‒ Это время раскаяния и радости, ‒ слышу я монотонный голос папы. Конечно же, он так не считает, но ему приходится так говорить.
Прошлые победители. Мистер Хеймитч Эбернети, пошатываясь, поднимается на сцену. Он как обычно пьян, горланит что-то похабное и прямо на сцене принимается обнимать Эффи Бряк ‒ сопроводительницу нашего дистрикта. Он отбивается от него всеми силами, но тот как будто нарочно сбивает ее ярко-розовый парик на бок и мнет дорогущий зеленый костюм.
Папа огорчен происходящим: эта выходка будет показана в Капитолии, и этот позор будет увиден всеми. Эффи в это время приводит себя в порядок и с кислой миной на лице говорит, как польщена тем, что работает именно в двенадцатом, хотя в ее глазах читается абсолютное пренебрежение ко всем жителям. Наконец, она идет к хрустальному шару, наполненному женскими именами. Я замираю, забывая, как дышать, кровь колотит в ушах, новый приступ страха замедляет все функции организма. Лишь бы не я. Лишь бы не я!
‒ Примроуз Эвердин! ‒ восклицает сопроводительница и радостно вглядывается в толпу.
Сердце пропускает удар, душа уходит в пятки, и я до крови прикусываю нижнюю губу. Это не я! Это маленькая сестренка Китнисс, за которую моя подруга так волновалась. Ей всего двенадцать, и она на дрожащих ногах идет к сцене.
‒ Есть доброволец! ‒ кричит сильный, надрывной девичий голос. Китнисс не оставит сестру. Она бежит к сцене. ‒ Я хочу участвовать в играх!
Эффи хвалит ее, но все равно хочет вытащить на сцену Прим, как победителя сегодняшней Жатвы, но папа резко возражает ей, и девочку оставляют на площади. Она плачет и бьется в истерике, не отпуская от себя Китнисс, которая ожесточенно отрывает ее от своего платья.
‒ Не уходи! Нет, ‒ кричит Примроуз, и тогда сильные руки Гейла поднимают ее над землей и уносят прочь. Свободная и решительная смуглая сероглазая девушка из Шлака твердыми шагами поднимается на сцену. Мисс Бряк что-то спрашивает у нее, просит толпу поприветствовать добровольца аплодисментами. У меня все плывет перед глазами. Страх, боль, чувство вины ‒ все смешалось воедино. Скорбное молчание пронизывает площадь и всех стоящих на ней людей, у многих, как и у меня из глаз катятся слезы. Все смотрят на нее другими глазами. Она, действительно, стала другой, не такой как прошлые трибуты. Она пожертвовала собой ради сестры. Она подписалась на смерть добровольно. Мне давно хотелось что-то сделать для нее, и теперь я, кажется, могу. Древний знак нашего дистрикта ‒ три средних пальца левой руки, которые нужно поднести к губам, а затем протянуть в сторону человека, который достоин восхищения и признательности. Так прощались с моим дедушкой - учителем, который воспитал многих и усыновил чужого ребенка.
Сегодня я первая поднимаю этот знак, прощаясь с той, кого люблю, и все люди на площади, словно повинуясь внезапному порыву, поступают также. Китнисс дорога и им. В ее поступке есть особая ценность.
Внезапно проснувшийся Хеймитч Эбернети вскакивает со своего стула, обнимает Кинисс и обвиняет всех в трусости. Он бросает вызов. Он все еще бунтует, и в эту минуту его пустые глаза наливаются кровью, и в них появляется надежда, но алкоголь берет свое: ментор падает со сцены, случайно оступившись. Камеры снимают его падение, а Китнисс старательно отворачивает взгляд. В ее глазах тоска, печаль и смятение. Жалеет ли она о том, что сделала? Нет, она не пожалеет… И она вернется! Вернется обязательно. Сильная, смелая, умная и красивая. Она многое умеет, ее ничего не сломает. Она станет новым Победителем. Она этого достойна. Достойна богатства, денег, хорошего теплого дома и жизни, жизни без бедности и лишений. Достойна, как никто другой!
