Так вот, Моника мне напомнила её. Она ещё несколько раз обращалась ко мне, когда ей попадалось что-то любопытное или смешное. Но когда на фото обнаружилась она сама — ярко разряженная девчонка с длинной засаленной чёлкой — только вздохнула.
— Знаешь, что хорошо? — спросила она.
— Что?
— По крайней мере, я выгляжу не так. Слава тебе, Господи, я выгляжу не так.
— Ты выглядишь лучше всех.
Она только отмахнулась и пробормотала что-то вроде «спасибо», но я знал, что ей приятно это слышать. Моника классная девчонка. Я не разговаривал с ней вплоть до той вечеринки у Руперта, потому что она казалась мне высокомерной сукой, но теперь жалею об этом.
Королевой бала выбрали не Мэдисон, как все предполагали, а Бекки Берковитц. Она с радостным возгласом взобралась на сцену, с невероятной для таких высоких каблуков прытью, причём улыбалась во все тридцать два. Сначала меня раздражала её идиотская улыбка, но потом стало наплевать. Должен же быть и у неё какой-то триумф. Самым большим достижением в её жизни будет диадема на выпускном Мидлбери Хай — у неё будто на лице написано, что ни в какой колледж она не пойдёт. Объединится со своим дружком из университета в одну кретинскую ячейку общества и родит ему очаровательных детей.
Мне не представится шанса проверить, но, клянусь, так и случится. Хотя, наверное, я не вправе язвить. У неё по крайней мере есть будущее. А если я останусь в живых, то ничего хорошего не будет. Только тюремная камера, решётки на окнах, отстойная еда и подъём ни свет ни заря.
После награждения оставалось немного до конца праздника, и к этому времени я уже держался в стороне. На танцпол не тянуло, и я обошёл все столы с закусками, но там оставались только сырные начос и странного вида пирожные. Пришлось забирать последние, подсохшие дольки ананаса. Руперт тоже стоял рядом, но не замечал меня. И — Бог знает зачем — я просто подошёл и щёлкнул пальцами у него перед носом.
— А нормально поздороваться нельзя было? — усмехнулся он.
— Скучаешь?
— Нет, всё нормально. Но мне жаль, что всё заканчивается. Отличный праздник.
— Ну да… Чудесный день, когда ты должен понять, с какими замечательными ребятами учился всё это время. — Это прозвучало так ядовито, что я сам удивился.
— Но было же что-то хорошее?
— Было. И я подумал, раз сегодня такой чудесный день, мне стоит попросить у тебя прощения.
— За что именно? — он водил пальцем по кромке стакана с кока-колой.
— За всё. Я облажался, и не делай вид, что всё окей.
Руперт только покачал головой. Некоторое время я терпеливо ждал ответа, но он смотрел куда-то в сторону: то ли на плакаты, то ли на кого-то из танцующих. Молчание затягивалось, и тогда я решился спросить:
— Почему ты захотел познакомиться со мной?
— Что? — рассеянно переспросил он.
— Я спрашиваю, почему ты познакомился со мной?
Руперт посмотрел на меня так, словно впервые увидел. Наверное, понять меня в те дни было практически невозможно: то я посылал его, то набрасывался, то просил поделиться со мной чем-то личным. Сейчас я думаю, что не будь у него такое потрясающее терпение по отношению ко мне, наши пути разошлись бы в самом начале; или никогда не сошлись бы вообще.
— Я тебя ещё в первый день заметил. Ты сидел за ланчем один, и я спросил у Джастина о тебе. Он сказал, мол, забей, местный фрик, а Мэдисон потом сказала, что ты классный парень.
— Так и сказала?
— Не веришь? — он улыбнулся. — Ну, потом я наблюдал за тобой и думал подойти как-нибудь, но ты почти всегда один… Если бы ты зависал с кем-то из моих знакомых, я бы подошёл раньше. С днём рождения я даже не думал, что сработает.
— Сработало, — хмыкнул я.
— Не знаю, к лучшему ли.
— Что ты имеешь в виду?
— Ну, как бы тебе сказать… я много думал об этом. О тебе… Сейчас не лучшее время, чтобы выяснять отношения, но раз уж у нас сегодня вечер откровений… Если ты не хочешь встречаться со мной, хорошо, что ты сказал правду. Лучше знать сразу, когда эмоции односторонние.
— Они не односторонние.
— Сэм, — он проговорил моё имя менторским тоном, словно воспитательница начальных классов, которая уличила кого-то в проказе, — не надо утешать меня. Это не конец света. Я думаю, ты найдёшь своего человека в колледже.
