Таласса стоит на коленях, и ее безостановочно рвет на мраморные плиты под ногами. С ее крохотного балкончика слишком хорошо видно парочку, сражавшуюся этажом ниже: трибуты из Дистрикта-8, эта странноватая, беспардонная рыжая девица и не менее странный парень, поведение которого в Тренировочном центре вызвало столько недоумения и раздражения… Но Таласса питала какую-то непонятную симпатию к Хиону Вагнеру, несмотря на то, что не могла и минуты находиться рядом с этим человеком. Неужели он заслужил такой участи? Его землячка дралась как обезумевшая, и сейчас, глядя на нее, Таласса боялась хоть малейшим звуком выдать себя: Оре достаточно лишь поднять голову и посмотреть чуть назад, чтобы увидеть ее, а в таком состоянии она вскарабкается наверх, несмотря на немаленькую высоту, прямо по скользким розоватым колоннам. Надо уходить сейчас же, но Талассу словно парализовало: она не может заставить себя отступить, да еще приступ тошноты — она вот-вот выдаст себя… Но Восьмая выглядит оглушенной и, пошатываясь, с трудом встает на ноги. Тяжелыми шагами бредет к полуразбитой лестнице, ведущей вниз, и даже не оборачивается. В руке — кинжал, который она машинально выдернула из груди Хиона — с широкого лезвия падают одна за другой тяжелые бурые капли.
Утерев рот краем футболки, Таласса тоже заставляет себя встать. Голова немыслимо кружится, а перед глазами — чудовищная сцена убийства. Тело Хиона все еще лежит внизу, неестественно изогнутое, и остекленевшие глаза смотрят в чистое небо. Таласса невольно вспоминает их цвет, бледно-зеленый, полупрозрачный, как мякоть винограда, и вздрагивает. Могла ли она помешать Оре? Их разделяло не меньше семи метров в высоту и примерно четверть сотни — вдаль, но даже сейчас, когда все спокойно, Таласса Ричардсон не рискнет спрыгнуть, а иначе, не имея при себе стрелкового оружия, Ору было не остановить. Она и не думала в тот момент — сознание просто отключилось на эти бесконечные минуты боя. И теперь сосущее чувство вины, будто она могла что-то исправить, не дает ей покоя, как Таласса ни пытается его отогнать. «Я не виновата. Я не должна была», — непрестанно звучит в голове.
Нетвердой походкой она возвращается в покои замка и устало присаживается в покореженное от времени кресло. Таласса решительно не знает, что ей делать дальше: руки трясутся, колени дрожат, перед глазами все еще держится образ Хиона, а в голову вдруг приходит мысль… В живых осталось восемь трибутов. Точно, восемь, а это значит, что совсем скоро Игры подойдут к концу. Это значит, что отвратительные, всюду сующие свой нос тараканы-журналисты из Капитолия уже навострили свои стрекочущие лапки в сторону дистриктов, чьи участники продержались на арене до этой самой минуты, а она, Таласса, так и не показала, что значит Четвертый. Сейчас она чувствует себя совершенно растоптанной, и незримая насмешка Капитолия звучит изо всех углов этого проклятого замка.
Пожалуйста, хватит шоу.
Диаманду тоже кажется, что распорядители безбожно смеются над ним. Арена для него уже который день скучна и уныла, словно застоявшееся болото, и он лишь к вечеру понимает: они ждут, когда он сам выйдет на охоту. Единственный профи, оказавшийся в финальной восьмерке, — это удивительно для Голодных Игр, и теперь все, абсолютно все возлагают на него колоссальные надежды. Он должен выслеживать, охотиться, развлекать толпу и бороться. Он и только он: капитолийцы не так уж глупы, как ему могло показаться — они знают, что каким бы размеренным и спокойным он ни был, натура воспитанника академии возьмет свое. Диаманд хочет действия, хочет размяться, продемонстрировать свою силу — пусть это будут переродки, ловушки, лабиринты… Капитолий и пальцем не пошевельнет, чтобы предоставить ему это. Пора вооружаться и — как в детской считалке: «Раз-два-три-четыре-пять, я иду искать». Эта мысль заставляет Уиндема чувствовать себя полнейшим придурком, и в его душе борются две противоречивые личности. Первая говорит, что он опозорит академию профи и станет посмешищем, если победит в Бойне, не приложив к этому никаких усилий, вторая — подбивает на бунт и не хочет идти на поводу у тех, кто возомнил себя всем, являясь на самом деле пустышкой. Пока он не может решить, какое чувство в нем сильнее, но если это окажется гордость, то убить придется кого-то из парней: гибель девчонки толпа не оценит так высоко, несмотря на то, что девчонки в этом году как на подбор: что Иштар, что Ора, что Терра с Талассой… Если сейчас все они еще живы, то каждая стоит такого, как Хион или Тимис.
