— Девочки, поживее, приберитесь здесь! Неужели я каждый раз должна напоминать об этом?! — Джемма перебросила ногу на ногу и смахнула с коленки, обтянутой черной кожей, невидимую пылинку. Пара безгласых девушек, тенями отделившихся от выкрашенных холодно-мятной краской стен, тут же засуетилась, забирая с журнального столика поднос с пустым бокалом, протирая крохотную лужицу на лакированном белом дереве и вынося из бара новый напиток. Джемма благосклонно кивнула, поправляя на переносице солнцезащитные очки в фиолетовой оправе, щедро усыпанной стразами. Она взяла со столика бокал, на дне которого плескался карамельного цвета коньяк, выпила его залпом и поднялась с кожаного дивана. В тот же миг по дому разлилась трель дверного звонка, и на пороге появился, подбрасывая в руке ключи от автомобиля, молодой синеволосый мужчина. Джемма обворожительно улыбнулась, взбивая короткую стрижку наманикюренными пальцами и протягивая ему ладонь. Это был ее новый ухажер, в два раза моложе самой Джеммы, что заметно тешило ее самолюбие. Сегодня он обещал сводить ее в недавно открывшийся ресторан, так что трибутам — даже Иштар Пибоди — придется подождать: успешная капитолийская бизнес-леди не нанималась ей в няньки, и если окажется, что за девчонкой постоянно надо приглядывать — что ж, тогда Джемма Сервей разочаруется в своем выборе. Точно так же, как — она на это надеялась — разочаровался сегодня один из ее коллег, Кальвус Фид: Джемма знала, он делал подарки девушке-трибуту, погибшей сегодня, и злорадно улыбалась при мысли об этом: с Кальвусом у нее была давнишняя вражда. Строптивый и наглый, он отказывался признавать ее авторитет — что ж, однажды это выйдет ему боком, а пока — пока его фавориты в Квартальной Бойне проигрывают фаворитам Джеммы. И это не могло не радовать.

***

Донату Никсию радовало то, что ее любимого трибута можно назвать счастливчиком: пока что Хиону везло, и молодая капитолийка с пушистыми розовыми кудряшками спокойно наблюдала за его судьбой. Донате жаль только было, что Хион перестал петь, уйдя от своих союзниц, и что разбил подаренную ею лютню, защищаясь от волка. Лютня была красивая и так подходила молодому человеку — но что поделать, по крайней мере, Вагнер был жив, а это уже дорогого стоило. Быть может, он победит, и тогда Доната попросит его играть в ее консерватории — не на лютне, но на любом инструменте, что выберет юноша. В конце концов, творческие люди должны держаться рядом — а Хион так сладко поет… Нужно лишь выбрать для него подходящую композицию, и зал будет ликовать.

Доната перебирала длинными тонкими пальцами, изящно разрисованными розовой краской, упругие струны арфы и напевала себе под нос, краем глаза поглядывая на экран телевизора. Она сделала небольшую ставку на Хиона, рассчитывая, что его победа принесет ей некую сумму на открытие еще одной консерватории, но деньги волновали ее меньше всего — просто могли стать приятным дополнением в случае чего. Но уповать на них было нельзя: Доната прекрасно знала, каковы шансы у мальчишки из Дистрикта-8 одержать победу. Но она верила в него и искренне желала ему удачи — в этом желании было столько детской непосредственности, столько наивности, что порой Доната сама себе удивлялась. Об окружающих и говорить нечего — ни один из них не верил, что розововолосой арфистке уже почти тридцать лет. И если быть честной, то это обстоятельство даже играло ей на руку: никто не воспринимал Донату всерьез, и благодаря этому она не раз получала для себя ту или иную выгоду: от скидок на аренду зала до новых возможностей развития музыкальной культуры, потому что популярная музыка Капитолия заставляла ее морщиться от отвращения. Даже в шутливом исполнении Хиона Вагнера.

Хиону Вагнеру, к слову, приходилось не так сладко, как могло бы показаться на первый взгляд: падая в тоннель, он сильно повредил ногу и с трудом мог наступать на нее — а продолжать путь надо было. Поэтому Доната решила помочь юноше — отправила ему крохотный тюбик целебной мази и эластичный бинт. Пусть знает, что его спонсор — не просто безалаберная девица с лютней (если, конечно, он вообще задумывался о том, кто присылает ему подарки).

