Аир кивает: он готов учиться. Мона никогда не видела его таким серьезным, хотя прежде они и не общались особо — но даже со стороны видно, что Финкл несерьезный. Ей казалось, он только и знает, что доставать людей — будто получает от этого удовольствие. Хотя от того, как он злит Ювенту, удовольствие получает и сама Анемона: эта излишне шумная и вертлявая дамочка очень уж назойлива. И ее очень легко задеть — например, перед тем, как уйти с ужина, Аир не забывает попрощаться с ней:
— Доброй ночи, мисс Хэй!
— Мисс Хай, — скрипнув зубами, цедит та. — И если ты не можешь запомнить фамилию, то лучше уж называй меня просто по имени.
— Ой, прошу прощения, Юванда! Я исправлюсь, — хитро улыбается он и успевает исчезнуть из общей гостиной прежде, чем в него летит изящная шляпка с ярко-розовой вуалью. Анемона спешит покинуть комнату за ним следом, пожелав ментору и капитолийцам спокойной ночи, и слышит брошенную ей вслед фразу Рэйвена:
— Главное, чтобы эта ночь выдалась спокойной для тебя!
За дверью гостиной, прислонившись к стене, стоит Аир.
— Как дела? — из вежливости спрашивает Мона, и парень с болезненной усмешкой кивает:
— Нормально. Во всяком случае, пока мы все живы.
— Удивительно, как при твоем постоянном стремлении взбесить Ювенту ты так серьезен с ментором… — сама не зная, почему, говорит Анемона.
— Я не самоубийца, чтобы доматываться до Рэйвена, — фыркнув, отвечает Аир. — Он единственный, кто может помочь выбраться. Но если хочешь, могу примотаться к тебе, — смеется он.
— Нет уж, спасибо, — улыбается Анемона. — Я пойду спать. Доброй ночи.
— Доброй.
Мона спешит пройти по широкому холлу в свой номер и замирает от восторга. Комната выполнена в лиловых тонах, словно кто-то узнал, что фиолетовый цвет — ее любимый. Фиолетовое покрывало на кровати, фиолетовые портьеры на окнах, нежно-сиреневые обои и такой же ковер, мягкий и пушистый. Мона снимает золотистые босоножки на высоком каблуке и с наслаждением зарывает ноги в нежный ковровый ворс. Подходит к окну и завороженно смотрит на ночной Капитолий — тот горит огнями, и туда-сюда снуют нарядно одетые люди. Ах, какие же у них платья, какие прически!.. Жаль, в родном дистрикте нет такой одежды, да и надеть ее некуда… Анемоне всегда не хватало блеска в повседневной жизни. Что ж, хоть перед смертью она может позволить себе одеваться роскошно! В гардеробе, выполненном из какого-то темного дерева, столько одежды, что и на несколько лет бы хватило! И сразу хочется все примерить и кружиться перед зеркалом — долго, долго!.. Мона вздыхает и садится на кровать, с сожалением расстегивая крючки на своем платье с парада: хочешь — не хочешь, а надо переодеться ко сну. Приняв душ и надев шелковый пеньюар густого фиолетового цвета, она забирается под одеяло и закрывает глаза, но сон еще долго не идет к ней: в голову лезут мысли о доме.
Этажом ниже Хиону Вагнеру в голову лезут мысли о том, как паршиво быть Хионом Вагнером. Ментор считает его бесперспективным, даже не особо скрывая это, а Ора — девушка-трибут из его же дистрикта — уверена в том, что Хиону нужно бы показаться психиатру: «Ты странный какой-то». И так всю жизнь: странный, жалкий и вечно одинокий. А ведь он должен как-то завести друзей среди других трибутов; сопровождающая — Муна — сказала, что для этого ему нужно не быть собой — да кто бы сомневался, никто не захочет канителиться с настоящим Хионом Вагнером! Хотя та же Муна относится к нему с какой-то особой теплотой — определенно лучше, чем к Оре. Вот только толку? Хион чувствует себя таким никчемным и опустевшим… За ужином он заливал эту внутреннюю пустоту коньяком — ментор предложил выпить совсем немного, а в итоге Хион слегка перебрал. И пока он находился в состоянии легкого опьянения, пришло какое-то забвение, и ему хотелось веселиться и вытворять немыслимые вещи… Но теперь алкоголь выветрился, и пришло какое-то дурное осознание того, что с каждым днем Хион становится на шаг ближе к смерти, и его ничто и никто не спасет — разве что сопровождающая подыщет спонсоров, но это даже смешно: кто клюнет на такого бесполезного?
