Не знаю, сколько так стою, но с места сдвинуться заставляют удары, которые слышу в пределах первого этажа. Это удары в дверь, чёткие и яростные, сразу же облачающие того, кто явился.
Напоследок набираю в грудь побольше воздуха и выдыхаю, резко разворачиваясь и открывая двери. Бреду вниз, появляясь перед парнями с опущенными глазами. А после просто прохожу мимо Макса, не поднимая глаз. Даже не слушаю, что бормочет Миронов. Да и понять не пытаюсь, адресован ли его трёп мне, или он опять сыплет фразами в воздух.
Просто прохожу, просто топаю на выход, оставляя за собой позади маленькую прожитую жизнь, отметка которой была равна нескольким дням. Блондин научил меня жить моментом, но до жути не хотелось верить, что дальше будет лишь хуже.
Я вижу его машину и нацеленно бреду к ней, усаживаясь на пассажирское и наконец-таки выдыхая, словно я задерживала дыхание с самого выхода из той самой комнаты, где разум был чуть расшатан. Словами, действиями, иной реальностью, на которую мне пытались раскрыть глаза. А после мой нос явно чует запах, который память тут же воспроизводит.
— Я тоже рад тебя видеть, — да, и этот голос в моей памяти навечно.
Коротко усмехаюсь, уставляясь на его руки, обхватывающие руль. Смотрю долго, вкрадчиво, изучая каждую ссадину на костяшке. А поднять глаза решаюсь лишь в дороге, начиная рассматривать его лицо.
Он смотрит на дорогу, он сосредоточен и, возможно, немного раздражён. Брови как всегда чуть сведены к переносице, скулы сжимаются время от времени, выдавая расшатанные нервы. Нижняя губа стала ещё более припухлой, возможно, оттого что слегка разбита. Корка запечённой крови практически незаметна для глаза, но мне удаётся рассмотреть всё. Даже застывшую влагу на ресницах, наверняка означающую лишь то, то слезящиеся глаза — это признак недосыпа. Ведь в нелёгкие времена он всегда не находил себе покоя, отводя на сон не больше двух часов.
Дорога длинная, она усеяна фонарями, но даже без их света я знаю, что наизусть уже изучила черты его лица. Порой кажется даже, что различу их на ощупь, если однажды вдруг ослепну. От странных, лезущих в голову мыслей я на мгновение улыбаюсь, а ему заметить это не трудно, покуда в абсолютной шумоизоляции салона моя усмешка слышна довольно явно.
— Что? — вопрошает тихо, слегка поворачивая ко мне голову и скашивая губы, будто улыбнуться пытается.
— Ничего, — смиренность ложится на сознание плотным облаком, я хочу, чтобы он оставался таким, более-менее спокойным, не несущим за своим раздражением предвестник того, что ломкая натянутая нить, порой удерживающая от психического спуска вновь будет сорвана, поставив моё спокойствие под удар. А оно мне нужно. Нужно хотя бы иногда. И я аккуратно кладу ладонь на его руку, уложенную на коробку передач. Голову чуть запрокидываю, касаясь затылком мягкой кожаной обивки, прикрываю глаза, растворяясь в ночной тиши и медленно ухожу в забвение, пока едва слышный звук мотора сопутствующе убаюкивает, отправляя в сон хотя бы ненадолго.
Даже не знаю, сколько это “недолго” длится, но когда открываю глаза, вижу едва просветляющееся небо. Ещё даже не рассвет, мы снова в какой-то глуши, останавливаемся возле Богом забытой закусочной.
Пытаюсь проснуться, глаза едва размыкаются, но я верчу головой по сторонам и с удивлением наблюдаю за оживлением этого места. Кто-то, видимо, на работу спешит, кто-то приблудился, забываясь, где он и что здесь делает, ну а кто-то — мы. Глеб легко касается моей руки, заставляя на него посмотреть.
— Есть хочешь? — пожалуйста, будь таким как можно дольше...
— Не отказалась бы.
А ещё я бы не отказалась прийти в норму и перестать тянуться обратно, только и думая откинуть сидение и проспать ещё примерно часов двадцать.
Снова лёгкая улыбка, он выходит из машины и открывает мою дверь, подавая руку.
Не откажусь, ибо невесть отчего усталые ноги просто отказывают держать, недалёк тот момент, когда я попросту прислонюсь к стене и усну.
