Мы грустно замолчали, глядя в кости.

— А вы с другой стороны на это дело гляньте: зачем нам деньги? — высказался в пространство наш профессор.

— Как это зачем?

— А я вот утром нынче толкался на кухне и краем глаза смотрел телевизор. Ходит сейчас по каналам реклама «Мариванна продала свою квартиру за пять миллионов, а могла бы за пять с половиной…» Видели?

Мы согласно закивали головами.

— Так вот услышал я и задумался — вдруг у меня какие-то внутренние ограничения есть, ну по деньгам? В принципе они, конечно, есть, но на разные порывы и фантазии их точно не хватит и решил пофантазировать, чтоб я стал делать, если б у меня оказались хотя бы те же самые полмиллиона, которые не получила Мариванна.

Мы заинтересованно уставились на Абрамыча.

— Думал, думал, так ничего путного, такого, чтоб доставило мне искреннюю радость, не придумалось…

— Это — старость, — авторитетно сказал Петрович.

— Наверное, старость, — подумав, согласился с ним я. — Точнее связанное с ней отсутствие позитивных желаний, присутствие желаний приземленных, обыденных — чтоб там не болело и там не чесалось и руки-ноги двигались…

— Так и это немало…

— Кризис старшего возраста. Еще можется, но уже не хочется…. Или наоборот? Ладно… Хватит о грустном. Ты где три дня пропадал, Петрович? Недужил что ли?

— Типун тебе на язык. На даче гостевал. «Один-три сопли подбери.»

— «Один-четыре сижу в сортире».

— Ну и каковы виды на урожай? — прозвучало у нас из-за спин. Мы одновременно оглянулись на знакомый голос. Пришел наш четвертый товарищ — Игорь Борисович.

— Привет, Борисыч… Хреновые виды. У соседа таджики велосипед украли… А у меня кто-то картошку прикопал.

— И что? В милицию обращался?

— Тормознутый ты, Петрович, Нет уже милиции. Одна полиция осталась…

— Дуплюсь… Вот ведь как странно: милиции нет, а менты остались.

— А потому что мент — это не профессия. Это диагноз.

— Ну ты не перебарщивай. И там хороших людей хватает.

Петрович пожал плечами.

— Не встречал. Не знаю…

— Так обращался в полицию?

— Обращался. Дуплюсь.

— И что?

— А там в тот день только менты оказались. Других отчего-то не попалось. Сказали, что забор надо покрепче поставить и не отвлекать занятых делом людей из-за ведра картошки.

Борисыч достал сигареты, сел рядом с нами.

— Слушай, а откуда у вас там таджики? У тебя дача в районе Душанбе что ли?

— Тьфу на тебя. Под Нарой….

— Так таджики от нас вроде бы в 1991 отделились?

— Это они в организованном порядке отделились. А в индивидуальном порядке некоторые снова к нам присоединяются. Ездят по участкам работу просят. Ну и подворовывают.

— Эти если воруют, то помалу. Не чиновники чай…

— Это точно… Сколько же кругом гадов!

— А вот скажите мне, друзья, откуда их вдруг столько повылезало? Ведь жили же нормальные люди вроде бы кругом. «Интернационал» хором пели.

— Это вопрос риторический.

— А все же.

— А откуда в земле сорняки берутся? Все оттуда же, из земли.

— Ты, Петрович, меня таким заявлениями пугаешь прямо. Вейсманист-Морганист какой-то. По-твоему, получается с ним надо поступать как Мичурин с картошкой?

— Точно! Окультуривать чиновников надо.

— Не окультуривать, а выдирать с корнем. С сорняками по-другому нельзя.

— Ну, наш чиновник не овощ. Он чаще зверь.

— А законы естественного отбора на него распространяются?

— По Марксу-Энгельсу — должны.

— Да и по здравому смыслу тоже. Ты ходи, давай. Не спи…

— Не сплю. Получается надо так все устраивать, чтоб жизнь сама плохих в сторону отставляла, а хороших вперёд двигала…

— Точно! Только нет на чиновничью власть ни Мичурина, ни товарища Лысенко. Некому сухие веточки обрезать, а что-нибудь хорошее — привить. Элита, блин…

— Ага. И следить, чтоб полезное приживалось правильно и быстро.

