Если ты и умрёшь, то только от моей руки. Никто не смеет к тебе прикасаться.
Голос вихрем звучит в голове. Возможно, он не умел и не умеет выражать любовь, поэтому делает это вот так, по-своему: затягивая в своё безумие и контролируя каждый шаг. Возможно, для него это даже контролем и не является. Свою паранойю он оправдывает одним словом: охрана. Он не преследует, он охраняет. От всего и ото всех, закрывая собой и не давая уйти.
Лёгкий ветер касается плеч, и Глеб открывает глаза, трезво глядя на мир. Точнее, на то место, в котором ему пришлось оказаться. Опускает голову на рану и даже усмехается, когда обнаруживает, что плечо было чуть задето, и рана не несёт за собой ничего серьёзного. Усмехается вслух и роняет небрежный взгляд на то, кто стрелял, а теперь же лежит у его ног мёртвым грузом. У него ведь даже навыков не хватило нанести поражение посущественней, и эта “царапина” — тому доказательство. Всё, что смог.
Едва качает головой и переступает через парня, медленными, но верными шагами оказываясь рядом со своим автомобилем.
— Заправился, блять.
Саркастическая подъёбка в свой же адрес, но зато теперь на хвосте никто не сидит. Осталось лишь вернуть Леру и сделать то, что обещал этому бедолаге перед его смертью.
На лицо ложится лёгкая улыбка, Миронов закрывает за собой дверь и проворачивает ключ в зажигании, но перед тем, как уложить ногу на педаль реагирует на звук, исходящий из бардачка. Его сотовый. На экране которого одно только входящее.
“Она у меня”
Улыбка спадает, и ей на смену приходит какое-то скрытое раздражение. Но он старается не поддаваться, просто выжимает сцепление и медленно выворачивает на дорогу.
Из этого вечера он вынесет для себя два урока.
Первый: держи своё при себе.
И второй: всегда вози в машине аптечку.
Я не планировала открывать глаза, но разве это кому-то интересно.
Приподнимаюсь на локтях и слегка морщусь, не понимая, на что реагировать в первую очередь. На мягкие подушки под головой, или же на пластырь над бровью, которая, судя по всему, разбита.
Мне не знакома эта комната, которую оглядываю прищуренными глазами, но мне отчего-то до жути знаком этот запах, будто я уже бывала здесь ранее.
Попытка принять сидячую позу успехом не кончается, хватаюсь за голову и сразу же укладываю себя обратно на подушки, ибо моя живучесть отдаётся диким трещанием в висках. Такое чувство, что в моих мозгах сейчас целый оркестр, не прекращающий бренчать по барабанам.
Единственным фактором, заставляющим меня снова ясно видеть, является брюнет, который заходит в комнату и ненавязчиво интересуется о моём состоянии вполголоса.
Вот, откуда мне был знаком этот запах.
Вот, почему мои мышцы настигло непосильное расслабление, а нервы не начали бить тревогу.
Теперь всё собралось в один небольшой пазл и встало на свои места.
— Максим... — я бы вытянула руки, как брошенный ребёнок, если бы смогла. Я бы сдержала подступающие слёзы, если бы были силы. И я бы кинулась к нему на шею, если бы хотела прослыть сумасшедшей. Но я ведь и так сумасшедшая, верно?
— Болит? — он рядом, рядом со мной, на кровати, касается большим пальцем пластыря и невольно опускает взгляд на мои глаза, полные слёз и надежды, что все кошмары позади.
— Неважно... — хватаю ослабшими пальцами его ладонь и что есть силы сжимаю, не прекращая смотреть на него в упор, — ты в очередной раз спас меня... — а внутри натянутые нити, которые едва удерживают желание спросить, что, чёрт возьми, с Мироновым? Я не хочу, не хочу повторения того разговора и очередной болтовни о Глебе, доказывающей, что мне не всё равно.
Только вот почему мне, блять, до сих пор не всё равно???
Держу его ладонь и пытаюсь скрыть бегающие зрачки, дабы не прослыть ненормальной. Но ему, видимо, слов не надо, сам всё понимает, отпуская мою ладонь.
— С ним всё в порядке, — унимает моих внутренних демонов и кладёт ладони на собственные колени, поднимаясь с кровати, — я написал ему, что ты у меня.
