В феврале 1539 г. Агрикола вместе с Мартином Тейттом успешно сдал экзамен на звание магистра свободных искусств. Пребывание в Виттенберге обогатило его, помимо всего прочего, рядом ценных знакомств. В частности, он получил рекомендательное письмо для короля от Нильса Магнуссона, курировавшего в Виттенберге студентов из Швеции и Финляндии (и заодно исполнявшего функции тайного осведомителя Густава Вазы - своего рода королевского «резидента» - в Северной Германии). Агрикола познакомился также с Георгом Норманом, немецким юристом, выходцем с острова Рюген, принявшим место воспитателя наследника шведского престола, принца Эрика: речь идет о том самом Георге Нормане, которого Густав Ваза в скором времени назначил суперинтендантом церкви своего королевства (о Нормане и «немецком периоде» в истории шведской церкви см. часть I, гл. 1, § 1). По-видимому, Агрикола понравился образованному немецкому юристу, который предложил ему вначале заехать в Стокгольм, а оттуда уже направиться в Турку. В столице королевства Агрикола провел несколько месяцев, что позволило ему завязать знакомства в тамошней церковной среде, в том числе финской (напомним о весьма многочисленной тогда финской колонии в Стокгольме); летом 1539 г. он, наконец, вернулся в родные края. Забегая вперед, заметим, что его отношения с Норманом сохранялись на всем протяжении 1540-х гг. вплоть до смерти последнего, о чем свидетельствует дошедшая до нас переписка. Для Агриколы Норман стал “своим человеком” при королевском дворе, что в тогдашних условиях было немаловажным обстоятельством, хотя, как мы увидим, это не уберегло финского реформатора от неприятностей, вызванных ужесточением королевской политики в отношении церкви в 1540-х гг.
4. Прибыв в Турку, Микаэль Агрикола был назначен членом кафедрального капитула, став его секретарем, а через некоторое время также и ректором кафедральной школы (прежний ректор, Томас Кейои, был переведен настоятелем в один из сельских приходов, что свидетельствовало, помимо прочего, об оскудении материальных ресурсов капитула, поскольку более не представлялось возможным оставить бывшего ректора в составе капитула с соответствующей пребендой, как было заведено в прежние времена). Первоначально Агрикола получил пребенду св. Варфоломея, а в 1541 г. ему была выделена пребенда св. Лаврентия, приносившая более значительный доход; кроме того, он получил в свое распоряжение каменный дом вблизи собора и кафедральной школы: этот дом - pyhen Lauritzan Hone (в оригинальной орфографии автора) – Агрикола позднее упомянет в стихотворном предисловии к своему финскому переводу Псалтири, вышедшему в 1551 г. Правда, некоторые исследователи утверждают, что вплоть до 1541 г. Агрикола не имел никакой пребенды и около двух лет дожидался решения прижимистого короля по этому вопросу, так что его материальное положение в первые годы после возвращения на родину было не из лучших (Pirinen 1962, 77 s.).
Как отмечает Паавали Юстен в “Хронике епископов финляндских”, предыдущий ректор школы, Томас Кейои, уже сделал преподавание в кафедральной школе соответствующим требованиям реформационной эпохи, приняв за основу систему Меланхтона. В условиях, когда произошло резкое оскудение церковных доходов, что привело к сокращению финансирования главного учебного заведения Финляндии, Агрикола к своей педагогической деятельности, вероятно, относился неоднозначно. По заведенному в те времена обычаю распоряжением епископа кто-то из каноников назначался ректором школы на достаточно обозримый срок, чтобы через некоторое время передать должность другому члену капитула, поскольку это занятие считалось неблагодарным и тяжким (именно по этой причине Томас Кейои уступил свое место Агриколе, только что вернувшемуся из Германии). Сохранилось письмо Агриколы Георгу Норману от 1543 г. с жалобами на тяготы преподавания и малую отдачу от своих подопечных (“необузданные, грубые животные” – так он их характеризует). Действительно, в этот период ему пришлось столкнуться с новым, прежде неизвестным явлением - падением престижа школьного образования и церковной карьеры в глазах как простолюдинов, так и привилегированных сословий, т.к. миряне в виду существенного ухудшения материального положения духовенства более не горели желанием отдавать своих отпрысков на церковную службу. В результате в 1540-1550-х гг. среди учеников школы резко увеличился процент выходцев из совсем глухих и отдаленных мест, которых приходилось принимать за отсутствием других кандидатов. Школьники - в особенности те, чьи родители были бедны и жили вдали от Турку, - остро нуждались, и это вряд ли способствовало их прилежанию и успехам в учебе.
