, пище, девстве и т.п., не выказывая ни малейших признаков истинной веры. Иеронима следует читать ради истории. О вере же и правильной, истинной религии в его писаниях нет ни слова» - цит. по: Tarvainen 1986, 71 s).

Средневековое католичество финский переводчик осуждает прежде всего за пренебрежение переводом Слова Божиего на национальные языки, вследствие чего Св. Писание осталось непонятным основной массе верующих. В этом смысле Микаэль Агрикола был человеком Реформации, по-новому смотревшим на проблематику сакрального языка.

Средневековые люди, чье отношение к сфере сакрального было окрашено немалой долей магизма, считали для себя естественным обращаться к Богу на языке, отличном от обыденной речи: более всего их заботило не понимание священных текстов, а то, угодны ли Богу (иначе говоря, доходят ли до Бога) возносимые ими молитвы. Реформация существенно изменила отношение к языку общения с Богом: в глазах реформаторов особое значение приобретало сознательное отношение каждого человека к своей вере. В этой связи им казалось возмутительным, что многие священники (не говоря уже о мирянах) зачастую не понимали текстов, читаемых на латыни - ср. соответствующий пассаж из предисловия Агриколы, где подобные священники упрекаются в лености, но также корыстолюбии и стремлении помешать проповеди “истинных служителей Слова”.

Поскольку финский язык в ту эпоху еще не имел книжного бытования, остро стояла проблема диалектной базы нового литературного языка. В своем предисловии Агрикола рассуждает на эту тему, обосновывая свой выбор в пользу юго-западных финских диалектов соображениями преимущественно культурно-исторического порядка. Однако при этом он не отвергает возможности привлечения и иного диалектного материала (в этом отличие его подхода от финских переводов Библии, выполненных в XVII-XVIII вв.): оно и неудивительно, учитывая его происхождение из района интенсивных лингвистических контактов. Агрикола отдавал себе отчет в сложности стоявшей перед ним задачи, т.к. в процессе перевода ему пришлось ввести в употребление немало слов и выражений, которые - как он сам опасался – кое-кому могли показаться “поначалу странными и режущими слух” (oudhot ia camalat ensin cuulla). От нашего внимания не укроется и то обстоятельство, что Агрикола не оценил усилий по созданию вероучительных и богослужебных книг на финском языке, которые, как теперь доподлинно известно, предпринимались церковными людьми Турку до него или параллельно с ним (вспомним феномен т.н. “доагриколовой литературы”): иначе как расценить его заявление в самом начале предисловия: “Язык сего края до сих пор был крайне мало - чтобы не сказать вовсе не был - в книжном или рукописном употреблении” (разрядка моя - И.М.)? Не исключено, что в церковной столице Финляндии – пусть там было не так уж много ученых клириков – между отдельными переводчиками существовало известное соперничество с вытекающими из него ревностью и завистью, на что недвусмысленно намекает сам Агрикола, упоминая неких “строгих критиков”. С другой стороны, в конце предисловия он “великодушно” признает за иными “ревнующими о Боге мужами” (Jumalan ysteuet) право на перевод Св. Писания, но тут же предупреждает об ожидающей их нелицеприятной критике. Стоит ли говорить, что в Турку того времени перевод Писания на финский язык воспринимался как дело чрезвычайной важности, обеспечивавшее переводчику почет и славу (справедливости ради следует сказать, что Олаус Петри, шведский переводчик Нового Завета, особым великодушием к своим предшественникам также не отличался: в предисловии к собственному переводу он ни словом не обмолвился об их трудах).

В своем предисловии к Новому Завету Агрикола мимоходом касается темы идеального пастыря новой евангелической церкви, что получило более полное развитие в других его работах. Главный недостаток старой церковности он видит в невежестве основной массы католического духовенства, особенно рядового. В отличие от них, евангелический священник призван радеть об укоренении основ христианского учения среди широких масс верующих, выступая с регулярными проповедями, цель которых - сделать истины христианства доходчивыми и понятными. Сходные рассуждения о миссии священника обновленной церкви мы найдем и в более раннем предисловии Агриколы к “Книге молитв” (см. ниже наш перевод), а также в предисловии к “Давидовой Псалтири”, вышедшей четырьмя годами позже: это свидетельствует о том, что данная тема волновала Агриколу на всем протяжении его работы в структурах епархиального управления (1540- 1550-е гг.).

Вторая часть предисловия представляет собой доходчивое и краткое изложение истории христианизации Финляндии. Интерес к тематике такого рода был вполне естествен для ученика Лютера и Меланхтона, которые вовсе не считали, что создают какую-то новую церковь, а, напротив, были убеждены, что лишь восстанавливают “истинную” традицию древней Церкви, искаженную в средневековый период. В этой связи знание конкретных обстоятельств христианизации тех или иных стран и регионов представлялось уместным и даже необходимым. Как неоднократно указывалось в первой части данной работы, финские реформаторы в целом положительно оценивали средневековую церковную историю своего родного края: в тексте Агриколы мы не найдем каких-либо критических замечаний относительно обстоятельств крещения Финляндии или, скажем, широкого почитания там святых Эрика и Генриха в канун Реформации. Сведения, касающиеся христианизации Финляндии, Агрикола почерпнул из современных ему источников, прежде всего из “Шведской хроники” Олауса Петри и географического сочинения немецкого гуманиста Циглера (имя которого он упоминает в своем тексте): из первого он заимствовал сведения о т.н. “крестовых походах” в Финляндию, а из второго - информацию о средневековом административном делении Финляндии, упраздненном Густавом Вазой. Относительно достоверности (точнее, сомнительности) традиционного представления о трех “крестовых походах”, якобы совершенных шведами против язычников-финнов, мы уже говорили во Введении к нашей книге: современной исторической науке эта картина представляется, мягко говоря, упрощенной и идеализированной. Повествование об основных вехах христианизации Финляндии выдержано Агриколой в духе типичной для Средних веков идеи справедливой (“богоугодной”) войны, носящей миссионерский характер: в Скандинавии эта тематика была известна по “Видениям” св. Бригитты (Мяэотс 1985, 83) - вместе с епископом Турку Хеммингом св. Бригитта выступала вдохновительницей похода против “еретиков”-новгородцев, предпринятого именно с территории Финляндии (1348 г.).

В соответствии с главными идеями Реформации Агрикола подчеркивает, что свой перевод он предназначил для всех говорящих по-фински независимо от их служения (в этом можно уловить отголосок идеи «всеобщего священства», разработанной Лютером). Правда, в условиях Финляндии того времени - при недостаточной развитости городской жизни и узости культурной прослойки - издание финского текста Нового Завета представляло важность прежде всего для священнослужителей, выступавших своего рода “авангардом” религиозного обновления в этой северной стране, удаленной от главных центров западного христианства и соответственно Реформации. В конкретных церковных и культурных условиях середины XVI в. Новый Завет по-фински предназначался не только и не столько для индивидуального чтения, сколько для удовлетворения потребностей в новом богослужении и церковной проповеди. Неслучайно финский Служебник, напечатанный вслед за Новым Заветом в следующем, 1549 году, содержит прямую рекомендацию зачитывать во время богослужения фрагменты Нового Завета уже из финского издания 1548 г. Перечисляя тех, кому надлежит размышлять над строками Нового Завета, Агрикола в первую очередь упоминает “священников, дьяконов и капелланов” и лишь затем говорит о “всяком мирянине” как потенциальном адресате своего перевода: в этом вольно или невольно отразилась специфика финской Реформации, не знавшей широких народных выступлений.