Слышать эти слова было почти невыносимо. Руперт не осознавал, как много для меня значил. Иногда я просто ненавижу себя и свою жизнь, думаю, что никогда ничего не изменится: гнев продолжит донимать меня, словно тлеющие угли. И своим присутствием Руперт сделал мир вокруг намного ярче. Он просто был моим другом какое-то время. Показал мне, что я могу нравиться кому-то, что со мной тоже может быть интересно.
— Руперт, я очень ценю твою дружбу. И тебя. И мне нравилось… всё. Всё, что мы делали.
— «Ты мой друг» и «ты мне нравишься» это разные вещи.
Я судорожно пытался вспомнить, когда говорил ему о том, что на самом деле чувствую. Мне-то казалось, что между нами всё прозрачно. Но я и правда никогда не говорил ему об этом.
— Послушай, я… — слова никак не желали складываться в нужные предложения. — Просто знай, что у меня были причины сказать «нет». И что всё это было… не односторонне. Я безумно скучаю по тебе и…
Каждым словом я делал всё только хуже, но мне так хотелось ему об этом сказать. Пока я пытался хоть как-то оправдаться, к нам подошла Бекки. Она всё ещё сияла от радости и несколько раз поправила небольшую диадему, аккуратно посаженную на светлые локоны.
— Где ты был? — укоризненно произнесла она. — Привет, Сэм.
Она, видимо, забыла про своё правило не здороваться со мной. Или у неё было слишком хорошее настроение для таких мелочей.
— Сначала на улице. Потом здесь.
— Я устала тебя искать.
— Извини. — Руперт пожал плечами.
— Пойдём, я хочу, чтобы нас ещё несколько раз сфотографировали до последнего танца. И не пей газировку, от неё зубы желтеют, — Бекки забрала у него стакан и поставила на край стола.
— Потом поговорим, — он кивнул мне и на секунду сжал мою руку.
Потом у нас не будет времени.
Окей. Можно много чего написать, о том, что я должен был сказать. Но смысл писать об этом в дневнике, если на самом деле у меня никогда не хватит духу, а теперь ещё и времени, во всём признаваться. Будет достаточно того, что я променял бы весь этот выпускной на один вечер, похожий на тот, когда мы ездили на кегельбан или когда лежали у него дома и слушали музыку.
Бекки увела его в ту часть зала, где стоял фотограф. Незадолго до того, как объявили последний танец, я нашёл в толпе Монику и пригласил её. Это было довольно забавно: она чуть не отдавила мне ноги, но каждый раз извинялась. «Так давно не носила каблуки», — доверительно прошептала она. Так что мы просто медленно раскачивались, пока завывал старина Элтон Джон. Было здорово.
К одиннадцати часам я уже собирался уходить. У меня от этой музыки случился настоящий сдвиг по фазе. Знаете, сложно не ненавидеть поп-музыку, пока существует отстой вроде Black Eyed Peas. Пару лет назад из каждого угла играла эта мерзкая песня, где Ферджи раз сто повторяет одну и ту же фразу и всё это с этими дебильными придыханиями [2]. Самое ужасное, что этот выброс американской музыкальной индустрии выиграл «Грэмми»: почти ни у кого в этой стране нет вкуса.
Но несмотря ни на что, это был один из лучших дней за последние годы. Все остальные должны были ехать тусоваться куда-то ещё или оставаться здесь до утра, а потом, по традиции, завтракать в закусочных, но я безмерно устал, и никакого фастфуда не хотелось.
— Постой, — Моника перехватила меня у выхода. — У меня для тебя подарок.
— Подарок?
Она молча протянула мне что-то похожее на книгу, но точно сказать было нельзя из-за плотной пёстрой упаковки. Я начал подцеплять обёрточную бумагу ногтем, но Моника попросила открыть дома.
В общем, я только что развернул подарок, и это оказался альбом. «Что-то вроде ежегодника» — гласила обложка. Внутри действительно оказалось что-то похожее на ежегодник, только не со студийными фотографиями, а то, что Монике самой удалось найти. Фотографий было немного, но я оценил её старания — не так-то просто собрать немногочисленные фотографии, где я засветился за годы учёбы. Там были даже совсем детские снимки, и та, где мы с Мэдисон стоим у музея, тоже. Но на последних страницах были ещё и пожелания, и это меня прямо-таки убило. В хорошем смысле этого слова.
