Труде ничего не ответила капитолийцу, только загадочно улыбнулась, он же продолжил свои вопросы:

— И у тебя что, на самом деле много работы? Это сегодня так редко…

— Знаешь, Фортунат, — Труде говорила так, словно не слышала парня, — у Джоанны до победы было едва ли больше одной пары туфель. Она их, конечно, берегла, и оттого фантазия стилистки была ей…

— Откуда ты знаешь, что в дистриктах живут именно так, как ты говоришь?

— А разве там также сыто и благополучно, как у нас?

— Конечно, чуть-чуть похуже, но и не так плохо, как говорят некоторые болтуны, а вы им верите и… — в этот момент девушка повернулась ему всем корпусом, он увидел белую розу над левым ухом и осёкся.

— О, нет, продолжай, пожалуйста, я в нетерпении узнать, что там говорят некоторые болтуны, — снисходительно сказала переводчица.

— Болтунов я не слушаю. Они клевещут на мой родной Панем, говоря, что мы, жители Капитолия кого-то там угнетаем… Ххх! Угнетаем?! Да мы их спасаем! — Фортунат словно поймал какую-то волну и определенно начал горячиться, — Это мы их кормим продуктами, что производятся на заводах Капитолия из их никчемного сырья, это мы строим им заводы и шахты, на которых эти недалекие людишки зарабатывают себе на жизнь, это мы лечим их от всех известных человечеству болезней лекарствами, что создаются в наших лабораториях! И, наконец, это наши ребята делают так, что в этом мире ещё есть мир, а иначе они все давно перегрызли бы друг друга, потому что между ними самими — вечная смертельная животная вражда… Да без нас все эти неудачники и тупицы давным давно загнулись бы! И какая нам благодарность? Они, их деды и прадеды, подняли оружие, чтобы убить всех нас с тобой. Старых и малых. Беременных и увечных. Они шли резать, жечь, распинать и сажать на кол. Их ненависть к исполненному любви, добра и заботы о ближнем Капитолию — это ненависть неблагодарного пса, который кусает руку своего милосердного хозяина. И если у них в жизни есть какие-то трудности, то только они сами виноваты в своих несчастьях.

Будь в этот момент на месте валльхалльской переводчицы Кэтнисс или, не дай Бог, Джоанна или даже Энни, франтоватому капитолийцу пришлось бы плохо. Труде тоже чувствовала, что начинает закипать, однако, старалась не выдавать свои чувства. В конце концов, это не её страна и не её дело, потому вместо того, чтобы ломать своими возражениями такой превосходно подогнанный и дистиллированный образец классического «имперского дискурса» (так, насколько она помнила, называлось это дивное явление), лучше запомнить его как можно подробнее, раз уж появилась такая возможность. И только лишь для того, чтобы несколько стимулировать и подправить в нужное ей русло течение потока сознания её собеседника, она намекнула ему про Игры…

— Игры?! — в голосе Фортуната слышались одновременно убеждённость в своей правоте, недоверие, а также недоумение и лёгкая обида на девчонку, оказавшуюся настолько примитивной и недалёкой, что не знает совершенно очевидных вещей, — Так они же счастливы в них участвовать! Какие они радостные выходят на Жатву, с каким вожделением они надеются, что выберут именно их, и как горько плачут, когда губы эскорта произносят чьё-то чужое имя, а место добровольца уже занято… Как можно лишать этих бедных людей настоящего праздника жизни и надежды стать кумиром для всех?

Она слушала, льстиво поддакивая Фортунату, до конца раскручивая свой шанс услышать и понять, как видят себя и свой Панем столичные жители.

— И вот за всё за это бесконечное человеколюбие мерзкая Грация хотела убить Президента Сноу, а ей начали подражать. И ты тоже ей подражаешь! — теперь на на её одеяние он смотрел уже с явным неодобрением.

— Я всегда думала, что в нашем Капитолии никто и никогда не обращает внимание на то, кому и как удобно гулять по набережной, — переводчица демонстративно мягко и бесхитростно отреагировала на его наезд, — я как-то никогда не интересовалась ни её песенками, ни её судьбой, ни музыкой, ни политикой… Эта Грация, она что, на самом так популярна?

