– Мы боролись за это. Лишь бы осознание бескрайнего могущества не застило ей глаза, а то как бы Голодные игры не нашли новое начало среди детей Капитолия.

– Думаешь это возможно? – в ужасе прикрываю рот руками.

– Надеюсь, что нет.

– В стране разрушения. Осталось еще несколько сотен мятежников, поддерживающих прежний порядок. Общими усилиями мы справимся. Постепенно дистрикты начнут восстанавливать.

– Двенадцатый пострадал больше всех.

– Восьмому, пятому и второму тоже досталось, но ты права, начнут с нашего. Это было моим условием.

– Условием? – он едва поводит глазами, не удостаивая меня ответа, который мне так хочется услышать.

– Значит, скоро можно будет вернуться домой. Ты поедешь в двенадцатый? ‒ он молчит. Ответ снова находится сам собой. Гейл ‒ солдат, он останется здесь…

– Мисс Андерси, – высокий сдержанный голос останавливает поток моих мыслей, выбивая меня из колеи. Я узнаю немолодую, но все еще красивую и ухоженную женщину с красиво уложенными волосами в обычном сером комбинезоне, как у всех тут. Она была первой из жителей Дистрикта-13, кого я увидела, первой, с кем я поговорила.

– Добрый вечер, президент Койн.

– Наконец-то, я могу поговорить с Вами. Ваш отец так много сделал, хотя понимал всю опасность своего положения. Мне жаль, что вся Ваша семья погибла. Но для дочери мэра у нас всегда найдется место. Вы обладаете удивительными упорством и трудолюбием, к тому же многие Ваши знакомые говорят о великолепном образовании, которое Вашему отцу удалось дать Вам. Не понимаю, почему Ваш жених против того, чтобы Вы остались в тринадцатом.

– Гейл мне не жених, – чувствую, как краска заливает лицо. – Но он прав: я поеду домой, как только будет можно.

– Не разрушенной осталась только Деревня Победителей. Восстановление старых построек и возведение новых домов займет какое-то время. Подумайте, Мадж.

– Нет, я бы хотела побывать на могиле своих родных, – сжимаю руки в кулаки, не позволяя слезам пролиться. Женщина поджимает губы, напоследок попрощавшись с солдатом Хоторном.

– Я ей ничего не говорил, – зачем-то оправдывается Гейл, – Она сама сделала такие выводы.

– Оставь, я сама виновата, – отворачиваюсь, протягивая руку за градусником.

– Ты придешь завтра?

– Я прихожу каждый день. Рук не хватает и…

– Я не об этом.

– Гейл, – поворачиваюсь, намереваясь объяснить. – Неужели, тебе нравится видеть… знать, что я страдаю?

– Не нравится.

– Тогда зачем?

– Что зачем?

– Ты это делаешь. Зачем даришь надежду, еще раз заставляя поверить? Разве ты не понимаешь, что это, как минимум, эгоистично, а, как максимум, жестоко.

– Эгоистично, – он задумывается. – Скорее наоборот: я надеялся получить второй шанс.

– Лучше не надо, – Гейл сужает глаза. – Я больше не могу зависеть от настроения Китнисс.

– А причем здесь Китнисс?

– Не обманывай себя.

– Ладно, – отворачивается. – Со мной все понятно, но что тебе сделала моя семья?

– Ничего, – удивляюсь. Еще этого не хватало.

– Тогда зачем избегаешь и их? – снова краснею, а земля под ногами начинает осторожно раскачиваться. Глупо было думать, что миссис Хоторн не догадается об истинных причинах моих поздних приходов. – Мама устала притворяться спящей.

– Сестричка? – одинокий мужской голос эхом отбивается от стен жестяной банки.

– Мне нужно идти, – радуюсь и быстрее пули мчусь в процедурный кабинет, с мстительным удовольствием кидая в дезинфицирующий раствор дюжину градусников. – Я пойду, доктор Аврелий, – обращаюсь к седоволосому старцу с чудаковатым, но все еще горящим взглядом. Ухожу быстро и, не оглядываясь, долго топчусь у дверей спальни, не решаясь войти и, наконец, придумываю новую отговорку. Мне необходимо увидеть Китнисс.

