Но Добрыня со всё нарастающим вниманием слушал песню, всё пристальнее смотрел на певца и отчётливо видел: тот действительно слагает песню прямо сейчас, её словами рассказывая о том, что с ним приключилось. И, рассказывая, вновь зримо, осязаемо переживает это.

Много раз казалось отважному купцу, его гребцам-дружинникам и даже видавшему виды кормчему Луке, что на этот раз им не одолеть взбаламученную, словно разъярившуюся от их дерзости стихию. Нево-озеро редко бывало смирным и покладистым, но и таким, как в этот раз, каждому из них редко доводилось его видеть.

Небо над вздыбленными, свинцовыми волнами было того же цвета и висело так низко, будто набрякшие ливнем тучи стремились слиться с разбушевавшейся водной массой. Гром рокотал где-то у не различимого во мгле горизонта, но затем его раскаты стали приближаться, а зловещие зигзаги молний полосовали тучи прямо над головами людей. Вот уже сперва одна, затем другая молния вонзились прямо в гребень волны. Первая ещё далеко, но вторая — почти у самого борта ладьи. Садко против воли прирос взглядом к ломаной огненной черте, озарившей всё вокруг неестественным оранжевым светом. Вода, пронзённая молнией, тоже как будто вспыхнула, загорелась, и нагнувшемуся над высоким бортом купцу показалось, что он видит пучину до бесконечно далёкого дна. В этой бездне двигались и метались странные тёмные тени, тут и там багрово мерцали громадные неподвижные глаза подводных чудищ, длинные змеи извивались, тянулись к поверхности, словно стремились ухватить ладью и утянуть её вниз.

Вдруг несколько серебристых рыбьих тел приблизились, почти коснулись ладьи. Их головы поднялись из густой водяной пены, над головами мелькнули мраморно-бледные руки. И только тогда Садко понял: никакие это не рыбы! Он впервые в жизни увидел русалок (а кто же ещё это мог быть?!) и, хотя рассмотреть их не успел — молния погасла, и кругом стало непроницаемо темно, — всё равно ощутил, как холодный, пронизывающий трепет поднимается в его душе.

— Господи Иисусе! — донёсся с кормы возглас кормчего. — Что ж это?! Кто?! Да никак нечисть морская?!

— Озёрная, Лука, озёрная! — Купец и сам поразился, что может ответить таким бодрым, шутливым тоном, хотя душа его леденеет от страха. — По озеру ж плывём, так что и нечисть тут, уж точно, не морская... Руль крепче держи — мотает так, что, гляди, гребцы за борт попадают!

Ладью и впрямь продолжало кидать и мотать по волнам, и она то зарывалась носом в рваные лохмотья пены, то вскидывалась на очередной гребень, чтобы затем ухнуть с него в глубокий провал.

Молнии продолжали временами вспыхивать, но уже где-то далеко, и гром отставал от них — грохотал спустя несколько мгновений после вспышки, став тише и слабее. Наконец гроза совсем прекратилась. Только шторм продолжал бушевать, вой ветра и густое дыхание громадных волн стали лишь слышнее, когда утих грохот. И всё это происходило теперь в кромешном мраке, только белизна пены проблескивала в черноте, давая возможность понять, что вода по-прежнему внизу, а невидимое чёрное небо — сверху.

Гребцы и кормчий приумолкли. Перекричать рёв бури было нелегко, но никому и не хотелось возвышать голос. Всем сделалось холодно: промокшая одежда липла к коже, яростные порывы ветра доставали до костей.

Ни Садко, ни Лука при всём его опыте уже не смели и гадать, куда унесла их буря, далеко ли они от загадочной островной цепи, куда изначально держали путь, далёк ли тот или другой берег огромного, будто море, бурного озера.

Рассвет замерцал нежданно, как нежданно окончилась гроза. Сквозь плотные тучи проникли тусклые серые лучи, и свинцовые блики закачались на волнах.

Шторм постепенно слабел, и гребцам уже не нужно было до боли напрягать мускулы, чтобы удерживать судно носом к волне. Многие от усталости и не могли по-настоящему грести, только отличная выучка удерживала их от того, чтобы и вовсе побросать вёсла. Выучка и страх — люди отлично понимали, что гибель была рядом: ослабей они чуть раньше, и Нево-озеро легко поглотило бы свою добычу.

