«Нельзя возвращаться назад», «нельзя идти туда, куда ушла Сойка», — пожалуй, только эти два соображения вращались в её голове, и от этого не становилось легче, ибо за проведённые в укрытии дни, в чём она ни за что не призналась бы своей юной подруге по скитаниям, прожившая все свои тридцать с небольшим лет в каменных джунглях женщина окончательно утратила ориентацию в пространстве.
Немного успокоившись, Твилл заставила себя вспомнить, что, попрощавшись с ними, Кэтнисс двинулась вниз по течению ручья, вытекавшего из лесного озера, на котором стоял их «дом», а сами они пришли со стороны странной берёзы, состоящей из трёх сросшихся друг с другом деревьев. Именно оттуда Бонни и заметила постройку. Поскольку выбор направления всё равно предстояло делать ей, учительница мысленно взяла за точку отсчёта их убежище, соединила её двумя воображаемыми линиями с названными ориентирами после чего очень приблизительно нашла среднюю и развернулась на 180 градусов. Решение, каким бы несерьезным оно ни было, понравилось Твилл. Наверное, подумалось ей, это самый безопасный путь, если тут вообще было уместно говорить о безопасности. Ведь он наиболее гарантированно уводил от уже пройденных опасных мест. Напрямую через замерзшее озеро к высокой одинокой и потому раскидистой сосне, выросшей на противоположном берегу. Она послужит нам ориентиром, и мы не будем блуждать по лесу, порадовалась она и рассказала Бонни о своем решении. Та не стала возражать, хотя перспектива выйти на озерный лед напугала ее едва ли не до смерти. Страшно было, что хрупкий лед подломится, и она утонет, а если все же выберется из полыньи, то замерзнет насмерть в мокрой одежде. Но еще страшнее, что на открытом пространстве они превратятся в идеальную мишень. Бонни робко предложила пойти к сосне вдоль берега, на что Твилл ответила лишь напоминанием не забыть в дорогу костыль, и молодая беглянка смирилась. Только когда две трети дороги до противоположного берега было пройдено, учительница поняла правоту своей бывшей ученицы: в небе появилась точка, растущая в размерах настолько стремительно, что за несколько минут закрыла своей тенью все озеро. Сначала Бонни умоляла подругу бросить ее и бежать к берегу, а когда от блестящего голубизной брюха летающего гиганта отделились четыре фигурки, просила застрелить ее из пистолета, который они забрали в Восьмом у убитого миротворца, но Твилл не сделала ни того, ни другого:
— Будь, что будет, моя хорошая, — вымолвила она, обнимая девушку. Так сцепившихся в один клубок их и обмотали сетью, и на четырех тросах потащили в небо…
— Нас убьют, Твилл, — шептала Бонни, — или…
Оказавшись на полу летающей машины она изо всех сил держалась за старшую беглянку, как будто надеялась на то, что та сможет ее защитить от неминуемой и мучительной смерти, и навзрыд плакала, уткнувшись лицом ей в грудь. Учительница гладила ее по голове, словно рассчитывая утешить, одновременно всё же поглядывая по сторонам. И тут ей стало ясно: похитители были не из Капитолия. Во-первых, они говорили на каком-то совершенно неведомом ей языке. Точно не капитолийском. Во-вторых, они были одеты совсем не в то, что посылал в столицу их швейный дистрикт. «Послушай, Бонни, — шептала она, — на них одежда из шерсти, из грубой шерсти. Ни один миротворец никогда не напялит на себя эти шерстяные рейтузы в обтяжку, никто из капитолийцев не наденет такой короткой шерстяной стеганой курточки с подкладкой из ваты, разве что какой-нибудь невообразимый оригинал.» В-третьих, и это Твилл поняла своим учительским нутром, добыча в виде двух перепуганных женщин изрядно изумила команду летающего монстра. Интонация, с которой они переговаривались на своем загадочном наречии, не могла её обмануть.