Диаманд невольно вздрагивает: так цинично он прежде не рассуждал. Но подумав ещё немного, он все же приходит к выводу, что по-настоящему достойных соперников осталось двое: Ром и Маркус. Вот между ними тремя и должна продолжаться борьба за победу — такая борьба, какой ее хочет видеть большинство. Что ж, интересно будет понаблюдать за тем, как оправдаются или разрушатся чаяния столичных снобов (хотя, по правде сказать, в Дистрикте-1 обитают снобы и похлеще). Жажда пойти им наперекор заставляет Диаманда вальяжно растянуться на земле и взяться за книгу: до конца осталось совсем немного.
Таласса все же находит в себе силы слегка расслабиться, отвлечься от увиденного днем. Она избавляется от страха непривычным для трибута на арене способом: прибирается в замке. Как бы глупо и бесполезно это ни было, но уборка замечательно успокаивает нервы (вот зрители веселятся, глядя на нее), а когда становится так темно, что толку от ее попыток навести чистоту не остается, а уснуть оказывается слишком страшно, Таласса спускается к морю. Здесь, в лунном свете, дышится так легко и привольно, и так знакомо шумят темно-синие волны, что она вмиг забывает обо всем. Представляет себя снова стоящей на корме «Морской ведьмы» и раздающей указания и выискивает на берегу красивые мелкие камушки. В спину ей дышат тяжелые скалы — величественные, незыблемые истуканы: море бьется о них, но никак не может сломать. Она — это море, а гора — проклятый Капитолий, такой же непоколебимый и беспристрастный. И если она не может сломать его, то попробует хотя бы забраться на вершину утеса.
В детстве Таласса любила лазать по скалам, и навык этот остался с ней до сих пор: она и сама не заметила, как оказалась на широком уступе высоко над землей. Только она и природа — сейчас здесь нет ничего больше. Полная луна, круглая и задумчивая, россыпи белых звездочек на небе и воздух такой чистый и свежий, что это совсем не похоже на арену Голодных Игр. Здесь Таласса наконец засыпает спокойным сном.
Ее будит гимн, будь он тысячу раз проклят, и это смешное лицо Хиона в небе, белесое, словно та луна рядом с ним. И в Талассе вдруг закипает прежнее отчаяние, ненависть и страх. Снова Ора с ее ножницами и неудержимой яростью, снова Хион — ей почему-то кажется, у него дрожали губы, — и как он боролся с нею, и кровь у него на лбу, и бурая кровь на белом полу: кап, кап, кап… Что они наделали, что?..
Хион был лишь марионеткой. Такой же марионеткой была и Ора, но она, Таласса, не хочет, чтобы они управляли ее разумом, чтобы Игры диктовали ей, что делать. Это бесчеловечно, жестоко… Новый приступ тошноты — его удается подавить, но Таласса чувствует, что картина гибели Хиона Вагнера будет преследовать ее еще очень долго. И она подходит к краю уступа, смотрит на круглолицую луну, прижимает пальцы к губам и поднимает правую руку. Глаза застилают слезы.
В Четвертом дистрикте ее должны понять. Терпеть это больше нет сил: Линария и Айвори, Хион и Сандал, и многие другие невинные жертвы: жить с памятью о них — непозволительная роскошь и невыносимая боль. Таласса еще долго стоит на краю и не может решиться, но потом закрывает глаза, и оказывается слишком легко представить, будто она просто ныряет с вышки, как делала уже сотни раз. Складывает руки у груди и, оттолкнувшись, рыбкой прыгает вниз, в радушные морские объятия.
Почему-то закладывает уши.
========== XXXII ==========
— Дай мне это, — сглотнув, просит Лисса, протягивая руку, и пальцы сжимают холодное стекло с плещущейся на дне бурой жидкостью. Коньяк. Госпожа Голдман не слишком любит его, но только что в один момент рухнула вся ее некрепкая теория: Таласса Ричардсон сдалась и шагнула в пропасть, тогда как Лисса втайне строила на нее планы.
