— Итак, друзья, — наполнил студию лёгкий баритон дона Уго, — что… есть… Истина? — произнёс, словно слегка спотыкаясь на каждом слове, выдержал паузу и продолжил громовым возгласом, — «Безутешный мир» — такова тема сегодняшней передачи. От всего сердца поблагодарим падре Рамона Тренкавеля за его проникновенное молитвенное наставление, — ведущий перешёл на скороговорку, — и обратимся к мнениям наших уважаемых экспертов… Дон Франсиско Кортес… — в этот момент луч прожектора выхватил из полумрака высокого худощавого человека в тёмно синем камзоле с кружевным воротником, восседающего в массивном дубовом кресле с высокой спинкой, образовавшей подобие арки над седеющей головой вопрошаемого. Оба, и дон Франсиско, и дон Уго были неподвижны, но хитроумная механика сцены в считанные мгновения устроила так, что они оказались рядом друг с другом, преодолев несколько десятков метров разделяющего их пространства.

— Дон Франсиско! Вы вместе со всеми нами посмотрели сюжет… Вы согласны с его автором в том, что содомляне могут угрожать нашим ценностям?

— Кто может угрожать избранникам АрмАса! — голос Кортеса был одновременно величествен и ласков, падре Рамон, считавший себя неплохим оратором, оценил его умение, явно бывшее результатом долгих тренировок, — Содом, или как они там его называют, «Панем» — безутешен, как может быть безутешно царство нечестивого ОгромАна (да будет навеки проклято его поганое имя) полностью лишённое света надежды и радости. Эльдорадо — единственный оплот добра среди вечного ада. Ничто не способно победить Эльдорадо!

Переждав лавину аплодисментов и криков «Viva Eldorado!», дон Уго Каркассонский довольно улыбнулся и обратился к собеседнику со всей той вкрадчивостью в голосе, на которую он только был способен:

— Однако, дон Франсиско, красота их Капитолия — его здания, парки, дороги, экспрессы, наряды его жителей, всё то, что мы видели на экране… — разве не способно вызвать зависть?

— Завидовать — грех! — отрезал Кортес, — неужто вам не ведомо о том, дон Уго, — и ещё больший грех — завидовать греховному наваждению! Кто из нас не знает, на чём стоит Содом? На крови жертв, ежегодно приносимых в жертву Молоху! — пока он говорил эти слова, прямо посреди студии появлялись изображения мёртвых тел юношей и девушек, некоторые были чудовищно обезображены нанесёнными им ранами или травмами. Иные изображали спящих и улыбающихся во сне, третьи смеялись, обмениваясь друг с другом какими-то весёлыми историями и новостями, четвёртые с перекошенными от гнева и страха лицами бились друг с другом. Продефилировав перед зрителями они возносились над сценой, и улетали, занимая собой стрельчатые ячейки по сторонам студии, пока все они не были заполнены.

— Вы, люди, вы видите всё это! — восклицал дон Франсиско, — Все они умерли без утешения, и всё в них, и тела, и даже светлые души, хранящие в себе частицу Создателя, достались ОгромАну!

— Кто утешит содомлян! Кто-о-о! — раздался крик в студии. Падре Рамон закричал совершенно неожиданно для самого себя, настолько вывернула его наизнанку увиденная им картина. Суперперфект расчувствовался до такой степени, что никак не мог заметить того глубочайшего удовлетворения во взгляде Уго Каркассонского. Ему в очередной раз удался фирменный приём — затащить на своё шоу полнейшего профана и спровоцировать его на нужную реакцию, в которой ни одна зрительская душа во всём Эльдорадо не заподозрила бы подвоха, настолько эта реакция была бы искренняя и неподдельная, исключавшая любую мысль об актёрстве. Перекошенное гневом и состраданием лицо кричащего Тренкавеля было моментально выловлено оператором и заняло собой всё пространство экрана. «Дон Николас правильно подсказал мне пригласить знакомого падре», — думал про себя дон Уго, — «надо будет отблагодарить его свежей морковкой».

— Мы! Мы! — кричали в студии, — Долой Содом!

— Доктор Леопольдо Нарваэс, — ведущий назвал еще одно имя, — можно ли назвать Содом мощным государством?

