— Не ваш ли свояк ван Моор говорил, что от бомбежки погибли тысячи, — осторожно прервал раздумья стамрехтера Вилем, — больные… увечные… совсем младенцы… Неужели так велика была их вина?
— Велика ли была их вина! — взвился Геррит ван Борселен. Если бы он сейчас сдёрнул с плеча карабин, это нисколько бы не удивило каждого, кто слышал истории про его вспыльчивый нрав.
Тем не менее, молодой напарник был спокоен. Он прекрасно знал о том, что, лишь только стамрехтер услышит нечто, напоминающее ересь, его переполняет чувство жалости к своему впавшему в безумие ближнему, и вместо того, чтобы разгневаться, он приложит все усилия, чтобы его переубедить. Правило действовало безотказно. Как клавиши органа в укромной капелле клана ван Борселенов, выдолбленной в скалах на обращённом к востоку склоне высокого нагорья, когда-то называвшегося Меса-дель-Норте, когда Марта, единственная дочь преподобного ван Рейна, ловко касалась их своими тонкими белыми пальцами, сопровождая очередную хвалу или молитву.
Вот и сейчас, удостоив недотёпу Вилема полного сочувствия взгляда, он решил скоротать несколько часов до наступления темноты, под покровом которой им предстояло покинуть укрытие и выйти на осмотр засвеченных ловушек в районе северного порубежья, в попытках наставить болвана на путь истинный.
— Может быть, Вилем, я должен тебе напомнить о том, как их предки во время Сецессии сами брели к Стене? — начал он неестественно вкрадчивым тоном. — Они сами отказались от истинной веры, сами предали своё предназначение, сами вернулись в египетский плен, откуда вывел их сам Господь Искупитель. Они думали продали веру за сосиски с кетчупом, рассчитывая на то, что источник сосисок столь же неиссякаем, как источник живой благодати… Потом, когда у них отняли их сосиски, они попытались возмутиться, и что же? Одних загнали под землю, где они сидят уже семьдесят с лишним лет. Других загнали в резервации за колючую проволоку, откуда…
— За колючую проволоку… — повторил черноволосый здоровяк и недобро усмехнулся, — как будто проволока натянута только для того, чтобы они не разбежались? И я словно не знаю, что бывает с теми, кто пытался оттуда бежать…
— Кто осмелится обвинять избранников Божиих! — холодной дамасской сталью зазвучал ответ старшего ван Борселена. — Буры не отступаются сами, и не нуждаются в тех, кто готов отступиться… Отступничество для нас хуже чумы и проказы.
— Хуже чумы и проказы… — эхом вымолвил за бородачом Вилем, и нельзя было понять согласие или протест звучат в его голосе. — Пусть умирают без помощи и поддержки от голода или увечий. Пусть на них охотятся с воздуха, как на диких зверей. Пусть это происходит на земле, которую мы отродясь считаем нашей. Землёй Фристата и клана ван Борселенов. Буры, в конце концов, не самаритяне… Но разве не удается кое-кому добраться до детей подземелья?
— Кому-то, наверное, удаётся… — осклабился в бороду Геррит, — только не знаю, много ли они от этого выигрывают.
— Ты на самом деле… — младший из обходчиков хотел спросить, на действительно ли его товарищ верит в те слухи про «детей подземелья», которыми матери Фристата пугали своих непоседливых отпрысков.
— А как же мне не верить, тупица? Ты что думаешь, они могли бы столько просидеть в своём бункере, если бы не качали свежую кровь? Чтобы тебя забрали дети подземелья! А дурачьё из резерваций само бежит к ним руки… — сплюнул стамрехтер, — уроды!
