Перед глазами пляшут темные пятна, и у Моны кружится голова. Где-то снова что-то падает, и она, взвизгнув, втягивает голову в плечи, а затем судорожно смотрит по сторонам: ну же, хоть какой-нибудь выход, он должен быть!

Она находит его почти тут же, в бойнице в шаге от нее. Ту хорошенько разворотило землетрясением: проем стал чуть ли не втрое шире прежнего, и худенькая Анемона легко протиснется в него. Придется прыгать. Иного выхода у нее нет: если не поторопиться, ее вот-вот придавит завалами кирпича — Мона и без того с трудом уклоняется от обломков, что валятся с потолка, оставляя на загорелой коже синяки и ссадины. Если она не прыгнет — погибнет точно; если прыгнет… Что ж, надо признать, что вероятность остаться в живых после прыжка с такой высоты довольно мала, но зато ее точно не погребет под собою рухнувшая башня — та кренится в противоположную сторону, и если Моне немного повезет, она сможет съехать по покатому склону, как с детской горки. Тогда и повреждения будут не такими… страшными.

Одной рукой держась за крюк в стене, Анемона нерешительно приближается к бойнице и тут же вцепляется в уступ, чтобы не упасть. Где-то, как будто вдалеке, раздается грохот, похожий на звук взрыва, а следом — ругань: Ром матерится. Но он все еще жив — пушки не стреляли, — и она, Мона, жива, вот только полностью деморализована: совсем рядом с ней падает здоровенная балка, заставляя Анемону расплакаться от страха. И что там делает Гаррисон?..

Сглотнув, Мона сжимает губы и перебирается на окно, кое-как усевшись в проеме. И понимает, что сама ни за что в жизни не съедет вниз: слишком высоко. От открывшегося вида кружится голова, и пальцы свело судорогой: она даже не может разжать их, схватившись за выступы. Но башня снова содрогается, уходя немного в землю, и Анемону подбрасывает наверх — а затем руки непроизвольно разжимаются, и она, зажмурившись и истошно крича, соскальзывает вдоль кирпичной стены, пытаясь прижаться к ней всем телом, отчаянно хватаясь руками за скользкий кирпич. У подножия башни вьется густой плющ, и Мона еще в сознании пытается зацепиться пальцами за толстые стебли. А потом — острая боль, и в глазах темнеет.

Ром уже на земле — ковыляет среди обломков, потирает обожженное плечо и разодранные колени, но довольно ухмыляется: его устройства сработали на ура. Пара небольших взрывов, и он пробрался через завалы на лестнице почти без увечий, а теперь твердо стоит ногами на земле. Правда, радоваться еще рано — уйти бы отсюда от греха подальше… Башня еще не рухнула — вдруг резко сменит направление и шмякнется прямо на него? Вот смеху будет, такой умный, всю жизнь хвастался, как хорошо понимает законы физики, и… Ну уж нет. Перелезая через груды кирпича, Ром стремится выйти на ровную местность. С Анемоной они разделились — что ж, так даже лучше, их союз был вынужденным, думает он, и пушка вроде бы не стреляла — значит, девчонка жива и тоже выберется…

Размышляя так, он движется от выхода из башни в ту сторону, куда она не должна упасть, и вдруг замечает у подножия, среди обломков и зелени, тело в трибутской форме. И, раздосадованно вздохнув, спешит к нему: напарница все же. Не заметь он ее сейчас — ушел бы со спокойной совестью, но теперь как-то… Что-то не дает. Паршиво это. В конце концов, она разбудила его — как знать, успел бы он выбраться отсюда, если бы не она?..

Мона недвижно лежит среди груды камней, но пульс у шеи прощупывается: значит, жива. Видимых серьезных повреждений Ром не замечает, но все равно приводит ее в чувство несильным ударом по щеке. Анемона чуть слышно стонет, разлепив свои огромные зеленоватые глаза.

— Ты как? Встать сможешь? Что-то болит? — быстро и четко спрашивает Ром. Посмотрев по сторонам, Мона пытается подняться, опираясь на его плечо, но тут же морщится от боли:

— Нога…

«Отлично, — думает Ром, — я вытащу тебя, и мы квиты». Вздохнув, он поднимает ее на руки и ковыляет прочь, подальше от зоны разрушения. Когда арена чуть успокоится, он посмотрит, что там с ногой союзницы, а заодно залатает собственные боевые раны.

