— Отказала в ухаживаниях, до сих пор помнит, — возвращаю пистолет Глебу в руки и мимолётно объясняю последние слова шатена. А после лишь пожимаю плечами и начинаю от бедра шагать прочь от этого места. Спёртый воздух и металлический привкус смерти плохо сказываются, за эти секунды я успеваю впустить в себя мысль, что стала ничем не лучше того, от кого в страхе хотела бежать всё это время.
— Лера, — зов моего имени, облако тревоги нагоняет со спины и заставляет остановиться, а слух даже напрягать в этой тишине не приходится, чтобы отчётливо слышать медленные шаги, — я не идиот, — и вещает блондин об этом, как только убеждается, что его губы на уровне моего уха, — и мне досадно, когда ты пытаешься доказать мне обратное.
Ноги идти дальше отказываются, вся былая дерзость испаряется куда-то, и я попросту остаюсь дрожать как мелкая собачонка, у которой нервная система ни к чёрту.
— Я дам тебе время рассказать всё, о чём я не знаю, — прощайте, милый тон и тёплое отношение, вам тут, кажется, больше не место, — а после я дам тебе время осознать свою ошибку, — и да здравствует альтер эго с его загадками, перед скрытностью которых я не просто бессильна, я, чёрт возьми, истощена.
Грубая хватка пальцев под локоть и размеренные шаги, как будто сама я бы отсюда не вышла. И то верно, ноги просто отказывались слушаться, разве что под напором силы.
А затем меня швырнули в машину, как какую-то вещь, пресекая на корню все потуги к человеческому обращению. И дорога... снова бесконечная дорога, пока организм не сдаётся, облачая перед своим спутником полное поражение, прослеживающееся сквозь поступь едва заметных слёз.
— Мы с ним спали, — одна моя фраза, и Глеб резко жмёт по тормозам, еле сдерживая эмоции и сжимая челюсть, — это было давно... — говорю с дикой уверенностью, а сама и посчитать не могу, сколько времени прошло с той ошибки, — очень давно...
Сила убеждения даётся с трудом, но я пытаюсь смотреть ему прямо в глаза и уверить, что на тот момент мы ещё знакомы не были. Но Миронов, видимо, отчётливо помнит моменты, когда я старалась совмещать работу с учёбой. И как порой откладывала наши встречи, аргументируя это тем, что очередная подруга устраивает девичник.
А что ещё мне ему сказать, видя, с какой силой он сжимает огрубевшими пальцами руль? Что трахалась у него под носом с каким-то типом, когда наши отношения ещё только набирали обороты, а я всё определиться не могла, чей же член мне больше нравится?
Не могу больше ни слова вымолвить, хочу лишь оказаться сейчас от него подальше. И больное сознание, видимо, срабатывает именно в эту сторону, покуда следующими действиями я просто не руковожу.
Пальцы на дверной ручке, я в момент открываю автомобильную дверь и бросаюсь, куда глаза глядят. Быстро перебирая ногами и беспрерывно смахивая с глаз слёзы, что мешают видеть. И через каких-то пару мгновений выбегаю на песчаный пляж, там пусто и тихо, даже волны не претендуют на то, чтобы заглушить биение сердца.
А я бегу. Бегу в пустоту и не желаю оборачиваться, поскольку слышу, как нагоняют. Признаться, бег по песку — худшее, что можно было придумать. Ноги утопают, каждое движение даётся с трудом, меня настигает одышка, а после — сильные руки, что хватают сзади и валят на песок. Удар, благо, не сильный, за облаком страха мне даже практически не больно, просто инстинкт самосохранения даёт о себе знать не наилучшим образом, и я попросту начинаю отбиваться от того, кто прижимает весом своего тела и не даёт двинуться с места.
— Не надо! — могу кричать хоть в рупор, никто не услышит... Разве что море, чьему спокойствию я сейчас только позавидую. — Пожалуйста, отпусти! — блондин восседает сверху и пытается остановить мой энергетический поток, хватая за руки, коими я не перестаю отбиваться. Без толку всё.