— Ну, и где ж мы теперь-то, Садко Елизарович? — решился спросить один из дружинников.

— Что ж ты думаешь, будто я вижу больше, чем ты? — отозвался молодой купец. — Звёзд было не видно, а сейчас вряд ли кто солнце разглядит. Может, после покажется, тогда и сообразим, куда заплыли и как выбираться станем... Стих бы ветер, чтоб парус расправить!

Цветное полотнище прямоугольного паруса, которое несколько часов назад гребцы с великим трудом подтянули к перекладине, сейчас обвисало на ней мокрыми комьями. На дне ладьи плескалась вода. Её во всё время шторма вычерпывали кожаными ведёрками четверо не занятых на вёслах дружинников, но каждая налетавшая на судно волна этой воды добавляла. Сейчас можно было уже не беспокоиться, что ладья потонет, но черпальщики продолжали своё дело, хотя бы для того, чтобы внутри стало суше — ноги у гребцов закоченели всего сильнее.

— Гляди-ка, Садко! — воскликнул вдруг Лука. — Может, у меня уж в глазах пятна тёмные? Или вроде как земля впереди?

Все разом обернулись туда, куда указал вытянутой рукой кормчий, и у многих вырвались радостные возгласы. И в самом деле, недавний шторм был страшен даже для таких опытных мореплавателей, и им было сейчас всё равно, что за берег замаячил в едва поредевшем сумраке. Какая земля? Чья? Не всё ли равно! Лишь бы куда-то пристать, отдохнуть от сумасшедшей качки, подправить насадку бортов, а если удастся, то и подсмолить борта, высушить парус. И как было бы замечательно, если б на этом берегу рос лес, чтоб развести несколько костров, согреться возле них, приготовить еду и поспать!

А тёмные очертания высоких скал, к которым двигалась ладья, делались всё отчётливее и яснее.

— Пристанем ли? — робко прошептал кто-то из гребцов. — Вон как волны-то плещутся! Гляди, Лука Тимофеевич, ещё раздолбает нас об эти каменюги! Вроде бы мы здесь не были никогда...

— Не бойсь! — уже куда увереннее отозвался кормчий. — Берег незнакомый, что верно, то верно. Но причалить есть, куда. Вон за выступом справа заводь виднеется, по волнам вижу: глубоко там, днище задеть не должны. И глядите, братцы, по скалам кусты да деревца ползут. Будет, с чего огонь развести.

— И рыбы б наловить, — мечтательно заметил молодой гребец.

— А и ловить не понадобится! — усмехнулся Садко, тоже изрядно ободрившийся при виде близкого берега. — В такой-то штормину на камни не могло не выкинуть изрядно тварей морских. Соберём да настряпаем. Не зря ж нас Нево-озеро так мотало — должно и наградить за это.

— Верно говоришь, — проговорил почему-то со вздохом Лука Тимофеевич. — Только б не найти тех тварей, коих мы в грозу в волнах приметили. Бр-р-р! И по сей час думаю: привиделось или нет? Но ведь и ты видел, так, Садокушко?

— Русалок-то? — передёрнул плечами купец. — Думаю, что видел. А двоим сразу вроде б одно и то же не мерещится. Да нет, Лука, этих на берег выкинуть не могло. А и выкинет, так им не страшно.

— Чего так?

— Ну, как это, чего? У них же руки есть. Взяли б да сползли назад, в воду. Рыбам не сползти — они безрукие, а этим-то что?

Покуда они разговаривали, скалистая гряда стала совсем близка. Окреп и серый рассвет, теперь стало видно, что кругом, до самой тусклой линии горизонта только волны да волны. Берег, к которому принесло ладью, был здесь единственной землёй. Что это? Остров? Или могучие волны сумели унести путников к противоположному берегу Нево-озера? Если так, то это, скорее всего, варяжские земли. Но когда же хитроумный Садко не умел сговориться с варягами, если случалось к ним заплывать? Он и торговать с ними умел. Так чего опасаться?

Миновав высоко поднявшуюся над водой гряду, ладья действительно оказалась в длинной и узкой шхере, где шторм уже почти не ощущался — волны бурно плескались лишь в самом начале заводи, а дальше лишь колыхались, утратив пенные гребни, да мирно лизали скалы и узкую полосу крупной гальки, которой заводь завершалась.