— Ты уже заметила, что я кажусь довольно хрупкой, — поясняет она, — и одолеть тренированного парня в равном бою у меня шансов нет. Но дело в том, что в стрессовой ситуации я превращаюсь в тайфун. Если у меня не будет оружия, в ход пойдут зубы, ногти, подручные средства — что угодно, лишь бы спасти свою жизнь. Я привыкла отстаивать свои права, бороться… А еще я уповаю на удачу.
— Обычно она на твоей стороне?
— Сплюнь, чтобы не сглазить! — смеется Ора.
— Вы знаете, у этой девочки такая бешеная энергетика — я прямо чувствую ее жажду жизни, а вы? — улыбается Грация, обращаясь к зрителям, и те одобрительно шумят, выкрикивая имя Оры. — Итак, с нами была импульсивная Ора Борегард из Дистрикта-8, а теперь я позову на сцену ее земляка! Хион Вагнер, дамы и господа!
Хион, одетый в черные джинсы и распахнутую клетчатую рубашку поверх белой футболки с принтом, усаживается на диван и озадаченно осматривается, выгибая белесые брови.
— Добрый вечер, Хион, — приветствует его Грация, и Вагнер, удивительно хорошо пародируя особо манерных капитолийцев, отзывается, комично махнув ручкой:
— Здрас-сте!
Он выжидательно смотрит на Грацию, улыбаясь полувосторженно-полубезумно, а его правая кисть после приветственного жеста так и замерла согнутой в запястье, с оттопыренным мизинчиком, и напоминает куриную лапку.
— Хион, не смотри на меня так, — смеется ведущая.
— А что, тебя это смущает? Я кажусь пугающим? — Он опускает руку на подлокотник и перестает растягивать губы в улыбке.
— Немного. Так куда лучше. Знаешь, а у тебя невероятной красоты глаза!
— Глаза? Где?! — Хион испуганно поднимает брови, и зрачок на его бледно-зеленой радужке сужается так, что на мгновение Лиссе становится жутко.
— Ты так и будешь дурачиться? Я думала, мы с тобой серьезно поговорим, как взрослые люди, а ты…
— Что поделать, я бестолковый болван, — пожимает плечами Восьмой.
— Да ни за что не поверю!
— Как хочешь. Но вообще-то, дорогуша, — Хион вдруг опять делает жеманное капитолийское лицо и «куриную лапку» из руки, чем вызывает у публики приступ хохота, — я не об этом пришел говорить. Ты уже оценила мою прическу? — он указывает на свой вечный вихор, аккуратно уложенный при помощи геля для волос и сегодня выкрашенный синей краской. — Я похож на капитолийца?
— Твои волосы изумительны! — смеется Грация. — Позволь, я потрогаю… — И когда ведущая тонкими пальцами легонько касается его волос, Хион на мгновение высовывает язык, подражая довольному псу, которого треплют за ухом. А потом, вмиг посерьезнев и выпрямившись, говорит:
— Так, давай вести себя как взрослые люди! О чем ты там хотела меня спросить?..
— О, на самом деле, нас всех мучит вопрос о твоей оценке. У тебя неплохой балл, но среди юношей самый низкий. С чем это связано?
— Видишь ли, Грация… Видимо, распорядителям не понравилось, как я пою.
— Ты пел во время индивидуальной аттестации?! — всплеснув руками, переспрашивает Грация.
— Ну да.
— Вечно распорядителям достается самое интересное! А нам споешь?
— Ой, ну я даже не зна-аю… — принимается жеманничать Хион. — Ну нет, — пародируя капитолийский акцент и заламывая руки, отнекивается он. — Ну нет же… Ай, ну ладно, уговорили! — и юноша под аплодисменты затягивает популярный в Капитолии мотив. Голос у него высокий, поет он чисто — ничем не хуже девушки, исполняющей эту песню в столице, и когда Хион замолкает, Грация говорит, что такое пение достойно лучшей оценки, чем шесть, даже несмотря на то, что на показательном выступлении от трибутов требуется демонстрация навыков выживания. Хион пожимает плечами и возвращается на место вмиг погрустневшим: кажется, песня выжала из него последние силы, и теперь он задумчиво наблюдает за вышедшей на середину сцены Анемону Клири, а кое-кто из распорядителей пренебрежительно замечает:
— У нас тут как будто не Игры, а конкурс талантов. Поют они, танцуют, татуировки сопровождающим делают… Может, кто стихи почитает?
