Обмен ключи-деньги, он не реагирует даже на пожелание хорошей ночи, довольно быстро находя номер своего ночлега и скрываясь за его дверью.

Крышка слетает с бутылки, он делает несколько глотков и даже не морщится, подходя к окну и вглядываясь в ночное марево, пока алкоголь не касается клеток мозга, воспламеняя уснувшую на мгновение злость.

Телефон изъят из кармана, он набирает известный ему номер, дожидаясь, пока гудки сменит ненавистный мужской голос.

Хлопая входной дверью дома сильнее обычного, Морт оповещает не только о своём присутствии, но и о весьма неудавшемся дне.

Позже он смоет с себя весь груз прожитых часов, глотнёт пару таблеток успокоительного, запьёт их каким-нибудь слабым алкоголем и непременно расскажет Лесе о том, что случилось.

А именно — о неудаче тех парней, коих послали вместо себя с Артёмом в разведку. Самый смелый и упёртый, некогда их хороший товарищ теперь не в мире живых, он пошёл по следу и напоролся на дом, окрестности которого и стали его могилой. Об этом сообщил его напарник, на всех парах донёсшийся обратно в участок через километры.

Снова провал, снова потери, Алеся оказалась права, когда говорила, что поездка по горячим следам может быть опасной. И дело даже не в том, что они просчитались, а в том, что малая потеря на самом деле несла за собой огромный убыток. Его трусость стоила человеческой жизни.

Он сидит на диване с бутылкой в руках, пока Леся возится с посудой. А после нервно реагирует на вибрирующий в кармане мобильный, не желая отвечать. Не желая разговаривать вообще, как минимум трое суток. Но незнакомый номер на мгновение вызывает интерес, и Михайлов проводит большим пальцем по экрану, принимая вызов.

— Слушаю, — запрокидывает голову, но уже через пару секунд напрягается, меняясь в лице.

— Ну слушай... — этот голос. Он помнит его. Помнит, что слышал лишь дважды. Низкий, с намёком на хрипотцу и явным отблеском характерной насмешки. — Ты, кажется, никак не успокоишься, всё продолжаешь вынюхивать, — Миронов усмехается в открытую, заставляя Михайлова вибрировать каждой клеточкой тела.

— Чего тебе нужно? — голос еле держится в пределах спокойствия, даже Леся моментально обращает на него внимание, отвлекаясь от мытья посуды и подходя ближе.

— Я расскажу, что мне нужно, — блондин на том конце провода мирно фыркает, даже не убеждаясь, что ему предоставлено полное право голоса. Шатен не перебьёт, не будет сыпать пустыми угрозами, и он это знает. — Но я расскажу это не тебе, — на мгновение Михайлов изгибает бровь, вслушиваясь в его слова с ещё большей прытью. — Я слышал, Алеся с тобой, — напускная досада вступает в свой театральный акт, хозяин голоса будто и впрямь сожалеет, что лишился одной игрушки, — не удивляйся, у меня везде свои глаза и уши. Просто дай мне её, если она рядом.

Морт не говорит ничего. Просто сводит челюсть, поджимая губы и молча передавая мобильный Алесе, стоявшей рядом в каком-то оцепенении. И оно не отходит, покуда девушка механически принимает трубку, прикладывая её к уху.

— Глеб? — и её голос дрожит, словно звонок — вестник тревоги, и Алеся в этом ни капли не сомневается.

— Скучала, солнышко? — она слышит пошатнувшуюся трезвость его привычного тенора, будто пропуская иглы под кожу по новой, стоит ей вспомнить его яд. А Миронов улыбается, хмыкая и облизывая губу. Девчонка всё ещё его боится. — Слушай меня внимательно.

Он знает, что она где-то там, в пределах Михайловских стен, следует зову его просьб и кувыркается в кровати с тем, кого его сердце ненавидит. Но ему плевать. Леся в этих шахматах всегда была лишь пешкой, которой он умело манипулировал в своих целях.

Она там, она далеко, но это не мешает ему править ей сполна. Он заколотил свой образ в её мысли достаточно глубоко, и избавиться от этого ей было бы весьма трудно.

