— Я… — Гермиона подумала, что приветствие показалось ему смешным и оскорбительным, и покраснела.

Заметив это, Люциус пояснил:

— Уж не знаю, насколько и для кого этот де… — с ноткой сарказма начал Малфой, но она перебила его.

— Сейчас чуть больше трех…

И тут же по его выразительному взгляду поняла, что сморозила глупость.

Заключенным не сообщалось о том, сколько времени, потому что это было им без надобности. На Гермиону вдруг нахлынуло ощущение какого-то необъяснимого стыда. Она будто специально подчеркнула его теперешнее положение.

— Почему они прислали вас? — снова холодно, но вполне определенно спросил Малфой.

— Потому что ваша программа реабилитации перешла на новый этап.

— Это я знаю, — он поморщился. — Я имел в виду: почему именно вас?

— Больше никто не захотел вести ее и…

— Ну надо же! Прям горжусь собой… — горько усмехнулся Люциус.

— Послушайте, мистер Малфой! Если вы пройдете ее успешно, то будете освобождены.

— И что же конкретно подразумевает под этим «успешно» ваше начальство, милейшая мисс Грейнджер?

Гермиона пожала плечами.

— Добровольное сотрудничество, прежде всего. И, конечно же, ваше поведение должно убедить меня в том, что темное прошлое Люциуса Малфоя действительно осталось в прошлом.

— Убедить вас?

— Да.

— Значит… они решили протестировать меня… Запланировали эксперимент. Хотят покопаться в моей голове и только потом решить, действительно ли я здоров и чист для возвращения в приличное общество? — его горький сарказм жалил, словно маленькие колкие льдинки.

— Не совсем так… Скорее это включает в себя цикл бесед с вами.

Ничего не ответив, заключенный отвернулся и уставился в стенку камеры, давая понять, что отказывается. Помолчав, Гермиона добавила:

— Я буду здесь в течение часа, мистер Малфой. Насколько я понимаю, на протяжении трех лет собеседников у вас не имелось. Моя персона, конечно, не идеальный вариант, но будь я на вашем месте, то не упустила бы возможности пообщаться хоть с кем-то.

Малфой так и остался стоять, повернувшись к ней спиной. Он по-прежнему молчал. Подождав еще немного, Гермиона подошла к единственному имеющемуся стулу и присела на него.

Прошло еще минуты полторы. Упрямое молчание продолжалось.

Гермиона, тоже не произнося ни слова, изучала его спину. И знаменитую шевелюру, которая сейчас стала еще длиннее и была бы по-прежнему прекрасна, если бы не выглядела такой спутанной и потемневшей от грязи. Она поймала себя на мысли, что руки ее просто чешутся от необъяснимого желания взять расческу и привести эту копну волос в порядок.

«Эм-м… Нет, я, конечно, могла бы использовать магию, но почему-то ужасно хочется сделать это руками. Самой… Черт! Я не буду об этом думать!»

По-видимому, ему позволили остаться в собственной одежде, потому что одет был Малфой в черные брюки и длинный черный сюртук, доходящий почти до колен. В глаза Гермионе бросилось, что когда-то вещи были прекрасны — добротные, дорогие. Но время не пощадило и их: сейчас они стали какими-то посеревшими, по швам начали рваться, да и манжеты выглядели неаккуратно потертыми.

Продолжая изучать его, Гермиона молчала и ждала.

«Что ж, мистер Малфой, решили поиграть в молчанку? Нет проблем! Я не доставлю вам удовольствия, показывая, что разочарована».

И дождалась! Совершенно неожиданно Малфой вдруг повернулся и взглянул на нее, эффектно демонстрируя надменное удивление приподнятой правой бровью.

— Вы все еще здесь?

Его голос сочился сейчас нарочитой сардонической вежливостью, такой привычной и знакомой по прошлым встречам, что это почти обрадовало Гермиону. Но, отдавая себе отчет, что в молчанку могут играть двое, ничего и не ответила.

Малфой откровенно уставился на нее в ожидании реакции. А так и не дождавшись, насмешливо фыркнул и снова отвернулся.

— От какого отдела вас направили сюда?

Она помедлила, но отозвалась:

— Департамент магического правопорядка. Отдел реабилитации.

— Реабилитации… — насмешливо пробормотал себе под нос Малфой.