Справедливости ради заметим, что и в эти годы среди учеников Агриколы находились старательные, одаренные юноши, которые в дальнейшем преуспели на церковном и государственном поприще: среди них прежде всего должны быть упомянуты Эрик Хяркяпя (о нем см. часть I, гл. II, § 3.2.) и Яакко Тейтти (см. часть I, гл. I, § 4.). Кроме того, кафедральная школа Турку имела хорошую репутацию и в масштабах всего Шведского королевства, о чем, к примеру, говорит тот факт, что советник короля Нильс Бьельке, женатый на уроженке Турку, отдал своего сына именно в это заведение, причем он договорился с Агриколой еще и о дополнительных частных занятиях (возможно, тут не обошлось без положительного отзыва Мартина Тейтта, который по рекомендации все того же Георга Нормана стал воспитателем принцев в Стокгольме, но связи с Турку не потерял).
Главным учебным предметом в школе по-прежнему оставалась латынь. Новшество заключалось в том, что в качестве основного учебного пособия теперь использовался латинский текст Нового Завета, отредактированный Эразмом (примечательно, что еще в 1529 г. по заказу Густава Вазы в Ростоке был отпечатан специальный тираж этого издания, предназначавшийся для кафедральных школ всего Шведского королевства). Когда в 1543 г. Агрикола издал первую печатную книгу на финском языке под названием Букварь (ABC-kiria) (туда входили также начатки катехизиса), она была сразу же включена в преподавание (о «Букваре» Агриколы речь пойдет ниже). С изданием названной книги деятельность Агриколы как духовного просветителя и наставника вышла, так сказать, за пределы кафедральной школы, распространившись на все финноязычные приходы страны. Вообще говоря, Реформация отнюдь не означала перевода школьного преподавания на финский язык или хотя бы изучения в школе основ его грамматики (по-фински можно было лишь выучиться читать): предполагалось, что ученики владели им “естественным образом” (то же в принципе касалось и шведского языка, без приличного владения которым нечего было и помышлять о государственной или церковной карьере). Если в младших классах пояснения еще давались по-фински (или по-шведски), то в старших обучение уже целиком велось на латыни. Ученики Агриколы периодически получали задание перевести на финский те или иные отрывки из Священного Писания, что, вероятно, напрямую было связано с интересами наставника, который в эти годы завершил работу над переводом Нового Завета: не исключено, что переводы учеников могли служить ему некоторым подспорьем, так сказать, «черновым материалом» (по крайней мере, по достоверным сведениям, Агрикола именно так позднее работал над переводом Псалтири, о чем сообщается в “Хронике епископов финляндских” - см. наш перевод жизнеописания Агриколы в очерке о Юстене). Следуя методе Меланхтона, Агрикола сопровождал разбор новозаветных текстов пояснениями географического и историко-археологического характера. Подобно своему виттенбергскому учителю, Агрикола по личному складу был “больше наставником, чем проповедником” (Pirinen 1962, 161 s.), что проявилось, в частности, в его подходе к преподаванию.
Дополнительный свет на характер его школьной деятельности может пролить содержание Книги молитв, составленной Агриколой как раз в те же самые годы (1544). Этот свой труд автор снабдил множеством сведений общекультурного порядка. В его книге можно было найти первичную медицинскую, агрономическую, астрологическую информацию, причем традиционные средневековые представления мирно уживались с новыми подходами: скажем, в одном месте Агрикола приводил справку из традиционного канонического права, а в другом обсуждал качества идеального евангелического проповедника, не особенно укладывавшиеся в привычный образ католического священника; типичная для Средних веков идея четырех темпераментов соседствовала с заимствованными у Меланхтона подсчетами возраста мира, которые в бурном XVI столетии занимали многих (так, сообщалось, что от Сотворения мира до Всемирного потопа прошло 1656 лет).
