После того, как представитель Министерства проверил Малфой-мэнор и подвесил все необходимые контролирующие заклинания, он удалился, и Люциус с Гермионой наконец-то остались одни.
Какое-то время они молча стояли в коридоре, но потом, чтобы рассеять гнетущую тьму, Гермиона зажгла несколько свечей и медленно приблизилась к Люциусу.
— Вот и все. Теперь ты свободен. Я сделала для тебя все, что могла. И все, что должна была сделать.
Тошнотворная паника комком поползла по горлу Малфоя.
— И… что теперь?
— Что означает твое «и что теперь»?
— Хочешь сказать, что все, что между нами было, на этом закончено?
— Люциус… — Гермиона вскинула на него глаза, и Малфоя обжег ее взгляд. — Я просто хотела хоть как-то облегчить твое пребывание в том кошмарном месте. Как человек. Как женщина. Дать тебе что-то, чего ты был напрочь лишен в то время.
— И это все, чего ты хотела?
Она опустила голову.
— Поначалу — да…
— Да черт с ним, с началом. А в конце?
Он напряженно уставился на Гермиону, вдруг явственно почувствовав в ней неуверенность.
«Она колеблется! Но почему? И в ком она не уверена — во мне или… в себе?»
Гермиона отвернулась, бездумно обводя взглядом просторный холл.
— Тебе подготовили все, что нужно. Мне даже показали приготовленную комнату. Люциус, если тебе понадобится что-то еще, я всегда готова помочь, ты только скажи, и я обязательно…
Не дав договорить, Малфой схватил ее за запястье и резко потянул на себя, крепко прижимая хрупкое миниатюрное тело к своему.
На какое-то мгновение оба застыли в шоке, лишь вперившись друг в друга взглядами. Момент истины, которого они ждали и боялись, настал. Люциус положил ладонь на ее щеку и медленно скользнул большим пальцем по нежной мягкой коже.
— Отпусти меня на свободу…
Гермионе показалось, что она ослышалась. Удивленно приподняв брови, она прошептала:
— Ты свободен. Не бойся… Тебе больше никогда не придется вернуться туда.
Малфой обхватил ее лицо обеими руками и нагнулся почти к самым губам.
— Я не о том… Освободи меня от нашей договоренности. Я хочу тебя. Ужасно. Хочу всю, без оговорок, безо всяких условий. Хочу тебя целиком и полностью! И сделаю все, чтобы удержать рядом с собой.
— Люциус… — Гермиона подняла на него глаза, и Малфой увидел, как они наполняются слезами.
— Ты была настолько безупречна в своем стремлении облегчить мою участь, в том, как вела себя все это время, что я не мог… не осмеливался сделать то, о чем мечтал уже так давно. И это останавливает меня до сих пор. Дай же мне свободу! Я чувствую сейчас твой страх, твою нерешительность, и это мне тоже кажется в тебе прекрасным… Но хочу я другого. Хочу, чтобы ты сама решила — нужен ли я тебе точно так же. Весь. Пожалуйста… Скажи мне правду!
Уже не сдерживаясь, Гермиона рыдала, и слезы текли из широко распахнутых карих глаз крупными каплями.
— Да, — она с трудом сглотнула. — И я освобождаю тебя. Наша сделка закрыта.
На мгновение Люциусу показалось, будто сердце пропустило удар. Но затем он медленно, наслаждаясь каждой мучительной, но и волшебной секундой, опустил голову и поцеловал ее в губы.
Еще никто и никогда в жизни не целовал ее так… искренне. В поцелуе Малфоя смешивалось в эту минуту так много, что внутри у Гермионы что-то невольно замирало. В нем была и нежность, и долго скрываемая страсть, и радость обладания. Он целовал ее так естественно, будто делал это уже тысячи раз, и ей снова захотелось плакать. Только теперь — от счастья. Ведь ни единожды за эти долгие недели они даже не приблизились к поцелую. Ни он, ни она не осмеливались предложить такое личное, такое интимное условие, хотя оба и мечтали о нем уже давно.
И так же искренне отвечая сейчас на его поцелуй, Гермиона как никогда ясно понимала, что и сама безумно жаждет этого необычного, сложного и когда-то совсем чужого ей человека. Жаждет телом, разумом и душой. И все оставшиеся сомнения по поводу его прошлого, его характера, его убеждений или распавшегося первого брака — словом, все то, что мучило и останавливало ее, казалось теперь совершенно неважным.