Он наконец проваливается в сон и спит столь крепко, что с первого раза и вовсе не слышит будильник, а со второго забирается с головой под одеяло и принимается тихо скулить. Наконец, собравшись с силами, поднимается с кровати и надевает форму, приготовленную для него кем-то из слуг. Безгласые — так называют их здесь, и Хион Вагнер знает, почему: за непокорность власти Капитолия этим людям прижгли языки. В Восьмой однажды явился беглый парень чуть постарше самого Хиона — кажется, он явился из соседнего Седьмого дистрикта, спасаясь от миротворцев, поймавших его на каком-то преступлении, и те вроде как грозились прижечь ему язык и сделать рабом. В эту историю непросто было поверить, и до того дня, как Хион сел в капитолийский поезд, он и не верил — но после все встало на свои места. Все слуги здесь, в столице, ничего не говорят, так что нетрудно было сопоставить факты… Сплюнув, Хион тушит сигарету, пару пачек которых выпросил у Муны, и оставляет окурок в дорогой хрустальной пепельнице. Даже сигареты в Капитолии странные — тонкие, длинные, с ароматами вишни или ментола — в Восьмом дистрикте таких нет. Хотя откуда Хиону знать — он курить-то начал только тогда, когда его избрали трибутом. Выбирать марку сигарет ему уж точно было недосуг.
Вагнер выходит из номера и, наспех позавтракав в гордом одиночестве — очевидно, вся группа Дистрикта-8 уже поела, — спешит к лифту. И, что странно, в тренировочном зале оказывается одним из первых. Кроме него здесь только юноша из Дистрикта-1, оба трибута из Четвертого и девушка из Одиннадцатого. Уже пора заводить союзников, или еще рано? Четвертые вот уже поладили с Одиннадцатой — вернее, поладила с ней златокосая Таласса, а ее земляк с угрюмым и растерянным видом стоит рядом с девушками и не знает, куда себя деть.
— Привет, — тихо говорит Хион, подойдя к ним и натянув на лицо улыбку. Широкоплечий загорелый парень из Четвертого выдыхает с облегчением: он явно рад появлению нового человека — с девчонками он чувствует себя некомфортно. Одиннадцатая, пухлогубая и улыбчивая девушка с каштановыми кудрями, нервно улыбается:
— Привет! Меня Линария зовут.
— Очень приятно, Хион, — кивает Вагнер и протягивает руку парню из Четвертого. Тот неловко пожимает ее и представляется:
— Я Сандал. Хорошо, что ты пришел, девчонки… они… ну…
Таласса неодобрительно качает головой, глядя на него, и многозначительно переглядывается с Линарией.
— Ладно, ребят, мы, пожалуй, пойдем… — виновато говорит та, и девушки отходят в сторонку. Хион остается наедине с Сандалом и понимает, что у того большие проблемы с общением: он ведет себя очень уж зажато. Что ж, назвался груздем, теперь разряжай обстановку, Хион Вагнер. И Хион принимается строить из себя общительного и жизнерадостного парня, сыплет дурацкими шутками и осторожно наблюдает за реакцией собеседника. Кажется, тот не считает его странным или чокнутым, даже нервно смеется — отлично, начало положено. Осталось завоевать расположение остальных трибутов. Вот Талассе он, кажется, не понравился.
— Вы не ладите? — спрашивает он у Сандала, и тот отвечает, задумавшись на минуту:
— Да вроде бы нет… Она сама по себе, такая раздражительная… Ну и в общем… Всякое бывает.
И Хион понимает, отчего Таласса раздражается, когда земляк пытается с ней заговорить. Ей, должно быть, тяжело слушать его медленную, не очень связную речь. Хион помнит девушку из Четвертого по записи Жатвы: порывистая, стремительная, грозная — глаза так и мечут молнии… Должно быть, Сандал ее усыпляет. Но Хиону выбирать не приходится.
Вскоре в зал подтягиваются и остальные трибуты: парочка из Шестого, Девятые, девушка из Пятого с длинной, почти до середины бедра, косой, и ее земляк — серьезный молодой человек в очках… Девушка из Второго с волосами, собранными в высокий хвост — Хион про себя отмечает, что у нее сильные руки и мускулистые ноги. Вторая выглядит дружелюбно, что совсем не похоже на профи, и, кажется, знакомится почти со всеми присутствующими: Хион узнает, что ее зовут Инграта. За Ингратой следом появляются трибуты из Третьего — крепкий светловолосый парень и гордая девушка, от которой трудно оторвать взгляд… Последним приходит юноша из Второго — он бесцеремонно вваливается в зал для тренировок уже тогда, когда главный тренер объясняет трибутам правила поведения. Главное из них — не драться, все остальные говорят о том, чему здесь можно научиться, но Марбла — того самого парня из Второго — к прослушиванию инструкций не допускают. Главный тренер смеряет его презрительным взглядом и велит молча ждать за дверью.
