Нагоняй от родителей я получил, но кошку после долгих уговоров они разрешили оставить.

Мисси отлично чувствует настроение. Если я прихожу со школы и всё хреново, она просто садится рядом, но не мешается и не требует никакого внимания. В другие дни можно заставить её побегать за радиоуправляемой машиной или дать ей пару оливок — она с них дикий кайф ловит и начинает смешно кататься по полу. Ещё мне нравится шебуршить кончиками пальцев по диванной обивке, чтобы она прыгнула туда, а потом резко отдёргивать руку.

Последнее время, правда, Мисси прыгает уже не так охотно — годы берут своё, у неё даже шерсть потускнела. Надеюсь, что она ещё долго проживёт и не будет слишком сильно скучать по мне.

— Значит, ты пойдёшь в колледж? — спросил дедушка, когда мы в очередной раз чокнулись и поставили пустые стаканы на стол.

Ненавижу вопросы про колледжи. Я отправил документы в ближайший к Мидлбери университет, и едва ли у них есть основания, чтобы меня не зачислить. Возможно, стоило отнестись к этому серьёзнее и рассмотреть варианты получше, но мне просто всё равно. Однажды я сел за компьютер и начал читать что-то про университет Нью-Йорка и пару вузов Лиги Плюща, но потом подумал — кого я нахрен обманываю? Какой смысл париться ради рекомендаций и внеклассных заслуг, когда после того, что я собираюсь сделать, оценки не будут иметь никакого значения?

— Думаю, да. Наверное, начну изучать программирование.

— Ты хочешь всю жизнь проторчать за компьютером? — спросил дедушка, но тихо, так, чтобы его мог услышать только я.

Мама убирала со стола закуски, папа говорил о чём-то с Кейт, поэтому никто не мог вмешаться или подслушать нас.

— Это интересная специальность. Правда.

— Подумай хорошенько. Потому что я потратил слишком много времени в пыльном кабинете, хотя мог бы заниматься чем-то стоящим.

— Например, выращивать овощи? — хмыкнул я.

Не то чтобы я презираю фермеров или другие профессии, связанные с сельским хозяйством. Отнюдь. Просто мне непонятно, как человек, который написал докторскую диссертацию, может вдруг решить, что всё, что он столько лет делал — бесполезно. Но дедушка всё-таки изучал философию, чёрт его знает, до чего там можно додуматься, если в этом вариться.

— А ты чего смеёшься? Совсем уже совесть потерял! Ни разу меня не навестил.

— Не сложилось как-то, — вздохнул я.

Я вам уже говорил, что от Калифорнии меня тошнит. Но ещё больше тошнит от штатов, где голосуют за Буша-младшего, и мне чисто из принципа не хочется проводить там каникулы.

Я верю, что там остались разумные люди, но значительный процент всё ещё считает, что война в Ираке — отличная идея. Окей, мы разнесли к херам Афганистан, ради того чтобы уничтожить «Аль-Каиду» во главе с Бен Ладеном, которому ещё и удалось сбежать [1]. Но мы потеряли тысячи людей в Ираке, пока охотились за несуществующим оружием Саддама Хуссейна, и я не могу смотреть на это сквозь пальцы. То есть по сути Буш начал войну без весомых на то причин. И знаете, что меня бесит больше всего: господин президент даже не удосужился ответить матерям, чьи сыновья погибли на этой войне. Он даже не думал прерывать свой отпуск: ходил на рыбалку, дышал горным воздухом и завтракал с Кондолизой Райс.[2] Боже, храни Америку!

Но это меня унесло, конечно. Заговорить со мной обо всём этом — всё равно, что подлить масла в огонь. Руперт попросил не упоминать при нём политике: он сразу начинает демонстративно зевать. «Не хочу париться из-за вещей, на которые никак не могу повлиять», — сказал он однажды.

— А знаешь, что я тебе скажу? — начал дедушка. — Ты когда устанешь от своих гаджетов, приезжай к нам.

— Да-да, ты приезжай, солнышко, — неожиданно отвлеклась Кейт. — Мы очень рады будем тебя видеть.

…

В выходные я остался дома: проводил дедушку в аэропорт, а потом сел за компьютер и на полдня пропал в «Варкрафте». Где-то к пяти часам мама постучалась в мою комнату:

— Сэм, к тебе гости. Одноклассник привёз книги, которые ты забыл.

— Я не…

Забывал никаких книг.