— Садовников не дождешься. Элите на них наплевать. Чиновник нашего брата стружит — мы им на откуп и кормление элитой дадены. Зубами таких вражин грызть надо. Как в Революцию.

— Не законно это — зубами-то.

— А плевать… «На основании Революционной целесообразности». И зубами!

Борисыч показал, как, оскалив редкие желтые зубы. Их там нашлось куда меньше, чем Природа заложила в проект человека.

— Да где ж твои зубы-то? — поинтересовался я. — Ты их по дороге в мерзкое настоящее растерял? Или в стакане с водой оставил… А новые не вырастут. Не успеют.

Я сбросил дубль 4:4, пробормотав «Не сидеть мне в сортире!»

— Про сортир сегодня уже говорили. Давай что-то новенькое.

— Да ладно вам. Ты, Абрамыч, лучше скажи прав я или нет? На счет зубов.

Ход перешел к Семену Абрамовичу. Он, повторюсь, единственный, кто имеет полноценную работу в институте прикладной биологии.

— «Четыре два. Пустая голова»… Да. Наука этого не допускает. Точнее допускает, но только в исключительных случаях. Например, зубы мудрости.

Задумавшийся над своим ходом Петрович положил руки на стол, засмеялся.

— Представляете отчет патологоанатома: «Загрызен стариком с зубами мудрости»…

Он потрогал что-то во рту языком.

— Жалко… А то сволочей развелось… Я бы из-за таких как Матросов готов.

— В смысле?

— Какой Матросов? Наш начальник ДЭЗа?

Я укоризненно посмотрел на них. Вот уже и до моих товарищей то ли склероз добрался, то ли всеобщая беспамятность.

— Вот. Забыли уже и Александра Матросова… Ты имеешь в виду грудью на амбразуру?

Он в раздражении бросил на стол фишки, кивнул.

— Убил бы гада…

— Рыба….

— Так у него ж охрана…

— Кстати, мафия, когда хочет кого-то убрать присылает кандидату в покойники именно рыбу. Я в кино видел. Можно послать и напугать…

Немножко поржали, представив, что может получиться из такой инициативы.

— А у тебя Абрамыч, что новенького?

— Новенького? — задумчиво пробормотал профессор, разглядывая набранные костяшки. — Новенькое у нас состоит в том, что старенькое с места сдвинулось. Рыбак заходит?

— Да…

Петрович обрушил на столешницу дубль «два-два»

— «Два-два. На траве дрова».

— И что же это у вас там с места двинулось? В какую сторону?

— В нужную сторону. Получили мы, наконец, препарат. Хороший, но с побочными эффектами. Тоже, правда, неслабыми…

— И что это за действие? «Пусто два. На дворе трава».

— «Пусто-пусто выросла капуста»… Очень простое. Смерть называется.

Я несколько опешил.

— Ну, вы там заработались… И нафига ж такие препараты, скажите мне, нашей родной армии?

— То-то и оно, что не нужно. А у нас от него все хомяки подохли.

Он машинально потрогал синяк под глазом.

— Перед тем как, правда, клетки разломали, выбрались на волю и пол лаборатории разгромили.

— Так это что, правда?

— В смысле?

Я кивнул на синяк.

— А то… Еле жив остался….

Он передернул плечами.

— Как пришли, смотрим в лаборатории — бардак. Да не просто бардак, а бардак, по которому танк проехал. А хомяки наши да суслики, ну кто живой еще остался, носятся, по стенам прыгают, как обезьяны. Охрану, конечно, вызвали те их перестрелять попробовали, а те..

— Отстреливаться начали? — невинно поинтересовался Петрович. Он, видно, еще не верил в правду. Наш профессор неопределенно качнул головой.

— Стали орехами кидаться и всем другим, что под лапу попадалось.

— Так они же маленькие?

— Они маленькие, а силы и злобы как у медведя…

Я представил, какие возможности это все предоставляет…

— Слушай, Абрамыч… А можно у тебя в институте малость того препарата позаимствовать?

— А зачем тебе?

— Да сосед у меня есть. Хам трамвайный… Каждый день с утра до вечера то ли дрель у него, то ли станок какой сверлильный. Трещит и трещит… Мне весь подъезд спасибо скажет.

Я сказал это и заржал самым неприличным образом, но поперхнулся, увидев глаза Борисыча. Тоска в них была. Тоска и холод.