Она упивалась поцелуем Люциуса Малфоя, как путник, набредший в пустыне на оазис, упивается глотками воды, которая кажется ему сладкой. И выдохнула, когда он оставил ее рот и принялся жадно целовать шею, постепенно опускаясь к ключицам:
— Я освобождаю тебя, Люциус… И хочу тебя. Я твоя, слышишь? Вся твоя…
Именно Гермиона была первой, кто начала раздеваться сама и раздевать Люциуса. Все еще стоя у двери в огромном холле Малфой-мэнора, именно она стянула с его плеч тяжелый старый сюртук, который он носил в тюрьме, и рванула прочь обветшавшую рубашку. С тяжелым шелестом одежда опустилась на пол, а Люциус с Гермионой, все еще продолжая целоваться, уже медленно поднимались по лестнице. Их поцелуи с каждым мгновением становились все более настойчивыми, более ненасытными, и одежда опадала на пол все быстрее и быстрее.
Наконец, поднявшись на второй этаж, они оказались в первой же попавшейся на пути спальне и только теперь, отстранившись, чтобы взглянуть друг на друга, поняли, что уже обнажены.
Потянув Люциуса за собой, она приблизилась к кровати и легла на спину, по-прежнему не отводя взгляда от его фигуры, возвышающейся рядом. Конечно, после трех лет заключения он сильно исхудал, но надо было отдать должное — торс Малфоя по-прежнему выглядел молодым и мускулистым, будто время не имело власти над этим сильным и статным волшебником. А светлая кожа словно светилась в мягком мерцании свечей. И Гермиона восхищалась тем, что видела сейчас перед собой.
______________________________________________________________________
Люциус же пребывал в некоем смятении. Да… Он вернулся в собственное поместье после трехлетнего отсутствия, но почему-то не испытал ни малейшего желания обойти дом, осмотреть и… поприветствовать его. Нет! Единственное, что занимало его мысли (а точнее — кто), была она — Гермиона Грейнджер. Молоденькая волшебница, порожденная на свет обычными маглами, за какие-то несколько месяцев сумевшая стать самой главной женщиной в его жизни. И теперь, когда она лежала перед ним: обнаженная, раскинувшаяся на роскошной постели из шелков и бархата (а не на убогой узкой лежанке его тюремной камеры), Малфой вдруг с огромным удивлением осознал, что никогда еще не видел ничего более прекрасного. И более естественного. Она словно должна была рано или поздно оказаться в этом доме. В его доме. И, черт возьми, он должен был наконец оказаться в ней!
Растянувшаяся на кровати Гермиона кожей ощущала приятное прикосновение великолепного постельного белья, но это волновало ее сейчас меньше всего на свете. Думать о чем-то, кроме возбужденного мужского члена, который увеличивался с каждым мгновением все сильней и сильней, у нее не получалось. Молча, не произнося ни единого слова, она раздвинула ноги, и Люциус понял, что это — приглашение. Самое невероятное, самое эротичное и чувственное приглашение, которое он когда-либо получал от женщины.
Ждать дольше казалось невозможным. Гермиона Грейнджер откровенно предлагала ему себя. Не требуя в ответ никакой информации, не задавая ни единого вопроса. И все, чего она хотела в этот миг, было так чудесно, что у него защемило сердце. Ведь желала она только одного — его.
Люциус шагнул к кровати и, опершись на нее коленями, склонился над восхитительным женским телом, о котором мечтал так долго. А потом, одним быстрым и сильным толчком проник внутрь и замер, наслаждаясь уже почти забытыми ощущениями.
И ощущения эти были поистине великолепны: ему казалось, что эта женщина создана для него. Казалось, тело ее создано для его собственного — так сладко, так уютно было ему в ее шелковистой и теплой нежности. Гермиона же, чувствуя, как желание с каждым мигом только нарастает, обняла его спину и ласково провела ладонями по упругим мышцам, постепенно опускаясь к ягодицам.
Она посмотрела Малфою в глаза, которые светились сейчас так же ярко, как и тогда, в полумраке камеры в самый первый день, и прошептала:
