Последняя случилась накануне, когда корреспондентку должны были представить зрительской аудитории. Задумано было так, что она появится, лишь только Цезарь завершит свои интервью с трибутами. «У меня для вас потрясающая новость. За семьдесят четыре сезона вы привыкли видеть на Арене двадцать четыре участника. Только один раз, четверть века тому назад, их было вдвое больше. А сейчас (здесь полагалась театральная пауза) их буде-ет — двадцать пять! Кто же он, таинственный Двадцать Пятый в кадре? Встречайте его аплодисментами!» Они репетировали этот выход, даже набрасывали какие-то черновики финального интервью, в котором, впервые в истории шоу, Цезарь должен был поменяться местами с пионером (1) и ответить на вопросы Труде, позволив ей предстать перед зрителями настоящей пираньей от журналистики…

Всё было сорвано выходкой Мелларка. Когда после его выступления раздался свист, понеслись гневные выкрики об отмене Игр, Победители взялись за руки, и в зале погас свет, продолжение стало невозможно. О Фиделии и её особой роли на Арене трибутам было объявлено через менторов и эскортов, а зрителям она представится сама, выйдя на свою позицию не синхронно с остальными двадцатью четырьмя, как задумывалось прежде, а с небольшим гандикапом.

— Что она делает? — тревожный возглас Плутарха заставил вздрогнуть персонал центра управления. На экране было видно, что Труде покинула свою комментаторскую трибуну, и начала спускаться к жерлу Рога Изобилия, между тем, как стартовые круги с трибутами ещё не успели подняться в исходное положение, — стой! Там же мины! Взорвёшься!

— Отлично, Эйрик! — голос девушки, кричащей в «муху», заполнил собой всё пространство ЦУПа, — выруби сектор четыре или закончим поганые игры прямо сейчас!

— Виталий! Сектор четыре, мины у Рога! Ты оглох что ли? — орал Хэвенсби.

И в тот самый момент, когда ноги корреспондентки, обутые в ярко-оранжевые, в тон платью, сандалии, коснулись земли, распорядитель с облегчением вытер холодный пот.

— Чему ты аплодируешь, алкоголик! — бросил он соседу, — ты хоть понимаешь, что сейчас могло быть, сдетонируй всё разом?! Тонны воды, а что под водой?! Три роты миротворцев. Генерал Кассий. Два планолёта в подземных ангарах! Четыреста человек персонала стартового комплекса. Оборудование! Высоковольтные провода! Препараты!

— Да-а, знатный вышел бы фейерверк!

— Тебе смешно?!

— Мне грустно… А девчонка молодец! Живая ртуть! — весело отозвался Хеймитч, — не то, что наши овцы… И верно одна из этих овец придумала минировать Рог… я прав?

— Тварь! Своевольная варварка, хуже Эвердин! — не унимался Хэвенсби.

— Только вера двигает горами, только смелость города берёт, однако, — многозначительно произнёс Хеймитч, — значит, человек играющий, немного поплясав под её рожок, ты перестал считать её безголовой амёбой… Смотри, Плуто, выбирает себе оружие…

На экране было видно, как Труде без лишней торопливости, но и не раздумывая особенно долго, подхватила одноручный меч с удобной перевязью и перекинула за спину небольшой арбалет с набором болтов (2). Стрелять из такого оружия, если честно, она почти не умела — в Валльхалле оно ценилось уж как-то совсем не высоко. Ничего лучшего, впрочем, на глаза всё равно не попалось, и она, не задерживаясь, полезла наверх, пожертвовав неудобными сандалиями.

— Простите меня, дорогие зрители, валькирия может быть босой, но она не может быть безоружной, — шутливо объяснила она свою эскападу, поправляя неизменную белую розу на своей причёске, лишь только, аккурат к середине обратного отсчёта, вернулась на своё комментаторское место, возвышающееся над будущим полем битвы. Пронеслась и тут же исчезла мысль, что её друзья и знакомые из гау, особенно те, с кем она скрещивала клинок во время разминок, сейчас в голос смеются над нелепым нарядом, к которому никак не вязалась взятая на земле смертоносная добыча — легким оранжевым платьем (хорошо, что довольно коротком и свободным) с белым широким поясом, в который была вмонтирована гарнитура и сумочка для сценического микрофона. Капитолийские коллеги называли его «поясом шахида»(3), но так и не смогли объяснить Труде смысл оного словосочетания.