Единожды кивает и собирается было выйти, но мною вдруг овладевает невесть откуда взявшаяся паника, я подлетаю с кровати и трясу башкой, повторяя слово “нет”, как мантру.
— Нет! — на этот раз более отчётливей, ещё и с надрывом. — Не отдавай меня ему! — ещё шаг, и неокрепший организм даёт о себе знать. Ноги подкашиваются, а Макс инстинктивно оборачивается на мой голос и быстро подхватывает. Но даже повиснув на его шее я не перестаю тараторить, никак не желая его отпускать. — Умоляю тебя, я с ним погибну! Не делай этого, просто пошли его куда подальше, прошу тебя!!!
Вся эта речь, да ещё и голосом истерическим, всё это напоминало какое-то помешательство рассудка. Я просто заикалась через каждое слово и постоянно мотала головой из стороны в сторону, губы дрожали.
— Лера... — берёт за плечи и ведёт обратно к кровати, силком усаживая, пока я протестую и никак не свыкнусь с мыслью его отпустить. — Я не хочу об этом говорить, он скоро за тобой приедет.
— Нет... — надрывным шёпотом я пытаюсь донести всю суть его безбашенности и садистких наклонностей, от воспоминания которых слёзы начинают течь сами собой, будто своим присутствием растопят каменное сердце брюнета, лицом которого до сих пор не овладела ни одна мышца.
Он не может, он просто не может вот так меня отдать. Иначе почему он не остался там, на той заправке? Не забрал Глеба? Почему же забрал только меня, снова окутав стенами своего дома? Этому наверняка есть причина. Вот только глаза его говорят о том, что причина далеко не та, которую я в своей голове нарисовала. Всё гораздо банальней.
Миронов ведь отроду не любил, когда его прилюдно вытаскивают из дебрей. Да и он сам привык со всем разбираться, и наверняка уж не захотел бы, чтобы героем моей жизни стал именно Макс. Да и вообще кто-либо ещё, без блондинистых волос и имени из четырёх букв, от созвучия которых до сих пор типает.
— Умоляю, — не теряю надежды, уже цепляясь пальцами за его майку, — я сделаю всё, что угодно, только не отдавай меня. — Выглядит жалко. Жалко и убого, словно я шлюха, которая боится до смерти своего сутенёра, вот и вешается всем на шею, ища помощи даже там, откуда ей и не пахнет. — Прошу тебя, ты даже не представляешь, что он со мной делал... — судя по его вздоху и глазам опущенным — очень даже представляет. Вот только виду старается не подавать, уж больно прочно пришита к нему эта маска, олицетворяющая похуизм ко всему извне происходящему. — Макс... — плевать я хотела на мораль, поджимаю под себя колени и заключаю в свои ладони его лицо, упираясь в его лоб собственным. — Дай мне шанс. Спаси меня...
Чуть всхлипываю, не отпуская. А затем холод. Холод его рук, его ладоней, что ложатся на запястья и прижимают к кровати.
— Скоро вернусь, — он уходит немедля, оставляя в одиночестве и давая смутную, но всё же надежду на то, что мне удалось пробиться, достучаться.
О Миронове он знает не по наслышке, и наверняка знаком с его способами обращения с девушками. Которые, к слову, романтикой не блещут, даже близко. Да и исходя из его последних суждений он явно знает, как тяжело даётся жизнь под его надзирательством.
Он уходит, кажется, на кухню. Наверное, за водой.
Я так думаю не потому, что считала его шаги и точно знаю, какое их количество до кухни на первом этаже, а потому что спустя несколько минут он возвращается со стаканом, в котором сияет напиток коньячного цвета.
Немного медлит на пороге, но всё же заходит, усаживаясь на кровать и протягивая стакан мне.
И это не жест доброй воли, не облегчение моих мук и не замена обезболивающему, я это знаю точно. Ведь разговор на трезвую удался бы вряд ли, поэтому я быстро делаю несколько глотков, отчего-то глядя на его шею и замечая, как шевелится его кадык, как он нервно сглатывает и следит за моими действиями. А после — забирает стакан обратно, допивая всё до последней капли.
— Значит, теперь ты готова поговорить?
