Поражённый этой мыслью, Уэй спросил союзников, где же тот самый издевательский подарок от спонсоров, приведший его в такое отчаяние. Рэй безнадёжно махнул рукой:

— Оставили там же. Выжить это не поможет, а если вдруг тебе захочется сыграть — всегда можешь вернуться, никуда не денется. Кому нужно это дерьмо?

Верно. И всё же, что-то было за этим подарком. Отправить даже крошечную вещь трибутам стоило баснословно дорого, а кто-то не поскупился на целый комплект инструментов… Но никого, кроме Джерарда, подобные размышления не тревожили. Фрэнк уже рассказывал о том, как круто Боб убил жуткого койота, напавшего на них под утро.

-…Клянусь, у него были безумные глаза! Они горели красным в темноте! А изо рта капала кровь! — это он про зверя, конечно, не про Боба. — Мне кажется, это мог бы быть койот-вампир, как думаешь?

Мясо этого самого койота, зажаренное на костре, послужило ребятам ужином и было, несмотря на отсутствие соли, намного лучше водянистых цветков кактуса. Джи снова ненадолго прикрыл глаза. Даже Айеро затих, и теперь были слышны лишь звуки пустыни. Тихо потрескивает костёр, едва различимо гудит ветер в скалах. Фрэнк мягко притопывает ногой, отбивая одному ему известный ритм, Боб громко — как он раньше этого не замечал? — дышит. Рэй что-то тихо бормочет — молится? Уэй вдруг сам захотел помолиться, взывая к высшим силам: пусть они хранят эту смешную троицу, покуда возможно. Они были ангелами, спустившимися с небес, если всерьёз хотели дать Джерарду выжить, а он видел в их глазах: да, это действительно всерьёз. Смог бы он, должен ли он позволить?.. И он снова раскрыл рот, чтобы спеть: он пел для них, под ритм их сердец, под их невнятный шёпот и мерное постукивание ногой, он пел, чтобы сказать им «спасибо». Чтобы не позволить им сделать их страшный выбор.

And all the wounds that are ever gonna scar me

For all the ghosts that are never gonna catch me

If I fall

If I fall…

Джерард чувствовал, что плачет от горечи, переполняющей сердце, от избытка чувств, и если бы он поднял глаза на своих друзей, то увидел бы, с каким благоговением они смотрят на него. Но он не видел, и так было лучше для него. Он чувствовал, что из девяти оставшихся в живых трибутов четверо — это их команда, и… Долго ли они сохранят её в полном составе? Джерард боялся — нет, не умереть: потерять этих парней. При другом раскладе он рад бы был познакомить их с Майкосом, как знак особого доверия, как… Как поделиться сокровенной тайной. Но эти трое собирались приносить бездумные жертвы, и он пел о том, как боялся, что им это удастся; о том, как больно будет это принять.

At the end of the world

Or the last thing I see

You are

Never coming home

Never coming home

Could I? Should I?..

Где-то в ночи несколько раз негромко ухнула пустынная сова, вторя Уэю. Раздался выстрел пушки. Это был финал: живых трибутов на Арене оставалось восемь.

Комментарий к XVIII

My Chemical Romance - “The Ghost of You”