‒ А теперь мы выберем трибута-юношу, ‒ восклицает капитолийка и тянется за бумажкой в шар с мужскими именами. Вторая волна страха с новой трепещущей силой заполняет мой мозг. Лишь бы это был не Гейл. Лишь бы не он! Но его бумажек слишком много. Сорок две, сорок две! А я ничего не могу изменить. Я в безопасности. А он? Ему не на что полагаться, кроме удачи да моей молитвы о том, чтобы на листочке, вытащенной из хрустального шара не было написано имя Гейл Хоторн. А я? Я не переживу, если он окажется стоящим на той ужасной сцене приговоренных к смерти. Я сжимаю кулаки и жду. Секунды превращаются в года.
‒ Пит Мелларк, ‒ восторженно заявляет Эффи Бряк, а у меня так подкашиваются колени. Белокурая девушка с пухлыми щечками, стоящая передо мной закрывает лицо руками, пытаясь сдержать тяжелые рыдания. Делли Кортрайт плачет не зря. Бедный, бедный Пит! Он так любит Китнисс, сегодня он, наверняка любовался ее платьем, подчеркивающим стройность хрупкой фигуры и красиво уложенными волосами, придающими ей особую привлекательность, а жестокий Капитолий хочет их стравить на арене Голодных Игр. Выигрыш одного станет смертью для другого, и Делли знает, что шансов на победу у Пита куда меньше, чем у Китнисс.
Комментарий к Та самая Жатва
Много повторов из книги, но очень хотелось описать эмоции Мадж
========== Прощание и надежда ==========
«Даже думать не смей плакать! ‒ веду я мысленный диалог сама с собой, стоя у дверей комнатки прощания. ‒ Китнисс и без меня плохо, не стоит ее еще больше расстраивать. Только не плакать. Держаться!». Сжимаю руки в кулаки так сильно, что на коже от ногтей остаются кроваво-красные следы. Больно. Больно ‒ это хорошо, физическая боль притупляет боль душевную.
Хлоп, и тонкая деревянная дверь со всего размаху ударяет о противоположную стенку: миротворцы вытаскивают в коридор обезумевших от горя Прим и миссис Эвердин. Обе рыдают в голос, даже не пытаясь вытереть с впалых бледных щек водопад неиссякаемых слез. Непонятно откуда взявшийся Гейл, бледный и растерянный, подбегает к ним, пытаясь помочь, но мама Китнисс лишь тяжело качает головой и шепчет срывающимся голосом:
‒ Нет, ничего не нужно. Уже ничего.
Гейл уходит в сторону и начинает мерить длинный коридор семимильными шагами, видимо, таким образом, он отчаянно пытается успокоиться, но страх, тоска, беспокойство и трепет крепко держат его за горло и не выпускают из своих цепких лап. Я охаю и понимаю, что пропустила свою очередь. Крупный широкоплечий мужчина с опаленным лицом от долгой работы у огня осторожно поворачивает дверную ручку и аккуратно, боясь создать лишний шум, входит в комнатку для прощания. «Мистер Мелларк», ‒ подсказывает мне память. Минуту назад он попрощался с сыном, а теперь идет к Китнисс. Что он хочет ей сказать? Попросит о союзе с Питом или откроет его сокровенную тайну. Знает ли он о ней вообще? Ведь мой папа и не догадывается о том, что я неравнодушна к мальчику из Шлака, который уже дыру на здешнем ковре протоптал. Мне все равно не узнать никогда: чужая душа потемки.
Выходит он быстро, еще более расстроенным, чем зашел, выходит и, не оглядываясь, спешит к выходу. Я бросаю взгляд на дверь и медленными шагами захожу в эту камеру пыток для родных и близких трибута.
Китнисс не плачет. Еще бы! Китнисс решительная и спокойная, как всегда. Она не из тех, кто льет слезы, она стойко переносит все удары судьбы, и я горда тем, что мы дружим. Китнисс благородная, она смогла сделать то, на что я бы никогда не решилась. Никто бы не решился, потому что каждый трясется только за свою жизнь…
‒ На арену разрешают брать с собой одну вещь из родного дистрикта. Что-то, напоминающее о доме. Ты не могла бы надеть вот это? ‒ говорю я и протягиваю ей свою брошь, предусмотрительно снятую с платья несколько минут назад.
‒ Твою брошку? ‒ удивляется она.