========== XXVIII ==========

— Добрый день, госпожа Голдман! Меркурий, рад видеть, — Эрот пожал руку ее мужу, учтиво склонил голову и уступил Лиссе место за главным монитором. Та благосклонно кивнула и, присев, постучала о стол кипой бумаг.

— Здесь отчет о прошедшей ночи, верно? — уточнила она. Эрот кивнул — эти отчеты печатались ежедневно с самых первых Голодных Игр, а сведения затем архивировались. Накопленный архив после финала Квартальной Бойни Лисса Голдман обязана будет сдать президенту, а его копию получит ее преемник — мистер Хоффман. Читать же эти бумаги Лисса пока не собиралась: бегло окинув взглядом все секторы арены, она нажала кнопку перемотки и уточнила:

— В мое отсутствие что-нибудь произошло, господин Хоффман?

— Утром, — кивнул Эрот. — Сектор восемь, обвал башни.

— Погибшие?

— Погибших нет, из пострадавших — Ром Гаррисон и Анемона Клири. Ром незначительно ранен, с девушкой дела обстоят сложнее. Что-то с ногой — полагаю, перелом.

— Хорошо, — коротко ответила Лисса, просматривая ускоренный видеоряд событий сегодняшнего утра и затем переводя камеры в живой режим. — Устроить обвал — ваша идея? Прекрасно. Анемона продемонстрировала удивительную выдержку… — Госпожа Голдман приблизила изображение. Ром и Мона уже перебрались в безопасное место и теперь отдыхали — если это можно было назвать отдыхом. Мона сидела, прислонившись спиной к высокому булыжнику, и лицо ее выглядело зареванным, красным от слез. Кажется, впервые за все время, что на нее направлены камеры, Анемона позволила себе показать эмоции: страх и боль были почти физически ощутимы даже через экран. Мона с недоверием косилась на своего напарника, утирая слезы, а тот пытался быть бодрым и обнадеживающим, накладывая шину, чтобы обездвижить ее поврежденную ногу. Та заметно опухла, и Мона, судя по всему, не могла ей пошевелить — с такой травмой на арене делать практически нечего, отметил Меркурий, и Лисса согласно кивнула. Бывали случаи, когда трибуты доживали до финала, ломая конечности или даже теряя их, но таких случаев госпожа Голдман могла припомнить не больше трех, и все это были крепкие и сильные юноши, а Мона — хрупкая девушка, пусть и настроенная решительно.

— А у нее щедрые спонсоры, — отметила Лисса, всматриваясь в экран: чуть поодаль виднелась серебристая ткань парашюта, а Ром, покончив с шиной, обкалывал ногу союзницы противовоспалительными средствами и отпаивал девушку анальгетиками.

— Да, но сломанную кость никакой спонсор не срастит, — пожал плечами Эрот. Лисса лукаво улыбнулась:

— Что ж, посмотрим, к чему это приведет. И как она будет передвигаться, когда понадобится: едва ли Ром захочет таскать ее на себе. Я бы вообще бросила девчонку, — цокнула языком госпожа Голдман.

— Ты жестока, дорогая, — покачал головой Меркурий, проводя рукой по ее распущенным волосам, выкрашенным сегодня в багряно-красный.

— Ты полагаешь? — Она насупилась. — Что ж, может, и так, но лучшее, что сейчас может случиться с Анемоной, — это быстрая и безболезненная смерть. Ну, либо быстрая — и тогда уже не так важно, болезненная или нет, — смерть всех соперников, а их не так уж и мало.

— Тринадцать, — бодро уточнил Эрот и, развивая бурную деятельность, в течение какого-то получаса покинул комнату управления, оставив арену на попечение Лиссы. Та неторопливо переключала секторы на мониторе, приглядывая за трибутами, и размышляла о том, как далеко удастся дойти Анемоне Клири — в прямом и переносном смыслах. Проблема с ее передвижением, к слову, разрешилась довольно скоро: один из спонсоров прислал костыли, на что Ром пошутил: их, мол, и как оружие использовать можно. Шутка Моне забавной не показалась, да и от самих костылей она была не в восторге — интересно, что бы она сказала, если бы спонсору позволили переправить на арену инвалидное кресло? Тот хотел, но габариты посылок ограничены, и влюбленному дураку пришлось довольствоваться тем, что есть.