— Ну, ребят можно понять, — парирует Меркурий. — Все, что бы они ни показали сейчас, должно в конечном итоге привлечь спонсоров, а что, как ни искусство, может прийтись по душе утонченной капитолийской публике?
Анемона Клири, правда, об искусстве не говорит. Она лишь кружится на месте по просьбе Грации, попросившей получше рассмотреть ее платье, длинное, приталенное и сшитое из ткани, прозрачной на рукавах и у груди и плавно перетекающей в белый у подола. Все оно сплошь изрисовано тонкими черными веточками. При определенном освещении они бликуют густым и глубоким зеленым цветом и оплетают руки, плечи и грудь Моны так, что кажется, в этих местах платье состоит из них одних, обтекающих обнаженные участки кожи. И пока Анемона вращается, шифоновый подол платья, жемчужно-белый, опадает красивыми воланами, приоткрывая босоножки, также напоминающие замысловатые узоры из веточек.
— Твой стилист — кудесник, — в восторге заверяет Грация, когда Мона наконец садится рядом с ней, поправляя «древесную» тиару на голове.
— Спасибо, думаю, Илларии приятно будет слышать такую похвалу в свой адрес, — тщательно подбирая слова, отвечает Анемона. Она слегка картавит, но видно, что над ее речью в Капитолии поработал профессионал: огрехов почти не заметно.
— Ты такая серьезная, Мона… В чем дело?
— Просто не вижу поводов для веселья. Завтра начнется Бойня, и чтобы пережить ее, нужно быть очень сосредоточенной.
Что-что, а это у нее получается превосходно, и макияж с черными разветлвяющимися стрелками до самых висков и волосы, собранные на затылке в ажурный цветок, лишь придают образу строгости. Анемона перестает выглядеть излишне серьезной лишь тогда, когда бросает кокетливые взгляды в зрительный зал: часть четко продуманного плана по привлечению спонсоров. Ей не нравится быть на публике, говорить с Грацией, понимать, что на нее смотрит весь Панем. И если Хион Вагнер кривлялся от души, словно получая заряд энергии от зрителей и отдавая его назад, то Анемона словно теряет силы с каждой прошедшей минутой, хотя продолжает дежурно улыбаться. Она предельно вежлива, на вопросы Грации отвечает без шуток и увиливаний, но все, что она говорит, кажется Лиссе ненастоящим. Фантик, оболочка, призванная скрыть настоящую Анемону: слишком много слов, и все они не дают узнать о ней ровным счетом ничего. Хитрая девушка, не исключено, что на арене она будет строить козни своим соперникам. А может, Лисса просто стала мнительной с возрастом… Однако вскоре Артемида шепчет ей на ухо: «Какая неприятная она, эта Анемона», и все становится на свои места.
— Приятная-неприятная, а публику покорила, — возражает Эрот Хоффман, приглядываясь к девушке. — У нее хорошие шансы. Да и никто не говорил, что Игры выигрывают только приятные трибуты.
— Я просто даже не понимаю, чем она вызывает такую бурную любовь. Она даже ничего толком не рассказала о себе, так, постреляла глазками, и они все расплылись в обожании! — злится Артемида.
— Я бы сказала, что ты просто завидуешь, если бы не была согласна с тобой, — кивает Лисса. — И если бы Анемона не была трибутом.
Да, если у Моны Клири и есть какие-то особые чары, то на главного распорядителя Голодных Игр они точно не действуют, а потому отношение к ней Лиссы будет такое же, как и к остальным.
Земляк Анемоны, лопоухий Аир Финкл, одет в серую футболку, поверх которой небрежно наброшен твидовый пиджак цвета хаки. Он смеется и лукаво подмигивает обоими глазами, словно семафор.
— Ты такой жизнерадостный, — замечает Грация, беседуя с ним, и Аир, разведя руками, поясняет:
— Логично, что я радусь, пока жив.
— Что ж, пожалуй, ты и прав. Боишься перед Играми?
— Да нет, — расслабленно отвечает Аир, вальяжно откинувшись на спинку дивана. Он старается казаться беспечным, но скрыть волнения ему все равно не удается: бегающие глаза выдают. Финкл ерошит пальцами волосы, тщательно уложенные стилистом, и те вмиг рассыпаются непослушними вихрами. — Чего бояться, Игры-то еще не начались.