Полупустые плохо освещенные коридоры бескрайним лабиринтом тянутся вдоль стен непробиваемого бункера, напоминая крысиные норы, порою я и сейчас блуждаю в них, пытаясь отыскать путь покороче, однако сегодня судьба благоволит мне. Я без труда нахожу комнату, как две капли воды похожую на мою: две узкие кровати, заправленные темно-коричневым покрывалом, две тумбочки и серая штора на несуществующем окне. Только колыбелька, накрытая белоснежной простынью, видимо, из госпиталя, указывает на то, что спальня принадлежит кормящей маме и младенцу.

– Китнисс, – с порога заявляю я, уперев руки в бока. Победительница Семьдесят четвертых Голодных игр поднимает на меня обеспокоенный взгляд и прикладывает палец к губам, осторожно укачивая мирно сопящую Руту. – Китнисс, – продолжаю, снизив голос до шепота. – Зайди к Гейлу, пожалуйста.

– К Гейлу? – укладывает дочь в кроватку. – Я заходила сегодня, – мямлит, – Приносила Руту. Он был рад племяннице.

– Тебе бы он был рад не меньше, – кривлюсь, пока подруга отстраняется от кроватки, фокусируя взгляд где-то за моей головой.

Когда-то давно, еще малышкой из окна родительского дома я наблюдала сказочную картину. Иссиня-черное небо, разрезанное вдоль и поперек острыми световыми лучами молний, проклинало провинившуюся в чем-то землю ливнем, напоминающим водопад, градом размером с куриное яйцо и раскатами грома, нагоняющем вселенскую тоску и почти животный страх. Обида небосклона изливалась около трех часов, и вдруг в одно мгновение все закончилось. Разом. Солнце, как по взмаху волшебной выглянуло из-за грозовых туч и принялось залечивать раны земли, осушая лужи и уничтожая град одним прикосновением. Благодарю солнечному теплу, небо стало добрее, и кусочек синевы, явившейся ниоткуда забрал в себя всю черноту, заменяя ее белой ватой кучевых облаков и круглой радугой. Лицо Китнисс напомнило мне тот самый день. Куда подевались усталость и отрешенность? Серые глаза превратились в звезды, а улыбка придала лицу особую радостную нежность.

– Ну, как? – шепчет Пит, прижавшись к косяку двери.

– Сходила. Койн отпустила меня. Завтра едим свежую кобанятину.

– Наконец-то. А то все каша да каша!

Взгляды, жесты и биение сердец порою заменяют тысячи слов. Я чувствую, что становлюсь лишней. Опять. Обхожу Пита и покидаю комнату, тихо попрощавшись. Сын пекаря и его жена продолжают ворковать, не замечая моего ухода. Даже если Пит не вспомнит их совместную жизнь, это им не помешает, потому что он снова в нее влюбился… Гоню от себя странные мысли. Меня это не должно касаться. Не мое дело! Все будет так, как должно быть.

Возвращаюсь в больничный отсек, представляя, что я гигантская змея, ползущая по глубокому туннелю. Повсюду постоянно встречаются люди в серых комбинезонах, похожие на огромных муравьев и бескрайнюю бесцветную массу. Если бы мама и Мэри были рядом, но теперь между нами облака, и, увы, не кучевые.

‒ Ты больше не любишь меня, Мадж? ‒ крепкие пальцы вцепляются в мою руку железной хваткой. Тоненький голосок смахивает на писк. Опускаю глаза и замечаю две темные косички и смуглое личико.

‒ Ну, что ты, Пози? Я очень люблю тебя.

‒ Почему тогда не рассказываешь своих историй?

‒ Просто я была занята. Здесь много работы, а я не хочу прослыть дармоедкой.

‒ Ты идешь спать? Расскажи сейчас что-нибудь.

‒ Пожалуй, ‒ строчки рождаются сами собой, как ответ на давно мучающий меня вопрос:

Страшное слово – «чужой»!

Страшнее его – невезенье!

Ну, как мне пройти одной

Сквозь беды и их сплетенье?

Страшное слово – «уйди»,

( А мне страшнее остаться…)

Он просит все время: «Пойми!»

Как страшно мне с ним расстаться!

Я знаю, любовь –это блажь!

«Вот глупости,- скажут. - Чудачка!»