— Мало было? — он бы вмиг меня усмирил и обездвижил, если бы хотел, но кажется, эта игра его лишь подогревает, он ловко перехватывает мои руки, но всё же даёт фору, дабы мне же доказать мою никчёмность перед его силой. — Мало было меня, по хуям гуляла? — его врождённая импульсивность вкупе с лёгкой шизофренией и новоиспечённой темой обеспечивали мне пиздец в квадрате, я даже молилась, что его манипуляции с моими штанами будут единственным, что мне грозит. — Я обеспечу тебе жёсткий секс на берегу моря, милая, — от своей одежды он освободился ещё быстрее, без всяческой подготовки вводя в меня свой член до основания и заставляя закричать от боли, — а после... — мои руки, упершиеся в его плечи и пытающиеся хоть как-то держать на расстоянии и уменьшить боль не спасают, остаётся только безвольно болтаться и ронять слёзы дальше, внимая каждое выплюнутое слово, — после я буду знать, что тебе этого мало, и тогда приведу товарища, чтобы мы вместе тебя оттрахали.
Он вдалбливается в моё тело с такой силой, что мне начинает казаться неизбежным отказ конечностей. Я не чувствую ног, не чувствую рук, которые он держит с какой-то нечеловеческой мощью, я даже слёз не чувствую, которые не перестают рваться наружу. Лишь молюсь, чтобы это поскорей закончилось.
Априори, секс должен доставлять наслаждение, но Миронов на корню меняет это представление. Вожделенный процесс он превращает в пытку, заставляя чувствовать не то, что намёк на удовольствие, а какое-то съедающее изнутри чувство, что вот-вот, и он попросту вытащит наружу все органы, делая меня по-женски непригодной. Даже излиться в меня не соизволит, вынимает член за секунду до пика, спуская тёплую струю на песок.
Одышке не место, он как робот поднимается, натягивая шмотьё, а затем поднимает меня на руки и бодро топает к берегу, бросая меня в холодную воду.
— Чтобы наверняка в себя пришла, — слышу эти слова, когда выныриваю и выплёвываю воду, что волей случая хлебнула.
Дрожь пробирает до кончиков пальцев, меня разрывает между диким желанием попросту сдохнуть от холода и поднять голову к небу, закричав во всё горло о помощи. И этот крик хочется адресовать никому иному, как Максу, общество которого я так бездарно упустила.
И как результат глупости, я вижу перед собой лишь Глеба и полнейшую безысходность, когда он неохотно фыркает и начинает постепенно удаляться, кидая через плечо брезгливое “Не заставляй ждать”.
Из меня ушла основная часть чувств, но его поведение, его действия, всё это продолжает морально уничтожать и втаптывать даже тогда, когда глубже, кажется, уже некуда.
И делать нечего, откашливаюсь и бодро покидаю ледяную воду за нежеланием слечь с какой-нибудь противной болезнью. Ведь при смерти буду, ему будет наплевать... Поэтому и волочусь следом, сцепив зубы и стараясь не обращать внимания на мокрую, прилипшую к телу одежду, доставляющую небывалый дискомфорт. Но даже это лучше того, что ожидает меня впереди...
Больница. Два года спустя.
Прекращаю вдруг рассказ и невольно ёжусь, настолько погружаясь в воспоминания, что волей-неволей будто заново испытываю на себе те чувства. Ту разбитость и то ноющее ощущение между ног, когда каждый шаг давался мне с большим трудом.
Но за всё время я научилась абстрагироваться, поэтому просто закрываю глаза и выдыхаю, плавно перенося себя в настоящее время, где подобному дискомфорту не место.
А после смотрю на Славу. На его глаза, которые, кажется, впитали всю боль, которую я пыталась передать через своё повествование. На его выражение лица в целом, которое говорит о том, что груз пережитого мной ровным счётом лёг и на его плечи, и теперь вряд ли отпустит. А затем смотрю на его телефон, отложенный на тумбу.
Он мирно лежит, когда его хозяин даже не думает взять его в руки после Лесиного сообщения. Не думает перезвонить и узнать, в чём же всё-таки дело. И даже мыслью не тешится, чтобы хотя бы на секунду побеспокоиться о той, которой буквально недавно собирался сделать предложение.
А мне тошно, до жути тошно, что разрывает изнутри желание закричать, броситься на него с кулаками, а после повиснуть на его шее и прижать как можно крепче, наконец позволяя себе быть слабой и выплеснуть то, что держалось в груди так долго. Возможно прохрипеть, что мне его до жути не хватало, что он был единственной надеждой, за которую я цеплялась и которая не позволяла опускать руки. Что я жила лишь тем моментом, когда наконец освобожусь из этого ада и растворюсь в объятиях того, кого считала самым родным.
