— И в начале была Жатва! — словно резюмировала его рассказ Коринна.
Оба взрослых кивнули девушке, которая, ведомая каким-то чувством, решила побродить между камней…
— Надо остановить Коин! — шепнула Твилл Улофу, как только убедилась, что Сноу ее не слышит. — Надо убить ее, Вольфи! Нельзя, слышишь меня, нельзя…
— Согласен, Фрей… Нельзя. Нельзя, чтобы это сделал кто-то из нас. Это должен быть кто-то из ее соратников…
========== 27. “Сделайте из меня профи…” ==========
Еще раз посмотрев на Энобарию, Твилл вновь убедилась в том, что капитолийские телевизионщики не очень-то врали, создав образ сурово-немногословной, уверенной и знающей себе цену победительницы, образ, известный ей, конечно, по картинке из ящика. Тур, во время которого тогда еще довольно юная девушка-профи выступала со сцены перед Дворцом Правосудия Уивер-Сити, был так давно, что совершенно выветрился из головы уроженки Восьмого… Поклонницей Игр она никогда не была, но годы обязательных просмотров сделали свое дело — всех тех, на чьей стороне оказалась удача, учительница запомнила наизусть. И, возможно, несколько против своих ожиданий, Твилл призналась себе в том, что, очутившись, в буквальном смысле, на ее месте, босая и, по капитолийским понятиям, не вполне одетая Энобария держалась не только без всякого смущения, но и с каким-то дерзким достоинством, не переходящим, однако, едва уловимую грань, отделяющим его от грубости. Глядя на перебинтованную ступню правой ноги, которую профи, нисколько не стесняясь, выставила на всеобщее обозрение, наверное, чтобы найти для нее наименее болезненную позу, она удивлялась, вспоминая собственное чувство страха и неудобства, испытанное ею в свой самый первый день в Андской Республике. «Сколько раз она была ранена во время последней бойни… Может быть, три? Может быть, пять… Хорошо же их там учили терпеть…» Ее единственная одежда — простая льняная рубашка (не потому, что кто-то хотел унизить женщину — любое другое, менее свободное платье могло бы причинить неудобства ее перевязанному в нескольких местах телу), в сочетании с темной кожей и распущенными черными волосами Энобарии казалась просто белоснежной, а ее незатейливый покрой на сохранившей стройность фигуре выглядел верхом элегантности и вкуса, создав и усилив эффект от восприятия образа страдающей, но несломленной трагическими обстоятельствами амазонки. За прошедшие восемь месяцев с момента ее появления здесь, Твилл научилась отдавать должное мастерству валльхалльских ткачей и портных, не отказывая себе в удовольствии иногда поболтать с ними на хорошо знакомые для уроженки швейного дистрикта темы. Вот и на этот раз, могла она отметить, выбравший рубашку для панемской не то пленницы, не то гостьи явно не прогадал.
Профи усадили в деревянное садовое кресло с плетеной из корня сосны спинкой под небольшой декоративной яблоней, в котором она расположилась в довольно непринужденной позе, время от времени неторопливо отщипывая здоровой левой рукой (правая, также как и нога, была повреждена и находилась на перевязи) лежащие перед ней на столике ягоды черного винограда.
— Я хочу попросить прощения, госпожа Гардинер, за моего друга Ялмара… — Твилл вспоминала, что их разговор начался с этой несколько вымученной фразы Улофа, пытавшегося хоть как-то сгладить неприятность, предшествовавшую появлению Энобарии за много тысяч километров от Арены, о которой красноречиво свидетельствовала внушительных размеров шишка на её лбу натёртая каким-то составом, явно не столь чудодейственным, как капитолийские заживляющие мази.
— Валяйте, мистер Не-Знаю-Кто… — с вызовом говорила профи, — конечно, я не пошла бы сюда по своей воле… Извинений можете не просить — Вы их не получите, — сделала она короткую паузу, — но я Вам, тем не менее, признательна…
— Тогда я попрошу прощения хотя бы за то, что не представился, — перебил её мужчина, поправив полы своей тёмно-зелёной упелянды, — я олдерман Стуртинга Андской Республики Улоф Торвальдссон, в реалиях Панема — это значит принцепс Сената… — он сделал паузу, как-будто чтобы посмотреть, произвёл ли он хоть какое-то впечатление на пленницу, и продолжил, — так за что Вы, тем не менее, признательны?