— Если всё так, как ты говоришь, дядя Геррит, — не унимался Вилем, — почему власти империи столько лет терпят этот гнойник? Почему не покончат с ним? Значит, супероружие…
— Вздор! — оборвал его рассуждения старший ван Борселен. — Сказки и вздор! У них нет никакого супероружия. Ни одной ракеты! Ещё до того, как начался бунт, все ракеты до одной были вывезены в Дымящуюся Гору. И они остаются там… Я уверяю тебя, мой мальчик, — с лёгкой издёвкой произнёс Геррит, — если бы у бунтовщиков была бы хотя бы пара ракет…
— Тогда я решительно отказываюсь всё понимать! Ракеты на имперской базе. Бункер Детей Подземелья беззащитен. Сделать свои ракеты они не могут. Не хватает не то ума, не то ресурсов. Тогда почему…
— Потому что, Вилем, в бункере не ракеты, а четыре рабочих реактора, запас топлива и установки для обогащения и целый подземный город, состоящий не только из заброшенных, но и действующих выработок, которые можно услышать за двести миль оттуда… Когда перед самым концом бунта войска империи подошли вплотную к бункеру и предложили его сидельцам почётную капитуляцию, те отказались. И даже такой балбес, как ты, догадается, чем они пригрозили Капитолию…
— «Мы сгорим, но вы сгорите вместе с нами!» — не задумываясь ответил Вилем. Фраза, надо сказать, была откуда-то ему известна, хотя он совершенно не мог вспомнить где и при каких обстоятельствах ему довелось её услышать.
— Ну, наконец-то! Мощности четырёх реакторов с лихвой хватит, чтобы закидать весь континент радиоактивным пеплом… И потому империя от них отстала. Вместе с их блевотиной. Взяв обещание, что они не будут лезть в её дела, ибо если что…
— Что же тогда изменилось сейчас, дядя Геррит? Что дирижабли готовятся к атаке на Дымящуюся Гору… Это как-то связано с браконьерами, которых частенько видел ван Моор в лесу неподалёку от Погановки?
— Не знаю, Вилем, не знаю. На всё Божья воля. Знаю только одно, и тебе советую запомнить: «У того, кто отдал свою веру за сосиски, сначала отберут сосиски. А потом его посадят в клетку и будут кормить дерьмом».
Стамрехтер Геррит ван Борселен был очень доволен собой, когда ему, на его взгляд, удавалась моральная сентенция. Он весь словно подпрыгивал изнутри, несмотря на то, что в этот момент сидел сгорбившись под защитным навесом. Тем более, что начинавшаяся война между еретиками и безбожниками всех мастей переполняла его тайной радостью, заставляя его поверить в то, что он и есть тот древний мудрец, сидящий на берегу реки, по которой проплывают трупы всех его врагов. «Мы, буры, кроткие… и мы, кроткие, наследуем землю!»
Комментарий к 31. Чума на все ваши дома!
(*) Верховный судья клана.
========== 32. Новый переплет ==========
— Однако, она не промахнулась…
— Вас это удивляет, пани Рихтарж? Разве ваша лунная медицина не творит чудеса? И если уж вам удалось вернуть сознание нашей Труде, которую капитолийские костоправы считали умершей…
— Сознание, пан Харальдссон, но не память, — наверное штатгальтер мог бы посчитать эту манеру говорить невежливой, если бы перед ним была не лунянка - далёкая от хауптштадтских манер и, к тому же, довольно симпатичная.
— Ну-у, — протянул он, — посмотрим, когда Одгерд и Коринна принесут Труде ее любимый меч… Возможно, телесные рефлексы окажутся более живучими, чем духовные образы.
— По крайней мере телесные рефлексы пани Эвердин её не подвели, — улыбнулась Рената, — Коин оказалась с разбитым сердцем… в самом прямом смысле этого слова.
— И что же лунная медицина? — Харальдссон произнёс эти слова нарочито ехидным тоном, не отказав себе в удовольствии слегка поддеть собеседницу.
— Как будто Вы не знаете, мопанку, что лунная медицина не будет вмешиваться… — хмыкнула та. — А пани Китнисс повесят, утопят или растворят в кислоте? — перевела она разговор, внимательно всматриваясь в изображение, проецируемое чёрным камнем, одним из тех, что были установлены на вершине Табора. Как раз в этот момент было видно, как убийцу Коин окружила небольшая толпа, в которой угадывались серые с красным парадные мундиры офицеров 13-го, защитные гимнастёрки ополченцев из отрядов Пейлор, а также тёмно-синие кителя участников капитолийского сопротивления — личной гвардии Плутарха Хэвенсби. Мелькала и хорошо знакомая изумрудно-зелёная с серебром форма легиона «Кондор»… Внимательно следуя за взглядами Ренаты, Хольгара и ещё нескольких пар заинтересованных глаз, изображение увеличивалось в нужном сегменте, показывая, как одномоментно ставшему бывшим символом революции наносят удары и заламывают руки, вырывая бесполезный лук, стрела которого уже успела найти цель.
