– Гейл вернется, обязательно вернется, – уговариваю я ее, гладя по спине. Она вздыхает, не пытаясь утереть слезы. ‒ Он освобождает нашу страну, спасает нас всех. Он не умрет. Не умрет…

Голос Вика звучит сладкой музыкой среди грома и дождя:

– Сноу подписал акт о капитуляции. Капитолий пал. Гейл в отсеке для раненых…

Комментарий к Не мне он обещал вернуться

Вот и новая часть. незамысловатая. Она далась мне нелегко, но начало таянию айсбергов положено.

========== Когнитивный диссонанс ==========

‒ Теперь, должно быть, я похожу на чудовище, ‒ говорит, кривясь, Гейл, пока я кружусь вокруг него, словно детвора вокруг рождественской елки, наматывая на грудь и спину новые пласты белоснежного бинта.

‒ Ты преувеличиваешь, ‒ отрезаю лишнюю марлю и, закрепляя оставшийся конец внутрь повязки, помогаю Охотнику лечь на только что взбитую подушку. ‒ Главное то, что пули, прошедшие насквозь, не задели жизненно важные органы.

‒ Да, ‒ хихикая, вторит мне вечно что-то жующий Вик. ‒ И вообще нечего ходить голым, тогда твои шрамы вперемешку с ожогами во все тело никто не увидит.

‒ У тебя, кажется, урок, умник, ‒ Гейл кидает в брата подушкой. ‒ Так что бравой походкой в класс. Не желаю слушать вопли твоей учительницы.

‒ На меня никогда никто не жаловался, ‒ с обидой в голосе сообщает мальчик и надувает губы.‒ Как всегда хочешь от меня отделаться, – встает, как бы нехотя, а затем елейным голосом сообщает. ‒ Я зайду вечером. Поболтаем! ‒ а затем уносится прочь подобно ветру.

‒ Тринадцатый идет Вику на пользу, ‒ замечаю я, пока Гейл, трясясь от смеха, хватается за ребра и охает. ‒ Даже щеки появились.

‒ Наконец-то, начал наедаться. Глядишь, и расти начнет.

‒ Точно, ‒ соглашаюсь я и принимаюсь двигать штатив с капельницей в противоположном от кровати Хоторна направлении.

‒ Постой, Мадж. Останься.

‒ Ты не один лежишь в госпитале, ‒ с нажимом говорю я. ‒ Меня ждут другие раненые.

‒ Подождут, ‒ ловкие пальцы крепко обхватывают мое запястье, не позволяя сделать вперед и шагу.

‒ Гейл, пожалуйста, не мучай меня! ‒ почти умоляю, протирая глазами дыру в полу.

‒ А говорила, что простила, ‒ он отбрасывает мою ладонь и отворачивается к стенке, а я замираю, не знаю, как поступить и как объяснить, что простить и забыть ‒ не одно и то же. С одной стороны мне до дрожи в коленях хочется остаться с ним, кормить его бульоном, взбивать подушки и поправлять одеяло. Шрамы, ожоги ‒ какая глупость! Даже если бы Гейл лишился обеих ног и носа, то все равно бы оставался для меня самым красивым мужчиной на свете, но… И этих но слишком много.

Оскар Уайльд писал, что дружба между мужчиной и женщиной не возможна, и если она все-таки случилась, то один из них либо уже влюблен, либо влюбится в другого в скором времени. Удивительные и чертовски правдивые слова. Мне всегда будет мало дружбы с Гейлом, но ставить на то, что она перерастет в нечто большее, я не намерена. Слишком страшно… Страшно за нас обоих.

‒ Мисс Андерси, ‒ слышу я тихий голос главного хирурга, ‒ Генри Миллс ждет Вас уже четверть часа.

‒ Иду, ‒ спохватываюсь и пулей бегу к напарнику Гейла в битве за Капитолий.

