Состав с гетманом и гласными, второй из трёх пассажирских составов, предусмотрительно сохранённых на ЛЖД, должен был отправиться из Теслаграда несколько часов спустя. За это время Джорждевичу предстояло проконтролировать финальную стадию подготовительных работ на Обсерватории, освещённый изнутри купол которой уже был заметен в правые окна состава, обогнувшего очередной глубокий кратер и подкатывающего к коперникоградскому вокзалу с юга. Чудо лунного света, построенное в годы процветания Левой Столицы, находилось на самой вершине Пика Гюйгенса. До того, как через толщу скальной породы была проложена пятикилометровая шахта скоростного лифта, материалы и агрегаты для стройки доставляли специальными летательными аппаратами, работающими на гелии-3. Сегодня попасть в Зал Сердечного Согласия можно было непосредственно со станции не больше, чем за каких-то десять минут. Звонимир Ковач, всегдашний оппонент Джорджевича, от всех этих технических штучек Прошлой Эпохи, был в полнейшем восторге, в то время как сам учёный секретарь, ни разу, надо отметить, за свою взрослую жизнь не бывавший на Левой Стороне, испытывал сильнейшее недоумение перед взглядами своего странноватого коллеги. «Если бы ты когда-то жил на Земле, Звонимир,» — говорил он ему, — «про тебя сказали бы, что ты увлёкся стимпанком! Зачем тебе всё это ненужное старьё?» Впрочем, если сейчас этим, как его там, «стимпанком» увлёкся гетман Шпачич, это казалось уже куда более серьёзным…
Но ещё более серьёзным был предмет обсуждения. События на Пангее принимали самый дурной оборот из всех возможных. Самое скверное было в том, что во время последнего, несостоявшегося жертвоприношения, события пошли именно так, как поганка Рихтарж смоделировала на симуляторе. Стрела в купол и электрическое замыкание системы силовых кабелей с одновременным выводом трёх электростанций, детонацией склада с боеприпасами в секторе 7 и катастрофой на ремонтной базе планолётов в секторе 5 — это же её, разорви её Нильс Бор, идея! Это же она сделала, и мы все видели на экране, что из этого всего получилось! Хочешь не хочешь, а поверишь в существование межпланетарной транскосмической телепатии…! И помимо того, что запасы ядерного оружия и банка передовых технологий вот-вот попадут в руки неадекватных подземных сидельцев из Тринадцатого Сектора, так ещё и Рихтарж ходит, распустив павлиний хвост, вся такая довольная тем, что на её прогностические способности обратили внимание в Скупщине. «Надо что-то делать, надо что-то делать!» — твердил себе Джорджевич, совершенно не понимая, чего он хочет в первую очередь: насолить Ренате Рихтарж или помешать одной из земных группировок добиться решающего перевеса над прочими.
Знакомая мелодия песни «Гей, славяне», наполнившая собой всё пространство одноместного купе-капсулы, прервала мучительные раздумья учёного секретаря. «А ведь когда между двумя столицами ходило по двадцать пар составов за земные сутки едва ли поезда встречали гимном…» — пронеслось в мозгу у Джорджевича. Впрочем, постаравшись прогнать от себя подальше досадную мысль, он поторопился вместе с небольшой толпой, в которой на этот раз преобладали вовсе не ясноокие пилигримы, а энергичные господа и дамы цветущего вида и спортивного телосложения, выйти на перрон навстречу уже ожидавшему его там Синише Станковичу, чтобы, наконец, перейти к тому делу, что заставило его покинуть Теслаград.
========== 31. Чума на все ваши дома! ==========
Примечание: Итак, локаций мне оказалось мало. Вот ещё одна…
***
— Ишь разлетались мухи навозные! Смотри, Вилем… вон там… возьми на два пальца влево от одинокой горы… уже третий пошёл… — встревоженно говорил высокий и худощавый человек, потряхивая при каждом возгласе довольно длинной изрядно поседевшей бородой, являвшей полный контраст с коротко и неровно остриженными волосами. Громкий голос и манера размахивать при разговоре руками, словно лопастями ветряной мельницы, свидетельствовали о том, что бородач совершенно не опасался, что его может услышать кто-то чужой в этом пустынном месте на лишённой растительности вершине холма, и не стеснялся своего напарника.
— Что нам-то с того, дядя Геррит? — осторожно поинтересовался тот, едва улучив момент совсем короткой паузы.
Названный Герритом посмотрел на Вилема так, как смотрит учитель, смертельно утомлённый тупостью, ленью и полнейшим невежеством своих учеников, с жалостью и гневом во взгляде.
— Ты, что ли не понимаешь? — дернул он головой. — Не понимаешь? Позор нашего клана ван Борселенов!
Судя по тому, что напарник, крепкий чернобородый здоровяк на вид лет тридцати, ничего не возразил Герриту, старшинство пользовалось у этих людей непререкаемым авторитетом.