— Господа, вы из Тринадцатого? — попыталась заговорить с десантниками Твилл, — это не наши мундиры, мы сняли их с погибших во время взрыва в Восьмом…
На всякий случай, она не торопилась выложить похитителям всю правду, хотя прекрасно осознавала: её преступлений перед Капитолием хватило бы уже на несколько смертных приговоров, и будь они переодетыми миротворцами, никакая ложь не принесла бы ей и подруге спасения. В ответ один из солдат завёл какую-то речь, не оставившую беженкам никаких надежд на взаимопонимание. Наконец, Твилл решилась на ещё одну попытку. Попросив Бонни громко стонать от боли в ноге, для чего, к слову, и не потребовалось каких-то серьёзных усилий, она жестами призывала внимание команды к травме своей ученицы. Случилось так, что довольно скоро один из солдат направился в кабину пилотов, возвратившись оттуда вместе с кем-то, чьё одеяние отличалось от остальных разве что шерстяной накидкой поверх такой же короткой куртки. Как выглядит форма капитолийских военных врачей Твилл тоже хорошо знала, да и не стал бы капитолийский военврач заниматься раной девчонки-преступницы из дистрикта, что только укрепило женщину в её догадках. Человек в накидке освободил ногу от одежды, осмотрел со всех сторон, после чего достал из деревянного чемоданчика какой-то предмет с выдвижным экраном, который он навел на больную лодыжку, что-то бормоча вполголоса. После этого неожиданным, сильным и уверенным движением он вправил её, от чего Бонни издала пронзительный крик и потеряла сознание, приведя Твилл в настоящую ярость. Ей показалось, что костолом хотел убить подругу, и она захотела ему отомстить, вцепиться ему в горло, разодрать лицо, укусить… но несколько рук очень ловко удержали учительницу на месте, а лекарь улыбнулся ей и приложил палец к губам, словно пытаясь дать понять, ничего страшного с Бонни не случится. По его знаку девушку уложили на скамейку, идущую вдоль борта, и он начал накладывать ей на ногу шину и повязку. Покончив с этим, врач вынул из чемоданчика какую-то бутылку и с такой же располагающей к себе улыбкой протянул Твилл. Предложение было сделано вовремя, после отправления от их с Бонни убежища успело пройти несколько часов и беглянка чувствовала всё более острую жажду. «Выпью, пусть это будет даже яд», — думала про себя учительница. Яда, впрочем, в напитке не оказалось, хотя очень скоро Твилл и заснула сном долгим и очень крепким, не заметив ни усилившегося шума двигателей, ни вибрации корпуса аппарата, набирающего свой ход…
…
Рассказать своей подруге, сколько времени та проспала, Бонни не смогла. То ли была без сознания, то ли под воздействием наркоза, она очнулась немногим раньше Твилл на одной с ней деревянной кровати в довольно тесной комнате, три четверти которой и занимала та самая кровать. Тюфяк, заметила девушка, был набит какой-то душистой травой и застелен довольно грубой льняной простынёй, роль подушки играл соломенный цилиндрической формы валик, покрытый льняной наволочкой. Пододеяльника не было. Обе пленницы были укрыты такой же льняной простынёй и тяжёлым шерстяным одеялом. Бонни осмотрела ткани глазом потомственной текстильщицы из Восьмого, отметив как их добротность, так и бедность и непритязательность, по сравнению с теми образцами, что производились на знакомых ей панемских фабриках. «Похоже, здесь совсем туго с сырьём. Только лён и шерсть, » — думала она про себя, — «К тому же, они, наверное, ткут их вручную…»
— Что ж, здравствуй, утро, — эти слова Бонни произнесла уже вслух, заметив, что Твилл начинает просыпаться, — или день, или вечер. В любом случае, если нас привезли сюда живыми, может быть, ещё поживём…
— Ты знаешь, где мы? — ответ учительницы прозвучал спросонья особенно хмуро, — что это за фокусы над нами проделывает Капитолий и к чему они?
Не успела Бонни ответить, как в дверь постучали, и несколько секунд спустя, едва оставив им время скрыть наготу под одеялом, в дверь вошёл человек. С собой он принёс два свёртка. Показав указательным пальцем на Твилл, он положил сверток на край кровати, в точности повторив тот же набор жестов в отношении её ученицы. После этого показал открытую ладонь — пять пальцев и вышел. В каморке, как они уже успели обнаружить, не было никаких следов ни вещей, ни одежды беглянок. Зато каждый из свёртков представлял собой сложенную внутрь длинную, почти до пола, и плотную рубашку из похоже вездесущего здесь льна, в которую были завернуты два плетёных из шерсти изделия. Несмотря на то, что у них ничего подобного отродясь не водилось, Бонни догадалась, что здесь эти подобия следков используют вместо обуви и натянула один из них на здоровую ногу, попросив Твилл помочь с ногой больной. У старшей подруги же плетёнки вызвали чувство отвращения. Она всегда считала, что в холодную погоду надо носить кожаные туфли на твёрдой подошве, а в тёплую — не носить никакой, хотя бы ради экономии денег из весьма скромного школьного жалованья. К тому же почему-то вспомнила, как на уроках рассказывала о героических солдатах и солдатках Капитолия, которые за правду и порядок шли в атаку на позиции мятежников босыми, когда старые запасы обмундирования были уничтожены, а новое не поставлялось саботажниками из округов, сама же при этом вспоминала передававшиеся из уст в уста рассказы о повстанцах, которых миротворцы мучили, гоняя разутыми по раскаленной пустыне. «Пусть это будет знаком моего им неповиновения», — думала она про себя, когда вновь явившийся солдат жестом потребовал от них выйти из комнаты, и она, как когда-то Пирс Гейвстон навстречу смерти, покинула её босиком, оставив причитавшиеся ей шерстяные следки на кровати. Дверь открывалась в широкий и пустой, вырубленный в скале коридор, освещённый естественным светом, проникающим через частые и широкие окна. У одного из окон, прямо напротив двери в их каморку стояла молодая женщина, облик которой показался беглянкам знакомым: настолько своим видом, осанкой и взглядом она похожа была на девушек-профи из Первого, которых они часто видели по трансляции.