— Драко сейчас тоже работает в этом отделе, — вдруг осмелилась Гермиона и сразу же заметила, как его взгляд метнулся к ней, а на лице появилось выражение нескрываемого напряженного интереса. — Он работает в кабинете напротив меня. Правда, мы оба очень заняты и видимся редко.

По тому, как раздулись его ноздри, а ладони невольно сжались в кулаки, она видела, что Малфой явно борется с самим собой.

— Он… он… — вопрос чуть не сорвался с его губ.

— Что «он»? — переспросила Гермиона.

— Что-что! Как… он? — наконец выдавил из себя Малфой, и было заметно, с каким трудом ему удалось переступить через себя и задать вопрос о сыне именно ей.

Гермиону охватили странные и не вполне понятные эмоции, но она ответила:

— Хорошо. У него все хорошо. Драко пользуется в отделе большим уважением. Впрочем, ваш сын всегда был умен… И оказался на удивление хорошим коллегой.

Малфой пристально взглянул на нее, в его глазах снова царило холодное спокойствие.

— Вы сообщили ему, что собираетесь сюда?

— Он знает. Весь отдел знает. К сожалению, у меня не было возможности поговорить с ним перед поездкой. Если бы нам удалось пообщаться, то, уверена, Драко обязательно передал бы вам что-то очень хорошее… и теплое.

— Я… не видел своего ребенка… целых тридцать семь месяцев.

— Знаю, — Гермиона ощутила стыд и невольно опустила голову. Несмотря на то, что Кингсли ввел более гуманные меры по содержанию заключенных, режим Азкабана все равно был гораздо жестче, чем в любой магловской тюрьме. — Мне очень жаль, мистер Малфой, что вам не разрешают посещения родных. На мой взгляд, это… неверно.

Тот снова горько усмехнулся.

— Посещения? Да мне не разрешены даже письма, мисс Грейнджер. Мне ничего не разрешено. Соберись вы принести мне какую-то мелочь или кусок хлеба — вам не позволят даже этого.

Она снова взглянула на него. Ей почти причиняла боль та горечь, что сквозила в его словах, но в голову вдруг неожиданно пришла странная и немного хулиганская идея: потихоньку пронести Люциусу Малфою бутылочку магловской кока-колы. Мысленно Гермиона представила себе его лицо, когда торжественно вручает ему этот гостинец, и чуть не рассмеялась вслух.

— Надеюсь, хотя бы прогулки вам разрешены? На них вы имеете полное право.

— Разрешены. «Не чаще одного раза в месяц».

Гермиона внимательно вгляделась в его лицо, которое по-прежнему оставалось непроницаемым.

«Может быть, он и вправду уже достаточно настрадался? Может, уже заплатил за свои грехи? Но смог ли он измениться? Смог ли осознать, сколько зла принес в этот мир?»

Она сомневалась. Тем не менее сейчас не боялась его ни капли, а скорее была… заинтригована. Хотя надо было отдать ему должное: несмотря на изможденный внешний вид, Люциус Малфой умудрился даже в этих ужасных условиях сохранить определенное внешнее благородство, которым невозможно было не восхищаться.

«Что ж… Три года в одиночной камере Азкабана — это приличный срок для покаяния. Если он сможет убедить меня, что больше не представляет угрозы для общества, и если, конечно, выполнит кое-какие требования Министерства (о которых ему пока не сказали), то я постараюсь вытащить его из этого ужасного места».

Малфой не произносил больше ни слова. Гермиона тоже продолжала молчать, решив больше не навязываться ему с попытками побеседовать. Конечно же, у нее было прямое задание от министра, и Гермиона знала, что рано или поздно ей придется поставить Малфоя в известность о нем, но… решила не торопить события.

«Я вернусь сюда через неделю, а потом еще… снова и снова. Поэтому не стоит пороть горячку, для начала мне нужно завоевать хоть капельку его доверия».

Так и продолжая стоять, Люциус Малфой упорно не смотрел на нее, и Гермиона, чтобы не баловать персональное эго этого упрямца, тоже поглядывала на него лишь изредка и искоса. Поэтому очень удивилась, когда, взглянув в очередной раз, заметила, как Люциус быстро отвел от нее глаза, а потом глубоко втянул носом воздух.