— Если ты не скажешь этому недоумку, чтобы он отозвал всех от этого дела, и чтобы сам прекратил совать свой нос и пытаться нас отыскать — я убью его, — Леся едва сдержанно хлюпает носом, стараясь восстановить сбитое дыхание. — Думаешь, я совсем дурак, и я не вижу, на роль кого ты претендуешь? Моя маленькая, глупая дурочка. Тебя ведь только пальцем помани и по голове погладь, ты уже будешь готова ноги раздвинуть, — его слова ранят похлеще лезвия, которым она не раз пыталась заглушить моральную боль. — Он хорошо с тобой обращается? Приятно раны твои зализывает? — каждое слово — как раскалённый воск по нежной коже, ком у горла даёт о себе знать непроизвольно, она едва сдерживает слёзы. — Я ещё доберусь до тебя, поверь мне. Но если хочешь спокойно жить, то скажешь ему то, что должна, — подбородок дрожит, она прикрывает глаза за опасением смотреть на Славу, который всем своим видом немо вопрошает о сути их диалога. — Ещё один такой трюк — и твой благоверный может попрощаться с жизнью, обещаю тебе. А тебя на цепь посажу, как собаку.

Он не дожидается ответа, просто сбрасывает вызов, оставляя Лесю посреди комнаты в каменном оцепенении. Она всё ещё держит трубку у уха, пытаясь судорожно соображать, что ей сейчас делать. Ведь на одной чаше весов жизнь девушки, которая её спасла. А на другой — её собственная. И как бы жутко это не звучало, но всё её нутро кричало о том, что она в этой жизни заслужила свою долю счастья. Уж слишком долго она была грушей для битья.

Морт трясёт за плечи, она убирает от уха телефон, глядя на него переполненным слезами взглядом. И, возможно, сейчас она мысленно просит прощения у той, которой буквально недавно обещала помочь. Но она не всесильна, к сожалению. Существует в этом мире и то, что нам абсолютно неподвластно.

— Он... он сказал, — начинает чуть слышно, покуда Морт склоняется ближе и внимает каждому её слову, — если ты не перестанешь копать и пытаться её найти, — наконец поднимает на него глаза, смахивая спадающую по щеке слезу, — то он убьёт её, — короткий всхлип, ей хотелось бы закрыть лицо ладонями, но въевшиеся в неё умоляющие глаза Михайлова не отпускали от зрительного контакта. Как же ей не хотелось врать ему в лицо. — Рука не дрогнет. Он съехал с катушек окончательно...

Может, это алкоголь. А может книга была настолько интересная. А вероятно, все события настолько оглушили, что я попросту отключилась на диване.

Я не проснулась от шума, не проснулась от зова, я лишь приоткрыла глаза и сквозь ночную темень увидела потолок. Он двигался, по крайней мере, я так думала. И только спустя несколько секунд мне удалось понять, что я болтаюсь на руках у Макса.

Чёрт, это всё, как в детстве. Когда ты засыпаешь где попало, и заботливые отцовские руки относят тебя в комнату и укладывают на кровать.

Я не желала оповещать его о пробуждении, я попросту продолжила болтаться в свободном полёте с закрытыми глазами, покуда моё тело не коснулось мягкого матраса, застланного простынёй.

Он уложил меня на кровать, а я боялась лишь одного — что несдержанно засмеюсь, когда он укроет меня одеялом. Эдакий заботливый дьявол, который накормит жертву печенюшками, прежде чем сварить в котле.

Но вместо одеяла я чувствую лишь прикосновение его пальцев к моему предплечью. А затем чувствую что-то влажное, чуть сводя брови к переносице, будто мои эмоции — ничто иное, как отголосок плохого сна. А после... после чувствую, как острая игла пронзает кожу, и по венам плавно растекается содержимое небольшого шприца, которым он орудует довольно умело.

Мне не больно. Мне абсолютно не больно. Я бы даже сказала, что вообще перестаю что-либо чувствовать. Даже не успеваю сосчитать секунды до того, как проваливаюсь в глубочайший сон.

Комментарий к Глава 22. Верь мне... В общем, я отключила кнопку “Жду продолжения”. Наверное потому, что по просмотрам и по вашим отзывам, которых жду, как манны небесной, уже и так понятно, что продолжению быть. Несогласных просьба писать “НЕ ЖДУ ПРОДОЛЖЕНИЯ, ЗАКАНЧИВАЙ С ЭТИМ ДЕРЬМОМ И ПИШИ ПРО ЛУГА И СОВУШЕК”.

И ещё. Я честно старалась спокойно написать, уже было хотела опубликовать главу без последних нескольких абзацев, но моя фантазия дико извиняется. Я не могла не нахуевертить.