— Была, — ответил капитолиец, — пока в прошлом году не появилась «Огненная Китнисс», — и он совершенно неожиданно сложил три пальца в хорошо известном жесте. («Ну ты, блин, даёшь…», — пронеслось в голове Труде, и ей пришлось отвернуться в сторону и прикрыть рот ладонью, чтобы хлыщ не увидел её язвительной улыбки)

Объяснение жесту переводчица нашла моментально. Экран над Бриллиантовым Ромбом показывал фрагменты из последних Игр: только-только Кэтнисс выстрелила в Марвелла и встревоженно смотрела на Труде и Фортуната, заняв своим угловатым лицом весь экран.

— Она тебе нравится?

— Я от нее без ума, как и все вокруг… — ответил он тоном фанатичного поклонника, — Слушай, — в развязной манере появилось какое-то новое звучание, — я всё смотрю на тебя и не могу понять, кого ты мне напоминаешь?

— Проще простого. Диадему. Дистрикт Один. И не тебе первому. Твоя любимая Огненная Китнисс была так напугана моим сходс…

— Ты что, знакома с ней?

— Сидели как-то раз тёплым летним вечером на мягкой траве и болтали, как сейчас с тобой?

— Так вы друзья?

— Друзья… — она сделала паузу и пристально посмотрела в лицо Фортуната, — Друзья?.. Друг — это тот, кто готов отдать за тебя жизнь… Ты уверен, что такие встречаются часто? У тебя такие есть? — Труде помолчала немного еще и продолжила уже немного через силу и с явным сожалением, — Нет, мы с ней не друзья. Но ты прав, она чем-то располагает к себе. С ней хочется дружить…

— Невероятно? Ты меня совсем заинтриговала, кто же ты всё-таки? Тайный агент?

— Нет, нет, — улыбалась Труде, — я с телевидения. Работаю в команде Фликерманна. Завтра у них индивидуальный показ, послезавтра интервью, потом — бойня. Так что сегодня последний выходной…

— Понимаю-понимаю… Расслабляешься, как умеешь. Ух! Прямо дух захватывает! Ты видела их вблизи? Говорила с ними? — Фортунат говорил торопливо, словно не верил своему счастью. — Расскажи мне!

— Что именно?

— Как она? В смысле… Кэтнисс?

— Нормальная девчонка, как…

— Да не об этом я, — с досадой бросил Фортунат, — как она была одета, в тот вечер?

— А-а? Это… — улыбнулась Труде, — что-то яркое типа платья бюстье в цветах золота. Естественно от Цинны…

— А обувь? — не унимался поклонник игр.

— Мы обе были босые и ей это превосходно подходит, хотя, мне кажется, — она вытянула перед собой ногу и несколько раз покрутила ступней в воздухе, — у меня более изящные ножки…

— И ты регулярно…?

— Конечно. И именно от них я кое-что знаю о жизни в Дистриктах, кое-что такого, что не можешь знать ты… Впрочем, это всё не так уж важно.

— Слушай, пойдём в «Лазоревый Рай». Отличное место!

— Я-то пойду, но у меня нет желания бежать за париком и каблуками…

— Да ладно тебе, Грация…

— Вообще-то, меня зовут Делли…

— Тем более! В «Раю» полно сердцемилок, тебя оттуда никто не выгонит… Только.

— Прикрыть розу? — понимающе спросила Труде, и в ответ на его кивок, завернула цветок внутрь раскидистой шевелюры.

Солнце заметно опустилось, затерявшись посреди небоскрёбов, в вечернем августовском воздухе появились лёгкие нотки холода, в то время как мощёная набережная по-прежнему хранила дневное тепло. От этого сочетания на девушку повеяло чем-то родным, тем наслаждением, которое она испытывала, когда весенним днём гуляла по нагретым лучами дневного светила камням обдуваемая холодным ветром с окружающих посёлок заснеженных вершин. Этот неожиданный домашний привет был так приятен особенно сегодня, накануне дней, в которые всё и решится…

Толпа в «Лазоревом Раю» вполне оправдала ожидания Труде. Такие же молодые балбесы обоего пола, как и Фортунат, с разговорами о нарядах, татуировках, каких-то музыкальных новинках и, более всего, об Играх. Новые условия Бойни всколыхнули память о победах минувших лет, и все вокруг обсуждали детали прежних арен, кто-то по впечатлениям от просмотра повторов, кто-то, их слушали с особенным вниманием, по воспоминаниям от туристических поездок на места нахождения отыгравших своё стартовых площадок…