В ту же секунду кресло Кортеса скрылось во тьме вместе со своим обитателем, и настало время нового героя программы, который точно так же, как предшественник, оказался по соседству с доном Уго.

— На месте дона Уго я назвал бы Содом несостоятельным государством, — бренчал эксперт профессорским голоском, — посмотрите на его устройство — паразитирующий, ничего не производящий столичный город, пьющий кровь несчастных сограждан не в переносном, а в самом прямом смысле. Населяющие его трутни прожигают свою никчемную жизнь в праздности и пороках, но всё его богатство основано только на одном страхе смерти и физического наказания. Жители подвластных территорий отдают последнее, чтобы столица могла кутить так, как она привыкла. Они доведены до полного отчаяния…

— Если всё так, доктор Леопольдо, — ведущий оборвал профессора на полуслове, — почему эта бесчеловечная, как вы вместе с автором сюжета утверждаете, система существует уже более семидесяти лет, и ничто не предвещает её скорый крах. Почему?

— Почему? Почему? Почему?.. чему? — гулким эхом отозвалась студия, и падре Рамон, не говоря о зрителях у их экранов, не смог понять — кричала ли это эфирная клака или звуковик подключил один из своих эффектов.

— Ошибаетесь! — вознегодовал эксперт, — Содом и стабильность? — дон Леопольдо так разнервничался, что, казалось, из его уст сейчас хлынет пена, — да это колосс на глиняных ногах! Ненависть к столице вот-вот вырвется наружу… Ткни его, и падение его будет великим и страшным, и многие тысячи падут под его развалинами!

Он и дальше продолжал что-то кричать, но, по знаку Уго Каркассонского, профессора объяла тьма, голос его был как-будто погружен в ватную обертку и скрыт шумом надвигающегося с моря тайфуна, ворвавшегося в студию вместе с брызгами и оторванными листьями и ветвями прибрежных пальм. Всё выглядело настолько правдоподобно, что Тренкавель даже пригнулся на своём кресле, уворачиваясь от летящего в него кокосового ореха. Только сделав это спасительное движение, он нашел в себе силы посмеяться над своей внушаемостью.

— Итак, друзья, — загремел над ухом падре голос ведущего, — Панем — источник чудовищной гнили и смрада, но что здесь делать должно Эльдорадо? Дон Эрнан Писарро!

Очередной извлеченный на свет эксперт заговорил о необходимости гуманитарного вмешательства в конфликт Капитолия и дистриктов, который он называл скорым, неизбежным и очень кровопролитным. В какой-то момент ведущий даже подключил к этому разговору падре, дав ему вставить несколько слов о вечной борьбе сил света с полчищами тьмы. Затем оказалось, что в студии одновременно присутствует около дюжины гостей, высвеченных одновременно и одновременно, перекрикивая друг друга благим матом, пытавшихся донести граду и миру свою выстраданную мысль, но не имевших ни малейшего шанса в том преуспеть. Только раз в этом гвалте нарисовалась маленькая пауза — когда один из приглашенных задал вопрос, не лучше ли оставить содомлян одних с их проблемами… Остальные как будто опешили, после чего с шумом и гиканьем набросились на ренегата, в котором моментально открыли таящегося служителя пакостного ОгромАна.

— Наши славные предки, — прорывался сквозь гам громкий и резкий голос дона Эрнана Писарро, — расправлялись с полчищами кровавых ацтеков. Мы не хуже наших предков! Мы можем повторить! Viva la conquista! Vivan los conquistadores!

— Мы спасли несчастных погорельцев из Такикардии, — вторил ему какой-то голос, — сегодня они благоденствуют под скипетром его Величества…

— Viva el Rey! — упоминанием короля Филиппа XXII ведущий моментально успокоил собравшихся в студии гостей и зрителей, — Да здравствует Совершеннейший до скончания мира! Однако, однако, однако… — успокаивал он публику, — встретят ли нас там с радостью? Сегодня они недовольствуют своими властями, а если властью будем мы? Дон Франсиско? — повернулся дон Уго к Кортесу.

— Содомляне — народ рабов, вышколенный диктатурой их президентов, — многозначительно ответствовал эксперт, — с радостью или без радости, — и тут он поднял вверх вытянутую руку и заорал переменившимся голосом — Панем будет наш!