Но она уже прикрыла за собой дверь и даже не дослушала ответ. Через несколько секунд Руперт переступил порог моей комнаты. Сначала он медленно прошёл из угла в угол, внимательно изучая обстановку. Криво усмехнулся, заметив стену с инопланетянами, стряхнул пыль с настольной лампы, а потом сел на край незастеленной кровати. Это было странно — я никогда не приглашал одноклассников к себе, но не возникало неприятного ощущения, что он влез в личное пространство, или что он здесь лишний.

— И какие же книги я забыл? — Я отвернулся и неотрывно смотрел в монитор.

— Извини, не придумал ничего лучше.

— Ничего лучше, чем ввалиться сюда без спроса?

— Ты не хотел разговаривать со мной в школе.

Тут Руперт не соврал. Я действительно приложил все усилия, чтобы не встретиться с ним: прогулял химию, просидел все перемены в библиотеке, а во время ланча вышел на улицу и слонялся без дела. Водится за мной такая привычка: если нас с человеком связывает неловкая ситуация или разговор, я изо всех сил стараюсь его избегать. Сразу кажется, что при взгляде на меня у них в памяти всплывает тот самый момент, когда я облажался. Fiasco totale.[3]

Тогда я наконец поставил игру на паузу и развернулся к нему на своём крутящемся кресле. Перед этим пришлось взять в руки папку, чтобы закрыть стрёмный рисунок на груди: на мне была ужасно застиранная домашняя футболка с «Южным парком».

— Я подумал, что ты не захочешь меня видеть. И разговаривать.

— Я всегда готов разговаривать, — возразил он.

— Если ты хочешь обсудить всю эту чушь, то…

— Стоп.

Я тут же замолчал, а Руперт смотрел на меня испытующе, и снова его взгляд заставил меня испытать странное покалывание, от которого тянуло ёрзать на стуле или кусать губы. Тогда я впервые заметил, что у него необычные, золотистые глаза — прямо как у моей кошки, и смотрит он иногда с тем же хитрым прищуром.

— Конечно, бредово думать, что ты запал на меня. Просто хотел спросить.

— Если бы ты спросил об этом прямо, я бы ответил. Но ты говорил обо всём якобы со слов Мэдисон или Бекки, будто ты сам вообще не при делах. Не надо прикрываться чужими сплетнями.

— Я не прикрываюсь.

— Вчера меня это взбесило, — признался Руперт. — Я приехал домой и достал из сумки твой диск. Обычно от таких песен у меня раскалывается голова, но как-то пришлось по настроению, и я начал думать о тебе… и понял, что тебе и правда бывает нелегко выразить свои мысли. Ты запросто можешь сказать человеку «отъебись», но другие эмоции… чувства…

Руперт замялся, а я и вовсе замер, не решаясь его торопить. Некоторое время он разглаживал складки на покрывале и задумчиво кусал губы, словно взвешивал, стоит ли вообще договаривать.

— Так вот, — продолжил он, — мне ты очень нравишься. Как друг, как парень — без разницы. И поэтому я приехал.

Это было слишком точно. Сложно назвать его слова романтичными, но они всё равно произвели на меня какой-то магический, завораживающий эффект.

— Не знаю, что тебе и ответить, — медленно произнёс я.

В голове стало как-то пусто, словно я заснул посреди дня, а меня неожиданно растолкали, и невозможно сообразить, сколько сейчас времени и что вообще происходит.

— Не нужно ничего отвечать. Просто хотел, чтобы ты знал. Но если, конечно, тебе это противно…

— Нет, ты чего! Мне не противно. — Уж это я мог сказать наверняка. — Мне никогда и никто такого не говорил, и слышать это от тебя было странно, но… как-то нереально.

Руперт кивнул, но продолжать тему не стал. Вместо этого он встал с кровати и некоторое время рассматривал книги на полках, детские рисунки и звёзды на потолке.

— Ты здесь такой забавный. — Он подошёл к висевшей на стене фотографии.

Мама прикрепила её очень давно. Ей вообще нравится развешивать по дому картины и расставлять по полкам разную мелочёвку. На том снимке я стою на залитом солнцем пирсе и держу пойманную отцом рыбу. Тогда мы впервые поехали вдвоём на озеро, и я был вне себя от счастья, хотя едва ли мог нормально держать в руках спиннинг. У меня на ней такое счастливо-глупое лицо.