— Глеб Миронов? — мы не успеваем отойти от машины, едва приближаясь к порогу закусочной, как к нам подходит какой-то мужчина в довольно строгой форме. И только окончательно оклемавшись я вдруг понимаю, что перед нами никто иной, как представитель закона. — И его сообщница, — рослый полноватый мужчина кидает взгляд в мою сторону, и мои глаза резко мечутся от него к Миронову. Сразу замечаю вздувшуюся на лбу венку — вестник неспокойствия. А потом замечаю ещё двоих людей в форме, которые медленно окружают, образуя вокруг нас некое кольцо, заставляющее Глеба окончательно потерять рассудок и начать мелко трястись, поджимая челюсть сразу, стоит полицейскому потянуться к поясу и извлечь оружие. — Вы арестованы.
Комментарий к Глава 24. Рассвет Кого там отсутствие интриги возмущало? :В
====== Глава 25. И раз уж ты так любишь шахматы — король там до смешного слаб ======
Поверить не могу, что всё это происходит.
Хочется на автомате поднять руки вверх и просто стоять в ожидании, но я изо всех сил себя пересиливаю и даю волю ногам, делая шаг в сторону. Оказываюсь у блондина за спиной и просто хочу надеяться сейчас, как никогда, что ему под силу и это. И что этой силы хватит, чтобы огородить нас обоих. Ведь какая ирония, он раскидывался всем и всеми, словно пешками, подчиняя всех своей воле. А потом так нелепо остался беззащитным. И всё происходящее постепенно начинает и впрямь напоминать шахматную доску, как только Глеб тянется к ремню джинс, тут же осаждаясь, стоит ещё трём патрульным машинам нас окружить.
Ещё несколько полицейских оцепляют нас. Кто-то при оружии, кто-то докладывает что-то по рации, а вот двое идут нацеленно на нас, изымая из-за пояса наручники.
Мотаю головой медленно, из стороны в сторону, будто отказываюсь всё это принимать, начиная пятиться назад. Спина Глеба уже не кажется мне каменной стеной, за которую можно было встать даже при войне, да и за которой можно было выспаться, пускай он и последний псих. Я чувствовала, в нём всегда это было. Просто не всегда было направлено на благо.
Но а сейчас я лишь продолжаю болтать волосами, умоляюще глядя на надвигающегося на меня копа, пока его напарник вдруг не оказывается сзади и не смыкает за спиной мои руки в браслеты.
Чувствую щелчок, нервно сглатываю и прикрываю глаза. А когда открываю, вижу, как Миронов собирает на своём лице весь ряд негативных эмоций воедино, вооружаясь прыткой злостью и что есть силы замахиваясь на полицейского. Удар в голову, неравная борьба продолжается недолго, покуда трое не налетают на блондина и не скручивают в бараний рог, заключая запястья в тугие металлические браслеты.
— Нет! — только и успеваю истошно закричать, когда один из них бьёт закрученного в тиски Миронова под дых, сплёвывая на пол сгусток крови.
— Сопротивление при задержании... — он ещё и нагло скалится, еле сдерживаясь от порыва защитить свою честь после Мироновского удара. Но держит себя в руках, потому как удерживаемый двумя здоровыми мужиками блондин сейчас явно не в духе, чтобы держать удар. — По машинам. Обоих. — Кидает короткий приказ, и группа захвата как муравьи разбегаются с места захвата по своим автомобилям.
Нас же с Мироновым садят в разные машины, мне удаётся увидеть лишь его белобрысую макушку, когда его фигура скрывается за дверью авто с проблесковыми маячками.
Что всё это значило? Как это вообще понимать? И как мне отвечать на вопросы, которые обязательно зададут?
Я могу нажаловаться, оправдаться, рассказать всю правду, что я всего лишь жертва этого умалишённого. А ещё я могу остаток жизни загрызать себя по кускам за то, что, возможно, предпишу Миронову путь на электрический стул. А если пойду, как соучастница, то камера мне светит, и похлёбка по будням.
Чёртов водитель, видимо, сидит за рулём первый раз, славливая все кочки, на которых неимоверно трясёт. А ещё я успеваю заметить, что трясёт меня даже тогда, когда кочек нет. Просто долбанные нервы, скачущие на пределе и заставляющие сердце быстрее биться, стоит мне представить, какая возня разразится в участке. И подумать страшно, куда отведут Миронова и что с ним будут делать за закрытой дверью. Хотя, ещё страшнее осознавать, что я не расцениваю это как шанс на побег, покуда всё так удачно для меня складывается. Отнюдь.