Услышав от странно и по её представлениям бедно одетого длинноволосого и лохматого мужика словосочетание «принцепс Сената», Энобария слегка хмыкнула («если в их Сенате такой принцепс, каковы же прочие сенаторы! Партия медведей и партия обезьян… не иначе…»), но, сдержав предательский смешок, поспешила ответить:
— Я вижу, я Вам зачем-то нужна, советник, но Вы, вместо того, чтобы приковать меня к раскалённой железной решётке, как сделали бы в Капитолии, пытаете меня приятным ветерком и свежими фруктами… Не будь я Вам признательна, я показала бы, что в моём Дистрикте живут какие-то хамы… Кстати, позвольте Вам задать вопрос, — она поворотом головы показала на остальных участников сцены в малой парадной оранжерее Хауптштадта, — что означает это странное собрание? Вы позвали их, чтобы судить меня? Или Вы настолько меня не боитесь, что поручили охранять себя женщине и парочке девиц с ножами?
Торвальдссон промолчал, выдерживая паузу, в то время как Твилл, развлекавшая себя тем, что пыталась влезть в шкуру победительницы из Второго, была готова признать, что профи, если глядеть с её колокольни, почти права. Наверное, ей, как и долгое время Твилл, обычай фрельсе ходить, демонстрируя всем встречным своё оружие, казался дикостью. «Свобода не бывает безоружной!» — немало времени прошло, прежде чем бывшая учительница усвоила это правило валльхалльского общества и стала носить на поясе короткий тесак. Гораздо неприятней она себя чувствовала во время всяких торжеств, где «ярлу Фрейдис» полагалось, согласно неписанным правилам, появляться с ненавистным церемониальным топориком, от утренних занятий с которым у неё постоянно болели руки. Впрочем, думалось ей, Энобария зря поддевает оберландрата. Увесистый моргенштерн (*) совсем не напрасно висел у него на поясе, и он владел им ничуть не хуже, чем иные признанные бойцы, не видя ни одной причины бояться израненной и безоружной пленницы.
— Будьте уверены, госпожа Гардинер, здесь нет ни одного случайного человека… — прервал молчание советник, кивнув на сидящего рядом седого мужчину в темно-синей котте, вооруженного всего-лишь коротким кинжалом, — Эйнара Вы знаете. Он привел Вас сюда, в это чудесное место, которое он сотворил своими руками. Он не очень хорошо понимает панемский, но мы переведем ему, что потребуется. А это, — он показал на невысокого роста девушку лет четырнадцати, черты которой казались Энобарии знакомыми, несмотря на непривычную одежду, делавшей её похожей на пажа из старинной сказки…
— Меня зовут Коринна Селестия Флавия Сноу (*), мисс Гардинер, я видела Вас на приеме в Капитолии и хорошо запомнила Вашу улыбку, — выступление Коринны, фактически, перебившей Улофа, было не вполне учтивым, зато уместным. От цепкого учительского взгляда не скрылся огорошенный этим откровением вид профи. Наверное, увидев себя в присутствии президентской внучки, она решила, что это какая-то жестокая капитолийская игра, в которой раскалённая решётка довольно скоро займёт своё законное место…
…Интересно, думалось Твилл, был ли этот ловкий ход оговорён между Ришей и Вольфи заранее или получился спонтанно… Она отдавала себе отчёт в том, что совсем не знает этого взрослеющего на глазах ребёнка. На днях она зачем-то сказала ей о планах лидера повстанцев устроить игры для детей Капитолия, но ни за что не могла бы представить реакции юной Сноу:
— Сделай из меня профи, Фрейдис! Я хочу быть добровольцем!
В ответ ей осталось только обнять Коринну и со слезами признаться ей во всём — что она никакая не Фрейдис, что родилась в Уивер-Сити, в Дистрикте Восемь, что отродясь ненавидела оружие и всех этих профи, отнимавших жизни её подруг и учеников, что научить она могла бы разве что орфографии и пунктуации, если бы такая наука была бы нужна той, с кем занимались лучшие капитолийские учителя… Рассказала и про подруг, про то как офицеры миротворческого корпуса мучали и убивали Корнелию на глазах согнанных ко Дворцу Правосудия жителей, про то, как она, Твилл, пыталась с ученицей Бонни бежать в Тринадцатый, и как ей встретилась в пути Кэтнисс Эвердин, которая вовсе не показалась ей ни заносчивой победительницей, как её показывали по ящику тогда, ни кровавым чудовищем, дышащим огнём ненависти, не сходящим с пропагандистских роликов сегодня, а вполне обычной девушкой, застенчивой, грубоватой, но очень чуткой к чужой беде… А ещё Твилл говорила, что ни за что не отпустит Ришу на Арену…