Посылка вызвала у Хиона благодарную улыбку — и Доната Никсия расцвела от счастья, размышляя о том, как здорово бы было, помоги она ему победить. Если так случится, то она непременно, обязательно познакомится с ним, расскажет, как переживала, когда он чуть не погиб в стычке с Двенадцатым и когда покинул напарниц, и… и наверняка до финала произойдет еще немало захватывающих событий, так что Донате оставалось усмирять свою бурную фантазию и мысленно желать Хиону терпения и — снова — удачи. Нога его спустя короткое время, очевидно, зажила, и он продолжил свой путь по подземному коридору, заставляя зрителей гадать, куда же он его выведет. Доната Никсия верила, что ее подопечный найдет в конце своего пути что-то, что поможет ему на арене, и взволнованнее перебирала струны своего инструмента.

========== XXVII ==========

Марбл сидит на нагретом солнцем камне, затачивая кинжал, и раздраженно поглядывает в сторону Сандала: трус и хлюпик, не место ему на Голодных Играх. Рвется к победе, а из себя представляет — пшик, пустое место. Нет в нем психологической устойчивости, не готов убивать — ну как, как его выбрали? Сидел бы в своем Четвертом дистрикте, удил рыбу старым спиннингом, или что они там еще делают… Марбл думал, идти на Квартальную Бойню — почетно, думал, соперники подберутся достойные… На практике одну из самых достойных он убил в первый же день, ну да Анести сама напросилась, а второй — слишком рассудителен и осмотрителен: Диаманд все велит ему не пылить, тьфу. Еще хороши Третьи и, возможно, Десятый — с ним бы побороться… В общем, валить пора из этой клоаки. Но сперва — избавить Сандала от нерешительности: Марбл уверен, что окажет ему милость, прирезав сейчас. Эх, жаль, что Шортли не такой воинственный — они с ним похожей комплекции, широкоплечие, и рост примерно один, навыки ближнего боя у Сандала неплохи… Интересно было бы побороться, доказать свою силу… Или даже признать поражение: такому противнику проиграть не стыдно. Было бы не стыдно, осекся Марбл, если бы тот тоже хотел сражаться.

Сандал, не подозревая о мыслях напарника, жарит крольчатину на углях: по окрестностям плывет дурманящий аромат хорошего мяса, и это больше похоже на пикник где-то недалеко от дома, чем на Голодные Игры — хотя ребята действительно голодны после охоты, которую открыли на них распорядители. Кони, всадники в доспехах, свора собак — все это разожгло в Марбле зверский аппетит, но пока все улеглось, пока они с Диамандом отволокли трупы подальше от Рога изобилия, пока Сандал проверил силки и подбил пару кроликов, день склонился к вечеру, и их обед плавно перетек в ранний ужин. И когда мясо наконец прожарено достаточно, Марбл и его напарники рассаживаются друг напротив друга, разливают добытое в погребе вино по кубкам, найденным в Роге, и Диаманд произносит короткий тост — за то, что сегодня они работали как слаженная команда. Вот они — шик, блеск, роскошь, вот оно — празднование достойной победы, хотя выиграна лишь одна битва, а война продолжается… Марбл щурит глаза на дворцовые развалины в лучах закатного солнца и чувствует себя то ли гладиатором, то ли просто славным воином — еще бы заполучить трон Победителя Квартальной Бойни… Арена вдохновляет его, разжигает еще большее желание выиграть, и хотя прежде Марбл Хейт не замечал за собой подобной восторженности и сентиментальности, но история с детства привлекает его, и сейчас на ум идут многие имена, многие красивые битвы тех времен, когда еще не было Панема… Он ухмыляется, отпив вино из кубка: у его ног могут лежать почести и слава, нужно только замахнуться мечом… Но не сейчас. Сейчас молодые люди рядом с ним — его верные соратники (ты только не заиграйся, Марбл Хейт, осекает он себя и тут же успокаивается: союзы редко бывают долговечными, тем более — союзы арены).

***

Хион бредет по подземному ходу, неуклюже подволакивая за собой поврежденную ногу: наступать на нее пока больно — наверное, растяжение, ну да это ерунда, это залечит мазь, присланная спонсором (вот же дурак, тратит деньги на такого бесполезного парня — хотя Хиону грех жаловаться, да и вообще, он счастлив одному тому, что до сих пор жив).