— Похоже, Вилем, ты забыл, что написано в книге: «Когда же окончится тысяча лет, сатана будет освобожден из темницы своей и выйдет обольщать народы, находящиеся на четырех углах земли, Гога и Магога, и собирать их на брань; число их как песок морской.
И вышли на широту земли, и окружили стан святых и город возлюбленный.» Похоже ты плохо слушаешь преподобного Яана ван Рейна, когда он произносит эти святые слова: «Седьмой Ангел вылил чашу свою на воздух: и из храма небесного от престола раздался громкий голос, говорящий: совершилось! И произошли молнии, громы и голоса, и сделалось великое землетрясение, какого не бывало с тех пор, как люди на земле. Такое землетрясение! Так великое! И город великий распался на три части, и города языческие пали, и Вавилон великий воспомянут пред Богом, чтобы дать ему чашу вина ярости гнева Его,» — старый ван Борселен говорил это с таким жаром, что, казалось, и без того знойный воздух полупустыни, накалённый за день солнечными лучами, от которых они прятались под низко натянутым защитным тентом, воспламенится прямо у его зубов.
— Каюсь, дядя Геррит! — покорно опустил глаза Вилем. — Преподобный так часто говорит о будущей войне, что…
— И он говорит сущую правду! — вскричал бородач. — Вот она! Вот, в небе! Ангел, выливающий свою чашу! — вновь показал он на приближающийся с северо-западной стороны и увеличивающийся в размерах дирижабль. — И, когда он ударит по Дымящейся Горе, тогда, как сказано, реки высохнут и холмы понизятся…
— А что будет с границами земель клана ван Борселенов, дядя? С теми, что тянутся отсюда, от этой забытой всеми степи до шахтёрской резервации…
— Хвала всевышнему, от неё осталась куча развалин, Вилем. Мой свояк Мартин ван Моор видел с вершины Бергштайна, как она горела в адском пламени зажигательных бомб, и рассказал мне об этом в красках.
— Хвала всевышнему?! — младший из ван Борселенов словно не подумал, что своим неловким восклицанием может ещё больше распалить и без того пылкого Геррита. — Преподобный ван Рейн учит, что наш Бог есть любовь, и ему претит…
— Ему не претит воздать грешнику по его грехам и предать его в руки праведников… — резко оборвал напарника старший, — буры никогда не признавали и не собираются признавать все эти границы, вышки и колючие проволоки, понаставленные теми, кто не имеет на то никакого права.
— Ещё вчера мы не были такими смелыми, дядюшка, когда старались не подходить к Погановке ближе, чем на 10 миль… — вновь позволил себе легкое ехидство Вилем.
— Времена меняются! И мы меняемся вместе с ними! — старший ван Борселен вытаращил свои глаза на соседа. — Заруби-ка себе на руке. На носу бесполезно — не увидишь и забудешь… За войной придёт время большого передела, и будет очень неприятно, если Лефеблям удастся отхватить себе хороший земельный куш, а нам достанутся развалины жилых кварталов с догнивающими трупами.
Стамрехтер (*) ван Борселенов прекрасно знал о чём говорит. Нигде и никак не обозначенный, но хорошо известный всем взрослым мужчинам обоих соседних кланов рубеж упирался в колючую проволоку того, что на языке Панема назывался «Двенадцатым Дистриктом», и ровно в том месте, направо от которого заканчивались бетонные коробки шахтёрских домиков и начиналось засеянное травой открытое пространство. Оно тянулось около трёх миль от края жилой зоны вдоль колючей проволоки до подъездных путей к одной из шахт, уходя при этом вглубь ещё где-то на полторы мили до поросших чахлыми деревцами топких берегов заваленной всяким дерьмом вонючей речки. По всей видимости, жителям Погановки по какой-то причине запрещалось устраивать здесь огороды, и весьма просторное поле, регулярно выкашивали, потому оно могло бы порадовать глаз изумрудной зеленью, если бы такой глаз нашёлся в этом безрадостном месте. И если продолжить невидимую границу так, как она проходит сегодня, с севера на юг, значит, всё это поле, пусть засыпанное сажей, пеплом и долетевшими до сюда обломками взорванных кварталов, несомненно отойдёт Патрису Лефеблю и его жадной и прожорливой, как саранча, родне. Такого оборота событий хотел бы избежать любой из ван Борселенов, и каждый ждёт именно от него, Геррита, правильного совета, как убедить не только соседей, но и всех буров Фристата, что новые времена — это новые болезни, потребуют новых лекарств. Упрямые Лефебли будут стоять на своём, но если на их стороне не выступят ван Остенде и де Койперы, если промолчат уважаемые всеми ван Рейны и де Раабы, наконец, если только ван Мооры останутся верны старинному союзу, заключённому ещё во времена Сецессии, и никто не вмешается в наши с Лефеблями соседские дела, ван Борселены сумеют навязать своё решение хоть всей вселенной. После того пройдёт ещё несколько лет, и на месте выкошенного поля поднимется золотая нива, а рядом с ней вскоре зацветёт сад…