========== XIX ==========

Майки Уэй сидел на скамейке возле дома и задумчиво болтал ногой: капитолийская съёмочная группа настраивала освещение и делала подсъёмки, а значит, до брата одного из финалистов никому дела пока что не было. Каждый день он вставал чуть свет, чтобы удостовериться, что Джерард жив, иногда даже просыпался среди ночи и шёл, не до конца придя в себя, на кухню, чтобы включить старенький телевизор. Пока на канале, круглосуточно показывавшем Игры, не передавали сводку оставшихся в живых трибутов, Майки не мог уснуть, как ни старался. И без того тощий, он ещё сильнее похудел за эти пару недель, а под глазами у него из-за постоянного недостатка сна залегли тени. Он сам начинал походить на мертвеца, точно все несчастья, происходившие со старшим братом, отражались и на младшем. Сегодня ночью, например, он проснулся от острой боли в боку, прямо под рёбрами, точно ему вонзили туда нож. Совсем недавно он видел, как ранили брата, в прямом эфире и не смог уснуть, пока не убедился, что союзники вновь отыскали Джи, чтобы помочь. Не то чтобы Майки был плохого мнения о брате, но он испытывал безмерную благодарность к этой троице за то, что они не бросили Джерарда, что бы ни происходило. Без них он давно вернулся бы домой — холодный, безжизненный, в простом деревянном ящике. Как ни странно, Джи продолжал жить, и теперь Майки готовил себя к тому, что Капитолий постарается выжать из него все эмоции, чтобы затем красочным разложить на блюде перед публикой: любуйтесь, объятый горем брат умирающего парня! Ведь это так увлекательно наблюдать. Может, предложат глицериновые слёзы для большей достоверности? «А может, — вспыхнула шальная мысль, — они помогут Джи, если я проявлю себя, как надо?» Главное — тронуть их… Он помнил, как для каждого трибута телевизионщики создавали трагедию, даже для дюжих широкоплечих парней из первых дистриктов. Здесь-то они сыграют на родственных чувствах! «Не знаю, что со мной будет, если Джерард не вернётся», «Он был рядом всю мою жизнь», «Безумно скучаю»… Все эти фразы, что он мысленно репетировал, звучали нелепо и фальшиво. Впрочем, капитолийцы должны проглотить что угодно, да? Отчего-то Майки всегда представлял их всех умственно отсталыми, для которых в жизни существуют только Голодные Игры раз в год и… Праздники? Интересно, как они развлекаются? Наверное, много дорогой еды и алкоголя, слуги…

— Пожалуйста, миссис Уэй, проходите, мы начинаем! — в доме послышался баритон Дэвида Джонса, столичного интервьюера, который, только успев прибыть в Шестой, уже распоряжался в доме Уэев, как в собственном.

Мать долго отвечала на вопросы, что-то вспоминала про детство Джи и даже пару раз всхлипнула. Отец держался бодрее, но, даже не видя его, Майки знал, как напряжённо он водит глазами по комнате, точно ища точку, за которую можно зацепиться, чтобы чувствовать хоть какую-то опору. Так же смотрел он во время Жатвы, когда оба его сына, бледные от ужаса и такие беззащитные стояли на сцене. Но отец и мать, разумеется, были лишь данью правилам. В действительности Джонса интересовал именно Майки, вот уж где капитолийцы могли сполна насладиться видом горя. Разговор с родителями кончился, и Дэвид вышел во двор, чуднó смотрясь на фоне давно не крашенной деревянной ограды, ржавых посудин, сваленных в углу, и бурьяна. Он был само олицетворение столичного вкуса и стиля, при том, что явно старался одеться скромнее: костюм цвета яичного желтка, настолько идеально выглаженный, что, казалось, может порезать при неосторожном движении, хлопковая рубашка в насыщенную бело-жёлтую же полоску и даже носки в цвет. Начищенные туфли, казалось, светятся на фоне песчаной дорожки, и Майки почти с ужасом представлял, что будет, если их хотя бы коснётся пыль, поднимавшаяся при каждом неосторожном шаге; но капитолиец двигался с неземной лёгкостью и грацией, точно специально уклоняясь от каждого взметавшегося с земли облачка. Заметив паренька, сидящего на скамейке, он едва заметным жестом поманил оператора, а сам, чуть улыбнувшись, направился в его сторону и легко, точно так и должно было быть, присел рядом с Уэем. Тот мгновенно ощутил дискомфорт, тем более что почти мгновенно рядом замаячил довольно грузный мужчина с телекамерой, но Дэвид Джонс тут же отвлёк внимание Майки на себя.

— Здравствуй, Майкл. Извини, что приходится тревожить тебя вопросами, могу представить, каково тебе сейчас. Сам понимаешь, работа!

Голос его звучал мягко и обнадёживающе, хотя ни о какой надежде, конечно, не могло быть и речи, когда перед тобой сидит живое воплощение власти Капитолия. Дэвид был таким ярким в мрачной серости Шестого дистрикта, что от него рябило в глазах — даже волосы, огненно-рыжие, уложенные замысловатыми волнами и щедро политые гелем, выглядели более жизнерадостно, чем место, в котором выросли братья Уэй. Наверное, обилие слепящих светом красок должно было раздражать Майки, и без того напряжённого, как струна, но он почему-то расслабился, уловив в интонациях репортёра почти дружеское сочувствие.