— Ты часом не знаешь, в их земле все такие, как твоя Фи-Фиделия? — ехидно спросил Плутарха Эбернети, — если так, то я очень хочу к ним…

— В добрый путь, Хеймитч, там тебя быстро отучат от выпивки. В снежной яме.

— На экран смотри.

— А что там? Варварка опять что-то откалывает?

— Нет, Плутарх, она произносит речь, слышишь? Да скажи, наконец, своим подручным прибавить звука! — в завершающих словах было раздражение, грозившее перерасти в ярость.

-…на наши подмостки выходит актриса по имени Смерть. Она уже здесь. Она рядом, её чёрное дыхание проникает в наши лёгкие, её иссушенные руки тянутся к нашему горлу. Вы слышите её гулкие шаги. К кому и в чей дом она идёт? Кого она возьмёт себе. Чья жизнь будет прервана раньше времени, вместо того, чтобы продолжаться еще долго-долго. Вы скоро всё узнаете, — звучал над Ареной спокойный, немного печальный голос Труде, — вы любуетесь ею, вы наслаждаетесь ею, вы восторгаетесь ею. На Экране. Будет ли в вас тот же восторг, если мы поменяемся с вами местами? Подумайте над этим. А пока — Цезарь — да будет исполнен ритуал!

— Она ещё хочет читать нам нравоучения, Хеймитч.

— Почему ты ждал чего-то другого? Была твоя идея. Радуйся и наслаждайся…

Комментарий к 14. Двадцать пятая в кадре

1. Интервьюируемый, чьё присутствие на программе может быть обеспечено без больших усилий для редакции.

2. Маленькая железная стрела.

3. Оборудование для записи интервью, которое крепится на поясе.

========== 15. Цверг и наследница Тора ==========

— Китнисс, дай-ка повтор с двадцать третьей минуты…

— Что? Как ты меня назвал?

— Ой…

— Совсем заигрался что-ли?

— Рената, прости меня!

— Прощаю! Встречаемся в обсерватории через 10 минут! Посмотрим повтор в реале…

Обсерватория находилась в просторном зале, украшенным десятиметровым в диаметре иллюминатором, в котором открывался вид на Пангею. В последнюю пару недель пани Рихтарж стала заглядывать сюда всё чаще, не то из-за потрясения, испытанного после слов Станковича, то ли по какой другой причине. «Это же надо быть подлецом, чтобы даже мысленно уничтожить этот чудесный голубой шар, висящий посреди черноты безжизненного пространства», — не уставала она поносить своего коллегу-землезнатца, когда сидела в мягком кресле перед иллюминатором или изучала поверхность планеты в мощный рефрактор.

Когда вошёл покрасневший от стыда за свою оплошность Драголюб Николич, которого все звали просто Драже, она не подала вида, знаком предложив ему занять место перед иллюминатором. Прозрачная его линза моментально оказалась затемнённой и превратилась в огромный экран, занятый цветным изображением роскошного будуара. На фоне снежной белизны и золотых украшений как на ладони были видны две сидящие на просторном диване человеческие фигуры. Благообразный пожилой мужчина с ухоженной седой бородой, одетый в безукоризненный белый сюртук, такого же цвета брюки и лакированные белые классические туфли, вся величественная поза которого источала уверенность в своём высоком достоинстве, казалось, был образцом элегантного стиля, тогда как его собеседница — забравшаяся на диван с ногами молодая женщина, выглядела ему полным контрастом. Всю её одежду составляла небрежно наброшенная и застёгнутая на пару пуговиц мужская фланелевая рубашка в крупную синюю клетку, светлые волосы свободно струились по плечам, а единственным украшением была такая же, как и в петлице у мужчины белая роза, которую она неким малопостижимым образом прикрепила над левым ухом.

— Двадцать третья минута, как ты заказывал… Однако, я думала, ты смотрел «Основной инстинкт» или «Ассу», — голос Ренаты редко бывал таким ехидным, как сегодня, — там эта сцена выглядит более интересной.

— Хочешь, чтобы я звал тебя именем «Китнисс» при Божене и Бранковиче? Могу устроить… — парировал Драже, — меня интересует не форма, а содержание, а ты, конечно, думай, что хочешь!