Пытаясь занять себя рутинной работой, связанной с мытьем полов, раздачей обедов и присмотром за больными, я пытаюсь сбросить с себя невеселые мысли о том, как дальше вести себя с Хоторном. Все так непросто, и я вообще не понимаю, какую позицию он решил избрать при выстраивании контактов со мной. Сама же учусь жить одна, специально начиная новое дело перед приемом пищи, чтобы прийти в столовую одной из последних. Детвора обычно пытается меня дождаться, но голод берет свое, да и миссис Хоторн тоже особо их не поощряет засиживаться за тарелками: нужно освобождать место другим, к тому же и ей самой хочется побыть подольше с пока еще лежащим в больничном крыле сыном. Я прихожу в спальню, когда строгая, высокая и худощавая женщина спит, прижав к себе малышку Пози, а встать и уйти пытаюсь еще до официального подъема. Наверное, бегать от них – настоящее ребячество, но так лучше, потому что скоро наши пути разойдутся, и мне, так или иначе, придется жить собственной одинокой жизнью. Однако из госпиталя я никуда деться не могу, и хуже всего то, что я испытываю сладчайшее удовольствие от того, что ухаживаю за Гейлом. Мне так хочется быть полезной, нужной и хоть чуточку важной для него, а он… он улыбается мне все более ласковой улыбкой.

‒ А потом?‒ тихий шепот Пита застает меня врасплох, заставляя вырваться из круговорота своих внутренних противоречий.

‒ А потом, ‒ голос Китнисс дрожит, она тщательно подбирает слова. Муж не торопит ее и, помогая собраться с мыслями, сжимает ее тонкие пальчики. ‒ Потом ты бросил мне этот хлеб. Теплый, свежий, вкусный, а назавтра пришел в школу с синяком во все лицо. А знаешь, что это значило? Что ты, пожертвовав собой, спас меня и Прим, и маму, ‒ из правого глаза моей бывшей подруги выкатывается слезинка, Мелларк подбирает ее большим пальцем.

И как Китнисс это делает? Или миссис Хоторн права, и это уже не притворство. Блеском Юпитера сияют ее глаза, когда Пит прижимает ее к себе, когда говорит, когда слушает. Неужели она действительно выбрала его? Неужели так долго дремавшая в ее сердце любовь очнулась и обрела удивительную силу? Дни напролет она рассказывает ему о совместном прошлом, и порою мне кажется, что то, о чем забыло сознание Мелларка, все еще помнит его большое доброе сердце. Надеюсь, что в этот раз у них все получится. Не потому что это кому-то будет выгодно, а оттого что они это заслужили. Что до меня, то я лишь посторонний наблюдатель, и должна принять любое развитие событий, как неизбежное, однако во всем этом есть одно но. Их новые выращенные в любви и правде отношения причинят Гейлу свежую порцию боли.

‒ Эй, королева, ‒ слышится разъяренный голос главной поварихи, ‒ о чем замечталась?

‒ Простите, ‒ вздыхаю. Сегодня я на редкость рассеянная. То забуду протереть десяток столов, натирая до дыр столешницу одного единственного, то отколю у тарелки край, нечаянно выронив ее из рук.

Вечером перед отбоем плетусь в сторону больничного отсека. Уставшая, измотанная и счастливая. Краем глаза я опять увижу его. Порою мне кажется, что моя любовь к Гейлу сродни мании или была манией…

– Есть разговор, – начинает он, когда я протягиваю ему градусник.

– Не сейчас.

– Значит, я подожду, – киваю, замечая явное недовольство в его глазах.

– Хорошо, – заканчиваю дежурный обход, возвращаясь к его кровати.

‒ Что нового? ‒ серые глаза гипнотизируют меня, не позволяя отвести взгляда.

‒ Ничего, ‒ сконфуженно отвечаю я. Не рассказывать же об инциденте с тарелкой. ‒ А у тебя?

‒ Ты, правда, считаешь, что тут может быть что-то новое? ‒ продолжает он, обводя рукой палату. Я повожу плечами, он поднимает брови. ‒ Заходила Альма Койн.

‒ И?

‒ Благодарила.

‒ Еще бы, ‒ мысленно возмущаюсь я. ‒ Два раза чуть не умер за нее.

‒ Сноу расстреляют 23 июля ‒ в день обычной Жатвы.

‒ Понятно, ‒ растеряно смотрю по сторонам. Наверное, жалеть его ‒ истинное преступление: в конце концов, он жесткий тиран, который погубил не одну тысячу жизней. Но… Вспоминаю свою собственную ненависть. Кто знает его историю? Раньше моральные качества человека испытывали водой, огнем и властью, а власть, как известно, портит людей. Чтобы наделала я, если бы вдруг в момент своего озлобления начала управлять даже небольшой группой людей. Злыми не рождаются… – Думаешь, дистрикты сейчас получат свободу?